Пока сестры, покачивая бедрами и почти флиртуя со мной, деловито сновали по коридору, появился, опираясь на палку, строптивый старикан, по слухам, бывший посол, и, шаркая ногами, направился по длинному коридору к выходу. Упрямый старик пыхтел, как спортсмен на тренировке. Когда его остановили у самого выхода, он властным голосом, выдававшим большого некогда начальника, прикрикнул на них, но они играючи сладили с ним. Он единственное существо мужского пола на этом этаже, занятом исключительно старыми и по большей части дряхлыми, нуждающимися в уходе пациентками, они тоже ведут себя, как дети, с ними нужно возиться, кормить, укладывать спать и петь им колыбельные песни.
Где она сейчас? Где пребывает внутренне? Что видит своим духовным взором? — думал я, стоя рядом с мамой, напоминавшей статую или тотемный столб. Узнала ли она меня? Сквозь застекленную веранду я видел сад, деревья с облетевшими листьями, в воздухе кружились снежинки. В кустах что-то шевельнулось. Воробей. Смеркалось. Наше молчание то вздымалось, то опускалось, как пришвартованные рядом лодки. Какое ей дело до меня? Как она жила с моим отцом, чужим ей человеком? Я чувствовал, что за окнами холодает, подмораживает. Мне почудилось, будто я всегда возил свою мать в кресле-каталке, такую же недосягаемую, словно статуя. Темнело. Пора уходить, подумал я. Сейчас поцелую ее в щеки и уйду. Надену рюкзак, который я оставил у входа в дом престарелых, засуну большие пальцы рук под лямки и пущусь в путь. Рюкзак? Конечно же, у меня с собой не было никакого рюкзака. Должно быть, я вздремнул. Путник! Как случилось, что здесь, в Швейцарии, в доме престарелых, рядом со своей ушедшей в себя мамой я не только вспомнил о путнике, но и какую-то пугающую секунду сам был им? Я поцеловал старую даму в щеки. Поцеловал ей руки. Вышел. Ушел преследовать другого.
Сыпал снег, когда я с трудом, стараясь не поскользнуться, пробирался через ничейный сад, даже не по дорожке, а по извилистой тропинке, позволявшей сократить путь к автобусной остановке, что разрешалось обитателям дома, а посторонним, как гласила надпись на щите, строжайше запрещалось. Я люблю заросли, особенно зимой, когда нужно остерегаться удара пружинящих ветвей, что влечет за собой осыпание снега и спорадически возникающую метель. Я крадусь сквозь темноту, забыв обо всем, и вдруг снова ощущаю себя юным сорванцом, только что закончившим школу и еще никуда не пристроившимся, я был тогда свободен, как птица, и едва не сходил с ума от кружения снега. И мне пришел в голову сон, который я видел в молодости и о котором давно уже не вспоминал. Я брел в сумерках по дороге и вдруг почувствовал, что меня кто-то преследует. За мной кто-то шел. Я ускорил шаг, но не смел оглянуться. Я почти бежал полевой дорогой, один, за мной невидимый преследователь, страх во мне нарастал, все сильнее овладевал мной, прислушавшись, я, кажется, уловил шаги другого, но это могло быть и моим воображением, шаги довольно точно совпадали с моими собственными. Я призвал на помощь все свое мужество, оглянулся и — о ужас! — увидел, что это я сам иду следом за собой, я — свой собственный преследователь. По-моему, я лишился сознания, но очнулся, пришел в себя и в конце дороги увидел куполообразную вершину холма, она вздымалась над пашней, словно круглая шляпа, а рядом стояла кляча с грязными пятнами на боках, буланка или сивка, и терлась, чесалась шеей об одинокий холмик земли, где кончается дорога.
Говорят, сны призрачны. Я, разумеется, так не считаю. Я гоняюсь за своими снами, как за драгоценной бутылочной почтой, и бываю по-настоящему расстроен, даже несчастен, если, проснувшись, не могу вспомнить их и то, что за ними стоит.
Вот так я гоняюсь и за путником, правда, не в мыслях, а на улице. Я боюсь встретиться с ним лицом к лицу, как боятся черного кота, перебегающего дорогу. Однажды получилось так, что путник встал рядом со мной у стойки кафе, ростом он примерно с меня. В своих двух плащах, надетых один на другой, он был не просто отгорожен от остальных посетителей, а казался человеком с другой планеты, попавшим в толчею людей, в гул разговоров и ароматы разогретого воздуха. На спине рюкзак с металлической подставкой. Он заказал кофе-эспрессо. Лицо у него обветренное, белое как мел, энергичное, от него исходит какое-то напряжение. Руки маленькие. Он расплатился и вышел.
А на днях я увидел его издалека, ранним утром, в ледяной холод. Париж занесло снегом. По Сене плыли льдины, нескладные тарелки с острыми снежными наростами, кристаллические осколки льда со снежной опушкой. Панорама мостов, набережных, куполов, крыш не просто покрыта белой пеленой — она отодвинута в бестелесную даль, в даль воспоминания. У въезда на мост, на набережной Вольтера, застрял автобус. Казалось, уперся во что-то и встал, настигнутый забвением. А на этом берегу, у парапета, с рюкзаком за спиной, сощурив из-за снега обращенные в сторону автобуса глаза, стоял путник. Снег падал нежными сухими хлопьями, с головокружительными завихрениями, словно хотел не просто стереть автобус и человека с лица земли, но сделать так, будто их вовсе не было на свете.
Снег пошел накануне, сначала почти невидимый, едва заметные пылинки в воздухе. Несколько часов спустя, когда я вышел из метро на станции Оперы и пересекал площадь в направлении авеню Оперы, оставив улицу Мира и Вандомскую площадь по правую руку, ветер гнал по видимому еще асфальту волны сухой пудры, нежные-нежные передвигающиеся дюны. Люди задумчиво брели по своим делам. На следующий день улицы и крыши покрывала толстая снежная пелена, остановились не только автобусы, замерло все уличное движение. Пересекая Тюильри, я обратил внимание на собак, с визгом носившихся по снегу. И озабоченных бездомных бродяг. Кстати, а где ночует путник?
Кто он?
Жильцы нашего дома, те из них, с кем я поддерживаю отношения, не могут сказать ничего конкретного, хотя все его видели. Говорят, его выбила из колеи женщина. Человек, которому я доверяю, случайно слышал, как шофер такси, увидев проходившего мимо путника с рюкзаком за плечами, пробормотал, обращаясь скорее к себе, чем к своему клиенту: тут замешана женщина. По мнению таксиста, клошар был когда-то состоятельным человеком, занимал прекрасное положение в профессиональном мире (откуда бы ему это знать?), но теперь совсем спятил. Конченый человек, сказал таксист. Скоро его заметут, посадят в психушку. Так поведал человек, которому я доверяю, выразился в заключение таксист.
Я спрашиваю себя, как началось его бродяжничество. Что-то ведь его подкосило, выбило из колеи. Может, он не понял, что с ним произошло? Может, он сказал себе, прогуляюсь-ка я, разомну ноги, чтобы прояснилась голова. После всего, что с ним произошло? Где и когда? Ночью? Может, он провел ночь в гостинице с какой-нибудь дамой и не мог вернуться домой, не мог прийти в себя? И колесил по Парижу. И все сильнее становилась его тревога, пока он не впал в отчаяние?
Поездка в Париж, по делам. Конференция, вечером ужин. Покончив с делами ко всеобщему удовлетворению, участники конференции договорились приятно провести вечер. Встретиться решили в баре гостиницы. Парижский коллега появился в сопровождении нескольких человек, среди них молодая женщина, неясно, какое отношение она имеет к фирме и ее доверенным лицам, секретарша? Впрочем, это и не важно, ведь деловая часть закончилась. Они пьют, болтают и смеются, веселая компания, вино развязало языки, но все держатся в рамках приличий. Рядом с ним молодая дама, она, похоже, не связана ни с одним из присутствующих мужчин. Ведет себя с приятной сдержанностью, спокойно, внимательно и непринужденно. Иногда задает ничего не значащие вопросы. Вы живете в Б.? Живу, отвечает он, если это можно назвать жизнью, и смеется. Извините, добавляет он, я вовсе не важничаю, просто я сейчас подумал, что, из-за своей постоянной занятости я никогда не задавался вопросом, можно ли назвать жизнью то, как я провожу свое время — рабочее и личное. Жизнь — такое странное слово.
Она смотрит на него ободряюще и участливо, хотя иногда в ее больших глазах, кажется, вспыхивают веселые искорки, дразнящие и подзадоривающие его бесовские огоньки. Когда вечеринка подошла к концу, он, поджидая такси, неожиданно для себя спрашивает свою соседку по столу, не подвезти ли ее. Она не против, но настаивает, чтобы таксист сначала остановился у его гостиницы, это ей по пути.
