Виктор бежал от ответственности отношений всю жизнь, но хотел добровольно возложить на себя обязательства перед Кацуки Юри.

- Обещаю, - губы коснулись переносицы, бабочкой перелетели на кончик носа.

На душе стало легче, свое слово Юри держал всегда.

Время понеслось вскачь. Пребывание в Оушен-Гроув приучило к неторопливости, распорядку, тягучести в движениях и мыслях. Там никто никуда не торопился, там умели жить и наслаждались этим. Виктор, если признаться, отвык от метро Петербурга, от его бесконечных дождей, криков Якова.

У него не получилось сбежать на несколько дней до начала серии соревнований Гран-при, чтобы объясниться с Юри. Пхичит будет снимать для друга, тот узнает выступление, узнает музыку… Как он отреагирует? Виктору становилось почти физически больно при мысли, что двери дома слепого захлопнутся перед ним, что он больше никогда не увидит шоколадных глаз Юри, не возьмет его за руку.

Бесконечный ворох мыслей измучил Никифорова, одновременно с этим в груди пела радость. Виктор не умел признаваться в любви, не умел говорить красивых слов серьезно, не флиртуя напропалую. Послать улыбку восторженной поклоннице - одно, а вот тихо прошептать на ухо слепому японцу о нежности, охватывающей все существо при одном лишь взгляде на тонкое загорелое запястье, на острую косточку, на тонкие пальцы и нежную раковинку аккуратного ушка, о том, как трепещет душа при касаниях чутких пальцев, когда Юри пытается увидеть. Виктор не умел говорить такие вещи, никто не научил его. Он даже прочитал все романы Юри. В них не было ничего пошлого и тривиального, как во многих произведениях данного жанра. Чуткость и деликатность, присущая Кацуки, вылилась в восхитительное описание взаимоотношений по-настоящему взрослых, но живых людей, без надуманных проблем, но запутавшихся в собственных чувствах, не подвластных природе.

Виктор не умел говорить, а именно в словах нуждался Юри, чей мир состоял из звуков. Одновременно хотелось кричать всему свету, всем странам и коллегам о своей любви, о своем нежданном вдохновении. Его последняя программа станет признанием.

Виктор признавался своей программой. По счастью, первое соревнование происходило в Америке. Даже если Яков не разрешит, он все равно сбежит в Оушен-Гроув, чтобы поговорить с Юри. Он все объяснит, все расскажет.

Только бы Кацуки поверил ему.

Название программы Виктора Никифорова в нынешнем сезоне Гран-при - “Слепая любовь”. Сильное, безвозмездное, беззаветное чувство, когда имеет смысл только сам человек, а не его внешность. Виктор, при пояснении сути выступления, выглядел чрезвычайно воодушевленным и взволнованным.

“- Я хочу посвятить выступление человеку, который отдал всего себя мне, подарил, ничего не ожидая взамен. Человеку, которого я бесконечно люблю и ценю, - сказал чемпион. - Это программа-признание”.

Виктор Никифоров не сообщает имя своей партнерши, но можно предположить, что вторая часть программы названа в честь нее.

В дальнейшем Виктор планирует стать тренером и хореографом.

Выступает Виктор Никифоров, Россия. Музыкальная композиция “Юри на льду”.

Он словно слышал слова комментаторов, но они пролетали мимо него, проходили, не задевая струн души. Виктор танцевал вместе с Юри, мысленно он вновь оказался на том маленьком катке, сжимая своего податливого японца в руках, целуя бережно припухшие, покрасневшие губы, касаясь самых кончиков нежных, пушистых ресниц. Он парил вместе с ним, а в ушах вместо шума зрительской толпы - крики чаек и перезвон капели, дыхание Юри, его тепло в руке.

Зал взорвался аплодисментами, когда Никифоров застыл, отбивали ладони судьи, девочки-фанатки чуть ли не плакали. Как, как он мог считать это самым главным? Виктор искренне не понимал. Высокие баллы, удивление судей… Он начинал заниматься фигурным катанием не для того, чтобы стать цирковым мишкой, а потому что любил данный вид спорта.

Юри открыл ему глаза.

Высшие баллы, золотая медаль, тренер, обнимающий за плечи. Знакомо и избито, не нужно, когда в груди теплится восторг катания, искусства, отголосок чувств, выплеснутых на лед.

