Олег своими настырными вопросами вернул её и в тот день, когда она провалилась на экзаменах в университет. Ничья, нигде, ни для чего. Страх перед пустотой.

И сейчас, над зачатой страницей, этот день снова живой. Она шла по Моховой. Сверху, снизу, с боков её охватывало тепло жаркого полдня. Девочка, с большими, красными бантами, плакала около ограды университета. Капало забытое мороженое, пальчики мяли его, заражались его липкостью и цветом. Девочка потеряла маму, звала её шёпотом, потому что рыдания и страх съели крик. Нина взяла девочку за липкую руку, стала расспрашивать, куда они с мамой шли, о чём говорили. Девочке было года четыре. Осоловевшая от слёз, она помнила лишь то, что у мамы болел живот. Но искать туалет на Моховой — нелёгкая задача, оставалось ходить взад-вперёд вдоль ограды, дожидаясь маму. Нина принялась рассказывать девочке про мышку Тяпу: какая мышка шалунья, прятала от хозяев вещи, а однажды хвостом смахнула с окна цветы, цветы рассыпались, и из них выросли деревья. Девочка, наконец, перестала плакать, спросила, тараща мокрые глазки: «Прямо в комнате?» К тому времени, как появилась мама, девочка уже смеялась.

Страницы заполнялись мелкими строчками. Эпизод за эпизодом, несвязные, обрывающиеся, они соединялись в единый голос тремя, не названными вслух, но звучащими настырно и тревожно вопросами: зачем, почему, как?

— Мам, я больше не могу ждать папу, у меня завтра контрольная, ложусь.

Появление Оли в середине той Нининой жизни, когда Оли ещё не было даже в Нининых мыслях, выбило Нину из неустроенности и одиночества молодости. Сонной одурью съёжены глаза, кривится в зевоте рот, длинная ночная рубашка в жёлтый горошек, босы лапы — радость, что Оля есть, что она — дочь её и Олега, сорвала Нину с места. Нина подхватила Олю на руки. Сонное тепло Олиного тела вязало движения и мысли.

Оля засыпала мгновенно, едва коснувшись головой подушки. Спокойный ребёнок. И сегодня заснула сразу, в первый раз заснула без Олега — они всегда ждали друг друга.

Сколько же времени просидела над своими листками? Сейчас половина одиннадцатого.

Шопен начал, а эти благостные часы воспоминаний довершили — Нина поняла наконец то, чего никак не могла понять раньше: есть в жизни главное, это главное главнее поступления или непоступления в вуз, главнее работы, главнее их вчерашней ссоры с Олегом, главнее предательства автора и леденцов начальника.

Сине-розовый огонь конфорки не похож на огонь очага, который нужно поддерживать, чтобы жизнь продолжалась, но он, этот огонь — очаг её дома, он греет её, он ждёт Олега тёплым чаем и тёплыми блинами, её задача — поддерживать его.

Сидеть за просторным чистым столом, ждать Олега, бездумно расслабясь в сегодняшнем благополучии, — чего ещё желать? Постепенно уходило прошлое, а Олино тепло, проникшее в неё, пока она несла дочку спать, разрасталось радостью ожидания Олега и их будущего ребёнка. Захотелось спать. Потянулась, посмотрела на часы, охнула — двенадцать!

Никогда Олег так не задерживался.

Он не хочет идти домой, — поняла Нина. — Для него живы вчерашняя ссора, её раздражение. Он ушёл от неё! Ночует у приятеля.

Что с ними случилось вчера? Никогда ничего подобного не бывало!

Они вместе шестнадцать лет, день за днём. Спешат друг к другу. Понимают друг друга. Как часто это бывает, когда чувствуешь себя виноватой, вспоминаешь самое доброе. Вышли из ЗАГСа, стоят на снежных ступенях его. «Я сейчас самый счастливый! Наступит лето, повезу тебя на родину». И несколько дней назад, ни с того ни с сего, уже совсем засыпая, сказал: «В это лето уж непременно повезу тебя на родину».

Лишь сейчас, когда он бросил её, поняла: Олег так хотел привезти её на родину, чтобы связать и её со своим истоком, со своим рождением.

Родина Олега — Селигер. Высокая трава, белые грибы, птицы, вылетающие из-под ног, лодки посередине озера, старухи в длинных чёрных одеяниях, несущие хоругви и кресты к церкви в голодную зиму сорок второго, зримы. Ничуть не меньше Олега Нина рвётся на Селигер. Но никак не получается выбраться туда.

