– Для такого ученого, как вы, мистер Челон, возможно. Мне же при мысли об этом дурно становится. Если уж жители Лондона не смогут больше спорить о погоде, что же нам остается?
Овидайя улыбнулся и отпил еще глоток кофе.
– Кстати, вы хотели рассказать мне о своей добыче за сегодняшнее утро, мистер Фелпс.
Как и Овидайя, торговец тканями ежедневно обходил кофейни. Насколько он знал, с утра Фелпс заходил сначала в «Ллойд», чтобы получить там сообщения с судов и поговорить с некоторыми капитанами. Второй остановкой на его пути был «Гэрроуэй», где около восьми часов утра проходил утренний аукцион тканей из Спиталфилдса и Лейдена. Кроме того, здесь он узнавал последние новости о текстильных изделиях и других товарах. Затем Фелпс заходил на Шу-лейн, в «Мэнсфилд», наверное, в первую очередь ради имбирного печенья.
– Цены на древесину резко пошли вверх. Из-за голландцев.
– Потому что они строят так много кораблей?
– В том числе. Но в первую очередь из-за того, что люди опасаются: скоро дерева не будет хватать. Большую часть поставляют Франция и Генеральные штаты. Если между ними начнется война…
– Вы считаете это возможным?
– Сегодня утром я встретил гугенота, месье дю Кроя. Он ткет лен там, в Спиталфилдсе, и у него остались связи на родине. Судя по всему, христианнейший король, – произнося эти слова, Фелпс посмотрел Овидайе прямо в глаза, чтобы убедиться в том, что собеседник наверняка заметит сарказм, – поставит Испанским Нидерландам какие-то невыполнимые требования. Людовик XIV требует контрибуции для содержания своего большого войска, что-то вроде того. Многие полагают, что это лишь прелюдия к нападению Франции на Голландскую республику.
Фелпс задумчиво поглядел на Овидайю.
– Мистер Челон, вы позволите мне задать несколько бестактный вопрос: не инвестировали ли вы в дерево?
«Да, инвестировал, – подумал Овидайя. – А кроме того в соль, сахар, канадские бобровые шкуры, китайский фарфор и персидские ковры». Но всего этого не следует рассказывать такому человеку, как Фелпс. Поэтому он наконец произнес:
– Незначительно. Однако думаю, что вкладываться уже поздно. Если эта история уже курсирует у «Ллойда», через два часа ее будут знать все завсегдатаи кофеен Лондона.
Фелпс слегка наклонился вперед и прошептал:
– Я слыхал и кое-что еще, совершенно жуткое. Ни за что не поверите.
Овидайя с любопытством поглядел на него:
– И что же? Кто-то видел короля с фавориткой из числа католиков?
Фелпс покачал головой:
– Нет, то было на прошлой неделе. Когда эта информация стала общеизвестной, он якобы расстался с ней и подыскал себе шлюху из протестантов. Я имел в виду кое-что другое. Вы знаете, где работает мой брат?
– Полагаю, все еще в конторе государственного секретаря Пипса.
– Да. И из адмиралтейства сообщили, что венецианцы пытаются вооружить флот. – Фелпс многозначительно поглядел на собеседника. – Большой флот.
– Не хотите ли вы сказать…
– Именно. Многое свидетельствует о том, что они хотят отвоевать Кандию.
– Это кажется мне маловероятным, – отозвался Овидайя.
Увидев обиду на лице Фелпса, он поспешно добавил:
– Я не сомневаюсь в истинности этой новости, но шансы на успех подобного мероприятия кажутся мне весьма незначительными.
– Это действительно стало бы самым великим рейдом венецианцев с тех пор, как они украли апостола. По крайней мере, момент сейчас просто идеальный, вам так не кажется? Ну, когда турки завязли в другом месте…
Пока Фелпс в подробностях расписывал потуги венецианцев создать боевой флот, чтобы отвоевать Крит, Овидайя вынул из кармана кофейную марку, полученную от хозяйки кофейни. Повертел ее между пальцами. На одной из сторон красовалась голова турка и надпись: «Меня называли Мурадом Великим». А на другой стороне: «Я побеждал всюду, куда бы ни пришел».
