– Сита!

На пороге возникла Авани. Было поздно, и ей давно уже полагалось быть дома, но она оставалась ночевать у нас все последние три ночи.

– Думаю, тебе сейчас не помешает молоко, – сказала она.

Я привстала на кровати и с трудом сглотнула. Горло болело.

– Она умрет?

Подойдя, Авани уселась возле меня на кровати.

– Не знаю.

Она передала мне молоко, но я не смогла заставить себя пить.

– А вы что думаете?

Я не отрывала взгляда от ее лица и заметила, как дрожит нижняя губа Авани.

– Случаются такие бури, которые можно выстоять, – сказала она, – а другие все после себя смывают. Только богам ведомо, что это будет за буря.

– И что нам делать?

– Строить самую крепкую ладью. Твой отец послал за самым лучшим в Барва-Сагаре лекарем.

Но самая крепкая ладья приплыла слишком поздно.

Спустя пару часов меня разбудила Авани и сказала, что мама родила.

– Девочка, красивая и здоровенькая, – сообщила служанка. – Твой отец уже послал за кормилицей, но, Сита…

Больше она ничего не сказала. Это было излишним. Все читалось в ее взгляде так же ясно, как на странице книги.

Я побежала к маме. Папа лежал на ложе, обнимая ее тело.

– Мама-джи! – воскликнула я.

– Выведите ее отсюда! – воскликнула бабка, но отец, хотя и не слышал ее, движением руки удержал меня.

Если вам доводилось становиться свидетелем чего-то невообразимо горестного, тогда вы меня поймете. Казалось, что мир вокруг погрузился в тишину. За окнами смолк шум дождя, который прежде лил как из ведра. Смолкли крики новорожденной сестренки, которую укачивала на руках повитуха. Мама лежала без движения на кровати. Скомканная простыня под ней была пропитана кровью. Я посмотрела ей в лицо. Как может настолько красивый человек умереть, покинуть этот мир?

– Мама-джи, – прошептала я.

Глаза отца наполнились слезами.

– Сита, твоя мама умерла, – тихо произнес он. – Она не проснется.

Я протянула руку и погладила маму по щеке. Кожа оказалась холодной, и я невольно отдернула руку.

– До того, как прибудет кормилица, – сказала повитуха, – я позабочусь об Анудже.

Это имя мама заблаговременно выбрала на тот случай, если родится девочка.

Повитуха подошла ко мне и положила руку на плечо.

– Такова жизнь, – произнесла она. – Круговорот рождения и смерти. Самсара[22]. Мир постоянно меняется.

Я глядела сверху вниз на маму. Даже несмотря на обнимающую ее тело отцовскую руку, она казалась мне ужасно одинокой. Как мы будем жить без мамы? Кто будет учить мою маленькую сестру маминым любимым песнопениям? Кто будет показывать, как правильно плести венок из цветов жасмина?

– Но зачем перемены к худшему?

Повитуха часто заморгала глазами, стараясь не расплакаться.

– Теперь для вашей семьи наступают тяжелые дни.

Повитуха оказалась полностью права. Дни, последовавшие за маминой смертью, были тяжелыми и горестными.

Впрочем, вспоминая сейчас о тех днях, я ловлю себя на мысли, что почти все забыла. Наверное, так устроен наш разум. Он защищает нас от воспоминаний, которые в противном случае были бы для нас нестерпимо болезненными. То же самое случается с ящерицей. Когда ее телу угрожает опасность, она отбрасывает свой хвост, который достается хищнику, а сама благополучно сохраняет себе жизнь. Горе подобно хищнику. Кто испытал его, тот поймет. Сначала оно крадет у вас счастье, а затем, если вы позволите, и все остальное.

Однако кое-что я помню до сих пор. И прежде всего мою ненависть по отношению к бабке. Интересно, что во всех пьесах Шекспира практически нет бабушек. Если бы я могла, взяв перо, вычеркнуть ее из своей жизни, то с удовольствием сделала бы это. Уверена, позови бабка лекаря, пока папа сопровождал мою тетю домой, мама была бы жива. Но бабка предпочла убить ее. Теперь я решила никогда больше с ней не разговаривать, если удастся.