В первое лето отец подарил им квартиру. Всё время и деньги ушли на её устройство. Потом два года подряд болела Нинина мать — Нина с Олегом неотлучно были около неё. Потом родилась Оля, и Селигер отпал сам собой. Летом снимали дачу в Подмосковье, а зимой что делать на Селигере?

Олег любит бродить с ней по Москве, ездить в метро, в электричке. Когда-то главную часть жизни Олега составляли путешествия. «Ты не представляешь себе, что такое сумерки в горах или на Енисее, это невозможно передать. Поедем на Тянь-Шань, в Карелию, покажу то, без чего меня — половина!» На мгновение вырываясь из стирок, Олиных болезней и своих рукописей, Нина отвечала всегда одно и то же: «Обязательно поедем, но сначала на Селигер». Но жизнь приковывала их к дому.

Вместе с Олей росли долги и страхи перед любой, самой скромной поездкой — боялись инфекции, сквозняков в поезде…

Выигрыш по лотерейному билету «Москвича» оглушил Нину с Олегом. Собственная машина! Решались сразу все проблемы.

Но, видимо, Селигер для них — самое недостижимое место на земле. Врачи велели лечить Олину носоглотку в Крыму, и подряд пять лет свои отпуска они проводили там. Если Олег сегодня к ней вернётся, она сделает всё возможное, чтобы в это лето они попали на Селигер.

Если Олег простит её за вчерашнее.

Во всём виновата она. Пусть её оскорбил начальник, предал автор. Пусть она плохо чувствовала себя. Но Олег говорил ей по телефону, что не идёт эксперимент. Она должна была снять с него неудачу, помочь ему. Женщина сильнее мужчины, терпеливее, она должна была простить ему раздражение, усталость, даже грубость.

Сегодня у неё светлый день. Сегодня она чувствует себя хорошо. Сегодня Кнут перевесил полку. Забыта ссора. Горит торшер, подаренный Олегом. Свет в доме. И у них будет ещё ребёнок. Сын. Вот только Олег придёт, она скажет ему об этом.

Они не ссорились никогда. Не может Олег из-за усталости, случайной обиды не вернуться домой. Он задержался в Мытищах, у товарища, главного инженера завода. Вместе кончали химфак. Заговорились. Им нужно много времени, чтобы обсудить общие дела.

Чайник кипел, блины подгорали. Нина выключила газ.

На Селигер они опять не попадут, как же она забыла? У них будет маленький. Нина засмеялась. Всё сначала. Бессонницы, пелёнки, первые шаги, первые слова.

Она присела к пианино.

Так и стоит оно в её комнате — бежевое, лёгкое, из Германии. Трофей. Кто играл на этом инструменте до неё? Отец сделал ей подарок. Отец не мог отнять у кого-то. Инструмент был бесхозный. Тогда, когда отец брал его, он уже был ничей. А может быть, здесь купил? Не мог он что-то везти себе из Германии! Надо спросить.

Снова войной потянуло по клавишам, которых она едва касалась сейчас.

Лишь сейчас осознала — а ведь песни жили в ней всегда, с детства, просто они притаились в ней до поры до времени.

Илюшины песни поют под гитару, под стук ложек по кастрюлям и тазам, под свист. Илюшины песни — о любви, о поколении, о войне, об одиночестве. Как совмещаются в Илюше его йога, его песни, его профессия инженера?

Сейчас из множества затаившихся звуков ожили, зазвучали всего три — одинокие, тихим ожиданием затревожили Нину, они повторялись и повторялись и с каждым повтором отзывались в ней всё громче.

Оборвала их, встала, натянула брюки, свитер надела, пальто, проверила ключи, пошла к двери, задевая мебель. Неясная сила вывела её из квартиры. Мягко захлопнулась за спиной дверь, почти беззвучно разъехались перед ней створки лифта.

Вышла из лифта на первом этаже и увидела отца: он стоял, припав спиной к двери парадного.

— Что ты тут делаешь? — почему-то почти без голоса спросила Нина.

— Я… должен…

Она никак не могла понять, как здесь очутился отец. Бросились в глаза незастёгнутое пальто, штатский пиджак и генеральская шапка. Одевался наспех. Беда с его женой или сыном? Почему-то в этот последний миг своего счастья она совсем не думала об Олеге.