– Я согласен с вами, относительно шансов на успех венецианского похода можно спорить, однако прожженный спекулянт может заработать на этом, если поставит на то, что большинство левантийских товаров, вероятно, снова пойдут в Лондон через Ираклион и Амстердам.
– Конечно, вы правы, мистер Фелпс. Но время венецианцев прошло. Они сидят в своем городе на воде и мечтают о былом величии, в то время как турки год за годом отнимают у них все больше и больше владений. Единственное, что еще процветает в Венеции, – это бордели и балы.
Фелпс насмешливо улыбнулся:
– Если послушать, что творится во дворце Уайтхолл, так у венецианцев уже появилась серьезная конкуренция.
На замечание торговца Овидайя ответил едва заметным кивком. Возможно, Фелпс прав, но сравнивать короля и его двор с венецианским борделем – за такое можно поплатиться пребыванием в Тауэре или Ньюгейте. Возможно, благодаря связям Фелпсу удастся избежать наказания, но Овидайя Челон был католиком, а значит, с точки зрения английских судей, способен на любую подлость, до которой могут додуматься люди. На этот счет он не питал никаких иллюзий. Его собственный отец был благородных кровей, зажиточен, все в графстве его любили, но, когда у дверей их имения появились ищейки Кромвеля с факелами и пиками, все это перестало иметь значение. Главным было то, что Икабод Челон был католиком.
Поэтому Овидайя всегда был очень осторожен. Одна ошибка – и его немедленно вздернут в Тайберне. Поэтому он опасался говорить о подобных вещах, даже в полупустой кофейне.
Вместо этого он показал на монетку с изображением головы турка.
– Как бы там ни было. Возможно, султан Мехмед IV – не Мурад Кровавый, но у него самое лучшее и самое большое войско в мире. Эта ставка на попытку отвоевать Крит кажется мне слишком самонадеянной.
Он снова спрятал монету. «И, кроме того, я уже сделал ставку в другом пари, – подумал он. – В таком, исход которого предрешен, это уж как пить дать». Овидайя поднялся.
– Прошу меня извинить, мистер Фелпс. Меня ждут в «Джонатане». Как обычно, был рад поболтать с вами.
И они попрощались. Овидайя вышел на улицу, на Шу-лейн. Там действительно было холодно, что бы там ни показывал термометр Томпайона. Бледное солнце не смогло разогнать надвигавшийся с Темзы утренний туман, хотя было уже около десяти часов. Поднявшись по переулку до Флит-стрит, он повернул налево. Однако целью его была не «Кофейня Джонатана» на Эксчейндж-элли. Там его ждали только во второй половине дня. Вместо этого он направился к Малой Британии[3]. На миг задумался, не взять ли наемный экипаж, однако затем передумал. Пешком он быстрее доберется до цели, поскольку в это утро вторника в Лондоне, судя по всему, царило настоящее оживление. Сезон начался, и полчища поместных дворян и зажиточных горожан приезжали в это время в столицу, чтобы пожить там несколько недель, посещая театральные представления, балы и приемы и обновляя к Рождеству свой гардероб по последнему писку моды.
Перед одной из витрин Овидайя остановился, рассматривая свое отражение в стекле. Самому ему тоже не помешал бы новый гардероб. Полукафтан его не слишком заношен, но уже тесноват. Овидайя, недавно отпраздновавший свой тридцать второй день рождения, в последнее время несколько расплылся. Соответственно, в своем узком сюртуке он все больше напоминал хаггис[4] на ножках. Бархатные бриджи потерлись, то же самое можно было сказать и о его туфлях. Взглянув на юношеское лицо, почти без морщин, с водянисто-голубыми глазами, он поправил строптивый парик. К счастью, скоро ему не придется довольствоваться этой одеждой.
Овидайя отвернулся, поднял воротник и побежал вверх, к воротам Ладгейт, мимо огромной строительной площадки будущего собора. Затем пошел дальше, в сторону госпиталя святого Варфоломея. Несмотря на то что двигался он от Темзы, влажный холодный воздух пробирал до костей. Большинство людей, шедших ему навстречу, казались недовольными, шли, подняв плечи и обхватив себя руками. Овидайя же, напротив, бежал легко, словно под ярким весенним солнцем. Сегодня хороший день. День, когда он станет богачом.
