– А ты, Шарлотта? В какой сфере работаешь ты?
В устах Бренды вопрос звучит в высшей степени доброжелательно, и все же он мне неприятен. Мне стыдно признаться, что невеста их Алекса – простая официантка в кафе. Наверное, они уже знают об этом, потому что не выказывают удивления, когда я отвечаю. Следуют вопросы, хорошо ли я умею варить кофе и нравится ли мне моя работа. Я как-то забываю о предрассудках, которые они могут иметь на этот счет, и рассказываю о своей хозяйке, коллегах и любимых клиентах – тех, кто смешит меня анекдотами и по ком я, как выясняется, успела соскучиться.
Любопытство Бренды невинно, и все же я теряюсь, когда она спрашивает меня о моей семье. Вчера никто из моих родственников не пришел на похороны, чтобы меня поддержать, и ее недоумение по этому поводу вполне понятно. С минуту над столом висит неловкое молчание. Чтобы спасти меня из затруднения, Карл говорит матери, что мне, возможно, не хочется об этом говорить, но я перебиваю его и, не вдаваясь в подробности и надеясь, что больше эту тему мы поднимать не будем, произношу:
– Моя мама умерла, а остальные родственники… они живут на другом конце света. Я давно с ними не общалась.
На самом деле я вообще не поддерживаю с ними связь. Пять лет назад, когда мама, у которой был рак, ушла из жизни после долгих мучений, я все бросила и перебралась в Монреаль с семью сотнями долларов, которые у меня оставались.
Бренде кажется, что этого недостаточно, и она проявляет настойчивость. Спрашивает, где расположен «другой конец света» и вижусь ли я с отцом. За исключением истории о болезни матери, я привыкла рассказывать о своей жизни без эмоций, но сегодня она кажется мне совсем уж печальной. Дело в том, что я даже не знаю, кто мой отец. Мама так и не захотела мне о нем рассказать. «Он ушел задолго до твоего рождения. Поверь, без него намного лучше», – говорила она каждый раз в ответ на мои расспросы. Думаю, в наших краях он был проездом и уехал, так и не узнав, что мама забеременела.
Когда же я говорю о «другом конце света», то подразумеваю городок Санкт-Иларион в регионе Шарлевуа. Эвансы, конечно, понятия не имеют, где это, но я уточняю, что от этого городка до Монреаля пять часов езды, и они понимают, что это далеко. И с точки зрения географии, и для меня лично, потому что, покинув это место, я больше никогда туда не возвращалась.
Бренда спрашивает, почему я уехала, и я просто отвечаю, что пришла пора взять жизнь в свои руки. Я умалчиваю о том, что моя тетя терпеть меня не может и всегда считала, что моей матери нужно было сделать аборт. Это из-за меня ее сестра в двадцать четыре года стала матерью-одиночкой, без диплома и без будущего. Другими словами, загубила свою жизнь. На протяжении многих лет ей приходилось работать на двух работах, чтобы оплачивать счета, а когда дела наши пошли наконец на поправку, у нее обнаружили рак. Почти шесть лет мама боролась, но силы таяли, и в конце концов она умерла.
То еще удовольствие – рассказывать об этом, когда настроение у всех и так на нуле. Я встаю, чтобы убрать со стола и чтобы не видеть сочувственных взглядов. Мой рассказ Эвансы выслушали молча, и теперь они следят за мной глазами, словно я забыла упомянуть одну существенную деталь – конец истории и связанные с ним надежды. Конечно же, я об этом не забыла, но молчу и начинаю перемывать посуду. Помню, как Алекс, услышав об этом, сказал: «Вау! Ты очень сильная!» Ему не верилось, что я смогла перечеркнуть прежнюю жизнь и никогда больше к этому не возвращаться. В Монреале я создала себя с нуля. Почти так же, как он.
– Ты сможешь приехать в Англию? – спрашивает у меня Карл.
– Какая чудесная мысль! – подхватывает Бренда. – Ты обязательно должна приехать к нам на Рождество! Путешествие пойдет тебе на пользу.
Я закручиваю кран и оборачиваюсь к ним, пытаясь понять, о чем вообще идет речь. Карл тянется за билетами на самолет, которые Алекс купил заранее, когда мы определились с планами на зимние праздники.
– Ты приедешь на Рождество, – решает он.