- Мне нужно улететь, - Никифоров в отеле быстро собирал сумку. Билеты он уже заказал, вопрос к тренеру - суть ненужная процедура.

В дверях стоял недовольно сложивший руки на груди Фельцман, возле него застыли сусликами зашедшие поздравить с очередной победой Мила, Георгий и как всегда всем недовольный Плисецкий.

- Я вернусь, обещаю, мне нужно… важно… - Виктор всплеснул руками.

Тренер вздохнул, сжал переносицу.

- Поезжай, - выдохнул он. И внезапно улыбнулся. - Кто бы тебя ни вдохновил, он заслуживает твоего визита. Но чтобы как штык вернулся к соревнованию.

Плисецкий большими глазами смотрел на такого непривычно человечного тренера. Ну, да, его-то Фельцман гоняет в хвост и гриву, благо грива загляденье, еще и жену подключил. Виктору уже жаль Юрочку. Совсем немного, больше ему хочется оказаться в самолете, в Нью-Йорк, оттуда в Оушен-Гроув поехать.

- Яков, я тебя обожаю! - повис на шее у тренера и вылетел из номера с сумкой.

- А… э… почему?.. - Плисецкий не договорил. - Какого хрена ему все можно? - взорвался наконец.

Виктор пакостно захихикал. Ну, давай, не подведи, Яков, с мальчишки нужно сбивать спесь.

- Вот когда займешь призовое место хотя бы три раза подряд и научишься сам придумывать себе программу, тебе тоже все можно будет! - прогремел в ответ командный рык Фельцмана.

Йес! Виктор похлопал бы, если бы не мчался уже к лифту.

После победы в своем первом Гран-при в шестнадцать и хвалебных од в газетах и журналах он не зазвездился только благодаря Фельцману. Тот умеет обламывать, как никто другой. Но и в положение войти может, понимает, что фигурист - тоже человек. Стукнутый на голову в большинстве своем, но человек.

Ничего уже не имело значения, Виктор запрыгнул в такси и помчался в аэропорт. Только бы успеть, утихомирить обиду Юри, посмотреть в незрячие глаза, поцеловать сжатые в недовольстве губы…

Короткий перелет он просидел, как на иголках. Стюардесса не раз предлагала успокоительное, и Виктор задался вопросом: неужели он так плохо выглядит. Внутренности скручивало узлом при мысли, что Юри слышал выступление и теперь ни за что не простит обманщика.

На Оушен-Гроув спустился вечер, Виктор мчался по улицам с сумкой, ему казалось, что даже темные окна домов смотрят на него с осуждением.

Дверь в дом Юри оказалась не заперта, Виктор влетел, бросив сумку с грохотом у порога, застыл, привыкая к темноте. Не пахло выпечкой, сгустилась отчаянная тишина.

Юри вышел из гостиной. Виктор сжал кулаки, когда увидел напряженную линию плеч, искусанные в кровь губы, заплаканные, покрасневшие глаза. Парень нервно комкал подол белой вязаной кофты, переминался с ноги на ногу, поджимал пальчики. Наверное, ему холодно.

Не сломленный, но не спокойный. И это все вина Никифорова. Ничего, он исправит, он обязательно исправит.

- Я не ждал сегодня гостей, - Юри повернулся спиной, чтобы уйти. Виктор не мог его отпустить, не сейчас.

В пару шагов преодолел расстояние между ними, обхватил руками поникшие плечи, притиснул к себе напрягшееся тело. Юри был теплым, домашним, родной запах окутал облаком, когда Виктор уткнулся носом в пушистые, мягкие волосы.

- Я никогда тебе не лгал, только в фамилии. Я люблю собак и гулять под осенним ветром, смотреть на океан. Мне понравились кацудон и такояки, что мы заказали в тот раз из ресторана. И твоя книга, и твоя музыка. Мне не нравится цветная капуста, ненавижу шпинат. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь полюбил меня, просто меня, а не Виктора Никифорова, пятикратного чемпиона. Чтобы отругали за развязанный шарф, потерли покрасневший нос и не спрашивали бесконечно о фигурном катании, как будто других тем в разговоре со мной не имеется. Поэтому я был бесконечно счастлив, когда встретил тебя. Я люблю тебя, бесконечно обожаю. Юри…

Плечи под его руками затряслись, японец давился слезами, глотал рыдания. Затем развернулся, уткнулся носом в отвороты пальто.