© Рубина Д., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Люблю я этот жанр: ладный, легкий, быстроходный – как небольшая, умело сработанная мастерами шхуна, – жанр так называемой «маленькой повести». Это не рассказ, в котором надо спрессовать в десять-пятнадцать страниц «сюжет-героев-завязку-развязку-всё!», и не вольготная многостраничная бодяга, где можно расслабиться и тянуть тягучие мысли героя на двадцать страниц, зная, что понятие «повесть» спишет все длинноты по ведомству «глубокой психологичности». И это, опять-таки, не роман – многопалубный лайнер, с двумя тысячами пассажиров, обслуживать которых должны еще две тысячи разных мелких персонажей, включая автора, – ужасная, многолетняя морока!

Нет, маленькая повесть – это…

Словом, это три такие повести, собранные под обложкой данной книги. И о каждой из них мне есть что вспомнить.

Довольно часто на встречах и в интервью меня спрашивают о том, как возникают, как приходят к автору названия книг. Случается ли над ними долго думать или они являются как озарения? Долго ли пребывает текст неназванным, как подкидыш на ступеньках приюта, или его имя, как имя долгожданного ребенка, смиренно поджидает момент рождения рассказа, повести, романа – дабы поставить последнюю точку, вернее, самый яркий, завершающий книгу штрих?

А я, признаться, не всегда помню – как и при каких обстоятельствах родилось то или другое название, и в ответах обычно бываю уклончива: мол, идея вещи предполагала… основная мысль просвечивала… перипетии сюжета диктовали…

Но вот история одного названия всегда вспоминается мне во всех деталях, в звуках и запахах дня, в окружении такой красоты, которая оставляет в памяти след на всю жизнь.

Я говорю, конечно же, об Италии.

Впервые мы оказались в Италии в 1998 году, и маршрут проложили себе такой, какой выбирают все новички: Рим – Флоренция – Венеция. Правда, мой художник еще втиснул в серединку Равенну, ничем не примечательный, провинциальный, осеняемый гулом воскресных колоколов городок… если б не легендарные мозаики Сан-Витале, к которым, как ловцы жемчуга на глубину, устремляются понимающие люди со всего мира.

Это путешествие завершала Венеция, поразившая нас с той минуты, когда ночью мы вышли из здания вокзала и перед нами, в лучистом свете фонарей, возникли причал с вапоретто и первые палаццо, похожие на изукрашенные ларцы.

Мы пробыли в Венеции целую неделю, и все эти дни слились у меня в какой-то безумный салют непрерывного восторга. Впоследствии мне приходилось бывать в Венеции в разное время года, вдвоем с дочерью, с подругой и опять с мужем… Этот маленький город бесконечен, неисчерпаем, непостижим, даже когда ты неплохо ориентируешься в густой сети его переулков, каналов, набережных и подворотен. Но в тот наш первый приезд мы, вероятно, похожи были на истоптавших ноги безумных пилигримов, в поисках очередной церкви, собора, картины, вида…

Понятно, что к вечеру мы буквально падали с ног и просто валялись у себя в номере, почитывая дешевый путеводитель (дорогой и хороший у нас украли в Риме вместе с сумкой). И так, листая путеводитель, явно состряпанный кем-то из местных предпринимателей, халтурно переведенный каким-нибудь студентом факультета славистики, я наткнулась на очередной ляп.

– Слушай! – воскликнула я. – Ты только послушай, как они перевели «аква альта». Вместо того чтобы перевести это как нормальное «наводнение», они так и пишут: «высокая вода венецианцев»! Нет, ты слышал такое?! Просто анекдот: «высокая вода венецианцев»!..

