– Шура, ты спишь?

– Нет.

– Я просто хотела сказать… спасибо, милый.

Глаза Александра смотрели в темноту, словно стараясь увидеть мгновения прошлой жизни: детство, отца с матерью, Баррингтон… Но он ничего не видел. Ничего не чувствовал, кроме прикосновений Татьяны, лежавшей на его затекшей руке и ласкавшей грудь.

Ее пальцы замерли. Легли на его быстро бьющееся сердце. Губы легонько коснулись его рубашки.

Потом она заснула. А вслед за ней заснул и он.

Александр проснулся, когда небо за стенкой палатки окрасилось серо-голубым.

– Таня…

– Я проснулась, – шепнула она, не отнимая руки от его груди.

Он встал и пошел умываться к ручью. К Луге идти было опасно. Немцы стояли в семидесяти пяти метрах, на другом берегу. Пушки и танки были нацелены на советских солдат, спавших с прижатыми к шинелям винтовками. Александру повезло больше: он прижимал к себе Татьяну.

Вернувшись с водой в палатку, он усадил Татьяну, помог умыться и дал хлеба с остывшим чаем.

– Как ты себя чувствуешь? Бодра и весела? – улыбнулся он.

– Да, – пробормотала она, – пожалуй, допрыгаю на одной ножке до Ленинграда.

Судя по исказившемуся лицу, она страшно мучилась.

Александр пообещал скоро вернуться и отправился будить фельдшера: взять какую-нибудь одежду и лекарств. Лекарств не оказалось, но Марк отыскал платье одной из медсестер, погибшей несколько дней назад.

– Слушай, старшина, я прошу всего-то один паршивый кубик морфия, – произнес с досадой Александр.

– У меня его нет! – отрезал Марк. – За кражу наркотиков полагается расстрел. Даже если у нее началось бы внутреннее кровотечение, я все равно не дал бы морфия гражданскому лицу. Что вы хотите: война. А если сейчас принесут раненого офицера?

Александр не ответил.

Он вернулся к Татьяне и натянул на нее платье, стараясь не задеть ни бок, ни ногу.

– Ты очень хороший, – сказала она, положив ладонь на его щеку.

– Ты тоже, – признался он, прижимаясь щекой к ее ладони. – Очень больно? Выпей еще немного водки. Хоть немного заглуши боль.

– Ладно, – согласилась она. – Все, что скажешь.

Он позволил ей сделать несколько глотков.

– Готова в путь?

– Оставь меня. Оставь и уходи. Рано или поздно мне найдут уголок в палатке с ранеными. Люди умирают, места освобождаются.

– Думаешь, я прошел через все это, чтобы бросить тебя здесь?

Он сложил палатку, перекинул через плечо скатанные одеяло и шинель.

– Сейчас подниму тебя. Сможешь постоять на одной ноге?

– Да, – со стоном вырвалось у нее.

Стоя, она едва доходила ему до ключиц. Он изнывал от желания чмокнуть ее в макушку.

«Пожалуйста, не смотри на меня», – умолял он про себя.

Она стояла, покачиваясь, с трудом сохраняя равновесие.

– Повесь на меня свой ранец, – попросила она. – Так будет удобнее.

Он послушался.

– Таня, сейчас я присяду, а ты хватайся за мою шею и держись. Потащу тебя на спине.

– А винтовка?

– Буду держать в руках. Давай, нельзя терять ни минуты.

Он присел и, когда она уцепилась за него, медленно встал.

– Готова?

– Да, – простонала она.

– Больно?

– Не очень.

Он пронес Татьяну три километра до станции, но оказалось, что пути еще не отремонтированы.

– Что теперь? – встревоженно спросила она, когда он остановился передохнуть.

Александр спустил ее на землю и дал попить.

– Придется идти до следующей станции.

– Сколько километров?

– Шесть.

– Нет, Александр. У тебя сил не хватит.

– Разве есть другой выход? – бросил он, присаживаясь перед ней. – Идем.

Они тащились по лесной тропе, когда над верхушками деревьев пролетели самолеты. Будь Александр один, наверняка продолжал бы идти, но с Татьяной на спине… если упадет бомба, ее первую ударит осколком.

Он сошел с тропы, углубился в чащу и устроил Татьяну у поваленного дерева.

– Ложись, – велел он и сам лег рядом. – Повернись на живот и прикрой голову руками.

Она не пошевелилась.

– Не бойся, Таня.

– Как я могу бояться сейчас? – запинаясь, пробормотала она, кладя руки ему на грудь.

– Что? Хочешь, чтобы я помог? Мне следовало бы захватить твою каску.

– Александр…

– Теперь, когда настало утро, я вдруг снова превратился в Александра?

– О Шура… – тоскливо прошептала она.

И Александр не вытерпел. Наклонился и поцеловал ее. Ее губы были так же мягки, упруги и сладки, как он себе представлял. Татьяна затрепетала, но ответила на поцелуй с такой нежностью и страстью, что Александр невольно застонал. Он не грезит? Это ее руки сжимают его голову и не отпускают?

– О господи! – выдохнул он в ее полуоткрытые губы.

Свист падающих бомб отрезвил их. Верхушка стоящей рядом сосны загорелась, и горящие ветки едва не полетели на них. Он быстро повернул Татьяну на живот и прикрыл собой.

– Как ты? Не испугалась?

– Бомбы еще не самое страшное, – шепнула она в ответ.

Как только налет прекратился, Александр встал.

– Идем. Нужно успеть на поезд.

– Я тяжелая, – всхлипнула она ему в спину.

– Не тяжелее моего ранца, – отдуваясь, заверил он. – Вперед. Мы скоро будем на месте.

Иногда винтовка задевала сломанную ногу, и Александр чувствовал, как она сжимается от боли. Но она ни разу не застонала и не вскрикнула, только в какой-то момент прислонилась головой к его спине. Хоть бы все обошлось!

Он пронес Татьяну шесть километров под черным дымным небом среди тлеющих деревьев до следующей станции. Хотя самолеты улетели, даже сюда доносилась артиллерийская канонада.

Добравшись до места, Александр положил девушку на землю и сам рухнул рядом. Она придвинулась к нему:

– Устал?

Он кивнул.

Они ждали. На станции было полно народа: женщины с детьми, престарелыми родителями и вещами. Мрачные, угрюмые и неразговорчивые. Александр вынул последний кусок хлеба и разделил с Татьяной.

– Нет, ешь сам, – отказалась она. – Тебе нужнее.

– Ты что-нибудь ела вчера? Ну конечно нет!

– Сырую картошку, чернику в лесу и шоколад, который ты мне дал.

Она положила голову ему на руку и закрыла глаза. Александр обнял ее за плечи.

– Все будет хорошо, – сказал он, целуя ее в лоб. – Вот увидишь. Подожди немного, и я отвезу тебя в больницу.

Как ни удивительно, но поезд пришел. В таких вагонах раньше перевозили скот, поэтому сесть было негде.

– Хочешь, подождем, может, придет пригородный поезд?

– Нет, – едва ворочая языком, ответила она. – Мне что-то нехорошо. Нужно как можно скорее добраться до Ленинграда. Пойдем. Я буду стоять на одной ноге.

Александр поднял ее на платформу и внес в вагон, до отказа заполненный людьми. Они оказались у открытой двери, так что могли рассматривать проносившиеся мимо сельские пейзажи. Несколько часов они стояли, прижатые друг к другу. Татьяна опиралась на него, прижимаясь головой к его груди, а Александр держал ее обеими руками, боясь сжимать слишком сильно. В какой-то момент он почувствовал, как она медленно сползает вниз.

– Нет, не смей, держись, – велел он, поднимая ее.

И она держалась.

Двери вагона оставались открытыми на случай, если кто-то захочет спрыгнуть. Поезд тащился мимо полей и грязных дорог, забитых крестьянами, тащившими за собой скот, и беженцами, толкавшими тележки со всем своим имуществом. Мотоциклы и автомобили пытались пробиться сквозь людские толпы. Выли сирены «скорых». Александр увидел, как помрачнело лицо девушки.

– О чем ты думаешь, Таточка?

– Почему эти идиоты тащат на себе остатки прежней жизни? Если бы я уходила, ничего не взяла бы с собой. Кроме себя.

– Неужели у тебя совсем нет вещей?

– Есть, но я ничего бы не взяла.

– Даже моего «Медного всадника»? Хотя бы это ты должна захватить.

Она попыталась растянуть губы в улыбке.

– Разве что это. Но либо я убегаю, чтобы спастись, либо нагружаюсь ненужным хламом, который только задерживает меня, и подвергаюсь смертельной опасности. Не думаешь, что мы должны спросить себя, какова наша цель? Мы покидаем свой дом? Начинаем новую жизнь? Или собираемся продолжать старую где-то в другом месте?