После смерти мамы к нам зачастили соседки. В течение нескольких дней наш дом был открыт для всех. Бабка превратила прощание с телом в небольшое представление. Она медленно проводила каждую гостью через дом, вытирала слезы уголком своего белого сари. Когда она входила в комнату, где на открытом паланкине лежало тело ее невестки, из ее груди каждый раз вырывался тяжелый вздох. Она была очень хорошей актрисой, моя бабка.

За три дня, пока тело мамы находилось в доме, я побывала в той комнате всего раз, и то потому, что пришел жрец-брамин составлять моей сестре джанам кундли, что в переводе значит «натальный гороскоп»[23]. Этот гороскоп определяет дальнейшую судьбу ребенка: кем человек станет, когда вырастет, каких успехов добьется в жизни и делах, на ком женится. Последнее, пожалуй, наиболее важное. Если джанам кундли двух молодых людей не согласуются, свадьбы не будет вне зависимости от того, чего хотят молодые люди и их родители.

Когда Авани пришла ко мне в спальню, чтобы помочь одеться к приходу брамина, я читала «Короля Лира». Она уселась на краешек моей кровати и стала наблюдать за мной.

– Ты понимаешь все, что тут написано?

Я кивнула, потому что мне так казалось. Мы с папой вместе «читали» эти пьесы. Он писал мне подробное изложение того, что происходит в каждой из пьес. Даже если я не знала всех слов английского языка, я точно знала, о чем там речь и чего ожидать в следующей сцене.

– Махараджу предали двое его собственных детей, собственная семья, – ответила я.

Я знала, что Авани смышленая. Она поймет то, на что я намекаю.

– Я понимаю, что ты очень рассержена, – сказала молодая женщина, – но тебе надо кое-что знать о прошлом твоей бабушки.

А потом Авани рассказала мне о том, что скрывала от меня мама.

– Твоя бабушка происходит из очень богатой семьи. У нее было больше служанок, чем она смогла бы посчитать. Шесть женщин помогали ей одеваться. Она была непревзойденной красавицей. Говорили, что мужчины пытались проникнуть к ним в сад, чтобы хоть одним глазком посмотреть на нее.

В это я могла поверить. Бабка до сих пор оставалась привлекательной женщиной, хотя злоба иссушила ее лицо, а глаза превратились в два острых осколка оникса.

– Когда она вышла замуж за твоего деда, ее семья дала за ней самое большое приданое из всех, которые когда-либо знал Барва-Сагар. Все надеялись, что брак будет удачным. А почему бы и нет? Молодожены были богаты, красивы и отличались отменным здоровьем. Затем твоя бабушка забеременела и родила девочку. В последующие пять лет она родила еще двух девочек.

– У папы нет сестер.

Служанка слегка кивнула.

– Думаю, их забрали волки.

Ответ был настолько ужасен, что я с полминуты хранила молчание. Я не могла представить себе, как можно, глядя в миленькое личико новорожденной, добавлять опиум в молоко, которым кормишь ее. Это было слишком жестоко даже для бабки.

– Отец знает?

– Да.

– Значит, он четвертый ребенок?

– Нет. В то время, когда твоя бабушка в третий раз родила девочку, ее сестра умерла в родах, произведя на свет мальчика. Твой дед уже не надеялся родить от нее наследника, поэтому согласился с предложением твоей бабушки усыновить племянника. Надо сказать, что муж ее сестры больше пьянствовал, чем работал, и усыновление устраивало всех.

Я молчала, стараясь смириться с услышанным. Моя бабушка – мне не бабушка, она сестра моей бабушки. Моя настоящая бабушка умерла. Я представила себе мою настоящую бабушку – красивую, милую, терпеливую и добрую женщину. Так вот почему дади-джи меня не любит…

– Прошло два месяца после усыновления, – продолжала Авани, – когда твой дед заболел и умер. Твоя бабушка из женщины, которой все завидовали в Барва-Сагаре, превратилась в одну из тех, кого все жалеют.

– Ей не пришлось совершить сати, – заметила я, – отец принял ее назад.

Авани сложила руки на коленях. В глазах молодой женщины читалась усталость.