Я потираю брови и качаю головой. Зачем мне лететь в Англию без Алекса? Совершенная бессмыслица! Но Бренда настаивает:
– Билет у тебя уже есть! Соглашайся и приезжай к нам, в Саутенд[2]. Карл покажет тебе Лондон…
Ее сын подходит ко мне, кладет купленный на мое имя билет на барную стойку и постукивает по нему, привлекая мое внимание. Честно говоря, я бы с огромным удовольствием исчезла сейчас из этой реальности, перенеслась бы в другую. И эта поездка уже не имеет того смысла, который мы с Алексом в нее вкладывали. Он хотел, чтобы мы поехали в Англию вместе, хотел познакомить меня со своей семьей и объявить о том, что мы собираемся пожениться. Стоит мне об этом вспомнить, как на глаза снова наворачиваются слезы. Встречу ли я когда-нибудь такого же замечательного мужчину, как Алекс?
Мое продолжительное молчание делает атмосферу в комнате прохладнее, но я ничего не могу с собой поделать: мне грустно. И эта грусть омрачает все вокруг меня. По идее предложение Эвансов должно меня обрадовать, ведь это было бы мое первое большое путешествие, но полет в Англию без Алекса представляется мне бессмысленной затеей. Он умер, и с его родными меня теперь вообще ничего не связывает. Скоро они уедут и забудут обо мне. Быть может, это к лучшему? Зачем удерживать их там, где Алекс провел последние годы жизни? Не лучше ли им уехать и оплакивать сына среди родных? Недолго думая, я отодвигаю от себя билет и предлагаю его продать. Бренда поджимает губы, но в ее словах нет и намека на упрек:
– Может, ты все-таки об этом подумаешь? А пока нам нужно обсудить еще один вопрос…
Она встает, подходит к барной стойке и опирается на нее локтями – так, что мы оказываемся лицом к лицу. Бренда перечисляет имущество Алекса по пунктам: квартира, автомобиль, доля в бизнесе, банковский счет… Жестом я прошу ее замолчать. Я не хочу слушать о том, что Алекс оставил после себя, потому что этого слишком мало, и еще потому, что это не имеет ко мне никакого отношения.
– Мы хотим отдать тебе все, что у него было! – заявляет Карл.
– Алекс хотел бы, чтобы все осталось тебе, – говорит Бренда. – Вы ведь собирались пожениться…
Я принесла им вещи Алекса, втайне надеясь, что это поможет мне не думать о нем, а его мать и брат говорят, что все, что ему принадлежит, должно остаться у меня! Я пячусь до тех пор, пока не упираюсь спиной в кухонный стол, а потом отворачиваюсь, чтобы не видеть их лиц. Голова опять идет кругом, и приходится закрыть глаза, чтобы все вокруг перестало дрожать и раскачиваться. Бренда говорит быстро – о том, что я заботилась о ее сыне, что мы с Алексом в ближайшем будущем планировали жить вместе…
– Мама, прошу, перестань! – обрывает ее Карл.
От его восклицания я вздрагиваю и вдруг понимаю, что по выражению моего лица видно, как мне сейчас плохо. Карл хватает меня за плечи и хочет усадить на стул, но я произношу едва слышно:
– Мне нужно домой. Я плохо себя чувствую.
Он просит меня остаться, но я упрямо направляюсь к двери. Наконец на ватных ногах выхожу в прихожую. Мне ужасно плохо, и как в таком состоянии я собираюсь вести машину – загадка, но я решаю, что посижу в авто, пока головокружение не пройдет. У себя дома я смогу побыть одна, перевести дух, и мне не придется постоянно говорить об Алексе и о том немногом, что он после себя оставил.
Дрожащей рукой я хватаю пальто, оно выскальзывает, и я ловлю его за полу так неуклюже, что содержимое карманов высыпается на пол. Кровь застывает у меня в жилах. Я падаю на колени и начинаю собирать свои вещи. Отталкиваю Карла, который присел рядом, чтобы мне помочь, и спешу сунуть обратно в карман вместе с пригоршней монет то, чего им ни в коем случае нельзя видеть.
Собираю остаток сил, встаю и делаю шаг к Карлу, который держит в руках мое пальто. Бренда смотрит на меня внимательно, и этот взгляд пронизывает меня, словно рентгеновский луч. Я хватаю ртом воздух. Быстро на лестницу, а то я упаду без чувств прямо тут! Но прежде, чем я успеваю надеть пальто, в прихожей звучит приглушенный голос Бренды:
