- Тоже?
- Тоже.
- Хм! - с досадой сделал Иван Савич. - Женатый?
- Никак нет-с... у него экономка, Фекла Ондревна, всем распоряжается. Хорошая женщина, такая набожная: ни обедни, ни заутрени не пропустит. А про вашу милость, коли спросит хозяин, как прикажете доложить? Кто вы?
- Кто я? - с важностию произнес Иван Савич, подступая к дворнику.
Дворник попятился и снял шапку.
- Кто я? - повторил Иван Савич. - Я холостой... чиновник!
Дворник надел шапку, тряхнул головой и только что не сказал:
"Что за чудо! напугал понапрасну. Нам они не в диковинку".
Он запер дверь и тотчас посмотрел в окно из сеней.
- Нет, нету! - сказал он сам себе, - уж не пробрался ли на другой двор? чего доброго от этакого анафемского мужика ждать: он, пожалуй, и на другой двор пойдет, да даром: пусть пойдет, Фомка-то без сапог сидит.
Иван Савич с Авдеем стали сходить с лестницы. Им встретилась баба с корытом. Они слышали, как она остановилась с дворником.
- Здравствуйте, Савелий Микитич! - сказала она.
- Наше вам, Степанида Игнатьевна!
- Что это, никак вам Бог жильцов дает?
- Да, наняли.
- Кто такие?
- Вестимо, кто: чиновники. Я рад-радехонек. Теперь по этой черной лестнице у нас всё чиновники живут. А то уж как я боялся, чтоб не нанял какой мастеровой.
Дня через два на новую квартиру явился Авдей... За ним въехали на двор три воза с мебелью и другими домашними принадлежностями. Получше мебель и разные мелкие вещи несли солдаты на руках. Сам Авдей нагружен был мелочами, как верблюд. Одной рукой он обнял стенные часы; гири болтались и били его по животу. Между пальцами торчал маятник. В другой руке была лампа. Сзади из карманов сюртука выглядывали два бронзовые подсвечника. В зубах он держал кисет с табаком.
- Постой, постой! эк ты ломишь! - кричал он направо и налево. - Не ставь зеркала на грязь-то. Погоди носить: надо посмотреть, пройдет ли. Где дворник? да что ж он не отпирает? Господи воля Твоя! это сущая каторга. Нет, чтоб самому хоть немножко присмотреть.
- Да где барин-то твой? - спросил подошедший в это время дворник.
- Где! черт его знает, прости Господи, где! Любит на готовое приехать. Переезжай, говорит, Авдей, а я ужо к вечеру буду, да и был таков. Вот ты тут и переезжай как хочешь. Того и гляди, всё мое доброе растащат; а у меня одного платья рублей на семьдесят будет.
Долго еще раздавалась по двору команда Авдея. Он, как гончая собака, раз сто взбежал и сбежал по лестнице. Там поддержит уголок дивана или шкапа, там даст полезный совет, как обернуть мебель, верхом или низом.
- Вот так, вот так, - слышалось беспрестанно, - нет, нет, повыше, повыше, еще, пониже, пониже: так, так; ну, слава Богу, прошло!
Из окон глядели любопытные. Иные не отходили от окна во всё время перевозки: часа этак четыре. Всё по разным причинам. Один любит знать, какая у кого мебель, кто на чем спит, ест, - словом, любит соваться в чужие дела. Другому, видно, наскучили свои - и он зевает по целым часам на чужое добро. Третий любит замечать какие-нибудь особенности и судить о них по человеку. Четвертый - смотреть на разные мелкие вещицы.
- Вот шкап несут, - говорил один соседу.
- Теперь, чай, возьмут комод, - отвечал тот.
- Эх, картину-то как он взял, дурачина: того и гляди, заденет за перила! - и тут же не вытерпит и закричит из окна: - Смотри, картину-то, картину попортишь!
Экономка чиновника, Фекла Андревна, набожная женщина, оставалась у окна до тех пор, пока Авдей внес последнюю утварь - кадочку с песком, корзинку с пустыми бутылками, две сапожные щетки и кирпич. Она пересказала всё своему чиновнику.
- Новый жилец переехал, Семен Семеныч, - сказала она.
Семен Семеныч понюхал табаку, поправил крест в петлице и молчал.
- Богатый должен быть, - начала она опять, - нанял ту квартиру, что на нашу и на парадную лестницу выходит. Зало-то окнами на улицу: восемьдесят рублей в месяц ходит.