В третий раз произнеся эту фразу саркастическим тоном, я умолкла, потому что с необычайной ясностью вдруг поняла, что это – название повести. Не рассказа, не романа, а именно повести – маленькой и трагически насыщенной, как все насыщено, все пропитано в Венеции драмой и красотой. В этом названии была спрятана какая-то история, которую еще надо было суметь извлечь из воздуха, приманить, сотворить… Я вскочила и стала метаться по комнате, без конца бормоча: «Высокая вода венецианцев»… «Высокая вода венецианцев»… Я уже знала, что в дело пойдет все, что меня окружает: старая мебель в нашем номере, рассохшиеся ставни высоких окон, изъеденные мутной пленкой зеркала, плеск воды внизу, в канале, окрики усталых гондольеров, ослепляющие витрины венецианского стекла, и даже портье за стойкой, и дождь, и мутные потоки воды на площади Сан-Марко…

Название было готово: оно дышало, оно звучало стихотворной строкой, оно ожидало рождения своего литературного текста…

Оставалось только написать повесть.

Я вернулась домой и написала ее.

Более четверти века назад я переселилась в маленькую, парадоксальную страну с весьма густым, пестрым и бурливым обществом, сотрясаемым скандалами, войнами и вечным противостоянием множества этнических общин. И чем дольше живу, тем, как говорила Алиса, «все страньше и страньше делается».

Одним из моих первых иерусалимских знакомств была встреча с поэтом Александром Воловиком. Он сказал:

– Во-первых, привыкни к тому, что все они были…

– Кто? – уточнила я. – И что значит – были?

– Ну, все они: Авраам, Сарра, Ревекка и прочие, а также все остальные – Иисус, Пилат, Иоанн Креститель… Просто – были. Существовали, действовали, ходили по этой земле. Это теперь твоя компания, хочешь ты этого или нет. Они будут возникать в самых неожиданных местах…

Так оно и получилось. Я не говорю уже о разных новоявленных пророках, тех, что в белых, расшитых «золотом» одеждах разгуливают по Иерусалиму иногда с посохом, иногда с лирой в руках: вопят пророчества, поют страшными голосами, проклинают на площадях правительство… Я не о плакатах с портретами все новых и новых мессий, порой весьма подходящих к известной нам с детства доске «Их разыскивает милиция»… Я о том, что утром тебе может позвонить приятельница-экскурсовод и между делом предложить присоединиться к прогулке по каменоломням царя Соломона.

– А где это? – спрашиваешь ты, хотя уже более двадцати лет живешь в этом удивительном и, похоже, бездонном городе.

– Да под Старым городом, – отвечают тебе. – Помнишь, небольшая железная дверь в крепостной стене, недалеко от Цветочных ворот?

– Как?! – искренне восклицаешь ты. – Я думала, это дверь в какую-нибудь технически-электрическую подсобку.

– Ну, да! – усмехается приятельница-экскурсовод. – Это вход в систему карстовых пещер, в которых Соломон добывал камень для Первого храма и по которым царь Цедеккия бежал от Навуходоносора в Иерихон. Но там его поймали, убили на его глазах всех его детей, а самого ослепили, после чего угнали в плен в Вавилон. Вот сейчас эти пещеры опять открыли для туристов…

И ты идешь, и завороженно смотришь на щербатые своды, хранящие следы ударов кирки Соломоновых каменотесов, и входишь в Зал заседаний Великой масонской ложи, в котором еще в середине XIX века проходили-таки эти самые заседания этой самой ложи… И удивляешься вновь и вновь тому, что «все они тут, рядом, – за забором, за поворотом, в крайнем случае, за горкой»…

Писателю здесь раздолье. Надо только уметь разговорить собеседника, чувствовать, за какую ниточку потянуть, чтобы и узел судьбы развязать, и не оборвать ненароком нить памяти, – что непросто. Израильтяне, прошедшие лагеря, – часть народа, стремительно сократившаяся за последние годы, – те предпочитают молчать о прошлом. Но иногда вдруг вырвется несколько слов, от которых сожмется сердце.

– Знаете, мне было 10 лет, когда началась война, – как бы между делом замечает известный израильский композитор Яков (Янек) Холландер на приеме в посольстве.