Тот всё молчит.
- Шандалы, я думаю, одни рублей сто заплачены; а столы, стулья какие! диваны красные и зеленые, да премягкие: я на один присела, пока он стоял в коридоре, так и ушла вот до этих пор, инда испужалась.
- До каких пор? - спросил Семен Семеныч флегматически.
- Вот до сих, - она показала рукой.
- А где он служит?
- Не успела спросить у человека: вот ужо разве.
- Добро, давайте-ка обедать, - сказал Семен Семеныч, - нечего растабарывать.
И хорошенькая соседка вертелась всё на пороге. Она прыгала и резвилась, как котенок, даже поговорила с Авдеем.
- А кто твой барин? - спросила она.
- Он-с, барин, сударыня.
- Знаю, да кто?
- Не могу знать, майор ли, советник ли какой: должен быть полковник.
- Где ж он?
- Кушать где-нибудь изволит.
- А разве он не дома кушает? А богат он?
И засыпала вопросами.
- Пусти меня заглянуть к вам, пока нет барина.
- Извольте, сударыня, да ведь у нас еще не убрато. Она вбежала, всё пересмотрела, посидела на всех диванах, креслах и выпорхнула как птичка.
- Вот погоди ты, егоза! - ворчал Авдей, разбираясь на новой квартире, - ужо он тебе всё сам расскажет, усадит тебя, уймешься, перестанешь прыгать-то!
Хлопоты Авдея заключились тем, что он побранился с верхней бабой, Степанидой Игнатьевной, знакомой дворника.
- Что ты, тетка, оставила ушат на дороге? убери! - сказал он.
- Ну, погоди, уберу.
- Чего годить! Вот барин приедет ужо, даст тебе.
- Боюсь я твоего барина! что он мне даст? Эка невидаль! мы сами чиновники.
- Убери, говорят тебе, старая ведьма!
- Еще ругается! как я скажу своему хозяину, так он тебе скорее даст. Будешь помнить, как ругаться, окаянный, каторжник, чтоб тебе ни дна ни покрышки...
Она еще звонко кричала, но Авдей захлопнул дверь.
- Ух! - сказал он, отирая пот с лица, - умаялся! С утра маковой росинки во рту не было. Хоть бы закусить чего-нибудь. Боюсь в лавочку сходить: неравно приедет. Да, чай, уж и заперто - поздно. Нешто выпить?
Он отворил маленький шкап, достал узенькую четырехугольную бутылку светло-зеленого стекла в плетенке, потом запер на крюк дверь, налил рюмку и поставил ее на стол. Он оглядывал ее со всех сторон.
- Какая бутылка! - рассуждал он, смеючись, - словно наша косушка, а ликёра прозывается! Три целковых за этакую бутылочку - а? Ну, стоит ли? Вот деньги-то сорят! Как у них горло не прожжет? - ворчал он - и отхлебнул.
- Какая мерзость! - говорил он с гримасой, - а поди ж ты!
И выпил всю рюмку.
- Право, мерзость!
Между тем Иван Савич возвращался в это время домой. Пошел дождь, один из тех петербургских дождей, которым нельзя предвидеть конца.
Иван Савич позвонил у ворот - никто не показывался. Он другой раз тоже никого. Наконец после третьего звонка послышались шаги дворника.
- Господи Боже мой! - ворчал он, идучи к воротам. - Что это такое? совсем покою нет: только заснул маленько, а тут черт какой-то и звонит... Кто тут?
- Я.
- Да кто ты?
- Новый жилец.
- Какой жилец?
- Что сегодня переехал.
- Что те надо?
- Как что: пусти поскорее, ты видишь, я под дождем.
- Ну вот погоди: я за ключом схожу.
Дворник ушел и пропал, а дождь лил как из ведра.
Иван Савич принялся опять звонить что есть мочи. После третьего звонка послышались шаги дворника и ворчанье.
- Что это такое, Господи, покою совсем нет. Должность проклятая... не дадут заснуть! Кто тут?
- Да я же, тебе говорят!
- Да кто ты?
- Новый жилец.
- Ты еще всё тут? не ушел? что те надо?
- Как что? ах ты разбойник! пустишь ли ты меня? я до костей промок.
- Ну вот погоди: ключ возьму.
Он пошел и, к удовольствию Ивана Савича, возвратился тотчас и начал вкладывать ключ в замок.
- Ну, скорее же! - сказал Иван Савич.
