Они все равно поехали, но женщина оказалась права. Дома стояли пустыми. Многие были сожжены во время воздушного налета. Все же Александр заглянул в каждый, даже сгоревший. Остальные были рады хоть немного отвлечься от рытья окопов и поэтому охотно помогали в поисках.

– Таня! Таня!

Голоса эхом отдавались по улицам маленькой деревни. Ни души. На земле валялись рюкзаки, зубные щетки, одеяла…

Кто-то увидел табличку со стрелкой: «ДЕТСКИЙ ЛАГЕРЬ ДОГОТИНО». Мужчины прошагали два километра по лесной тропе и вышли на небольшой луг, где у пруда стояли десять брошенных палаток. Александр проверил каждую и обнаружил, что первоначально палаток было одиннадцать. Одну сложили и палки вытащили. В земле все еще сохранились ямки. Александр подумал, что это неплохая мысль, и велел своим людям сложить остальные. Они были сделаны из толстой парусины и достаточно велики. Он пощупал золу в кострище. Совсем холодная, очевидно, огня давно не зажигали. Ни объедков, ни мусора, оставленных мальчиками или Таней.

К вечеру они вернулись в Лугу, натянули палатки, и Александр, укрывшись шинелью, лег на землю. Но долго не мог заснуть.

Там, в Америке, бойскаутов тоже учили ставить палатки, ночевать в лесу, питаться ягодами и рыбой, выловленной в озере, и раскладывать костры по ночам. Они открывали банки с ветчиной и суфле, пели песни, засиживались допоздна, а днем учились вязать узлы и выживать в лесу. Идиллическое существование. Александру тогда было восемь… девять… десять… Летние месяцы, проведенные в скаутском лагере, были лучшим временем его жизни.

Если Татьяна не сломала себе шею, прыгая с поезда, значит, нашла пустой лагерь. И если у нее осталось хоть немного мозгов, забрала одиннадцатую палатку. Но что потом? Вернулась в Ленинград?

Сомнительно. Она поставила себе целью найти Пашу и, значит, не сдастся, не найдя ответа. Куда она могла направиться после Толмачева?

В Лугу. Больше некуда. Она пойдет в Лугу, поскольку именно сюда, по ее расчетам, должен был пробираться Паша – помочь укрепить линию обороны.

Воспрянув духом, Александр закрыл глаза и постарался заснуть.

На рассвете его разбудил отдаленный рев самолетных моторов. Хоть бы это были наши!

Он ошибся. Даже снизу были видны черные свастики на крыльях. Шестнадцать самолетов, разделившихся на два звена, спикировали, и на землю что-то посыпалось. Послышались панические вопли, но взрывов не последовало. Сотни листочков белой и коричневой бумаги планировали крохотными парашютиками. Одна приземлилась прямо перед палаткой. Александр поднял и стал читать:

Советские люди! Конец близок! Сдавайтесь! Обещаем пощадить каждого, у кого окажется эта листовка! Коммунизм будет разгромлен. Вы получите еду, работу и свободу!

Другой листочек оказался пропуском через линию фронта. Покачав головой, Александр швырнул их на землю и пошел умываться в притоке Луги, вьющемся среди леса.

К девяти утра появились еще самолеты с фашистскими опознавательными знаками. Они летели очень низко. Заработали пулеметы. Люди, трудившиеся на полях, падали как подкошенные. Уцелевшие бежали под деревья. Одна из палаток загорелась. Но ни одной бомбы не упало на землю. Значит, нацисты экономят свои драгоценные бомбы!

Александр натянул каску и прыгнул в окоп.

Вскоре оказалось, что нацисты не так уж и экономят. Во всяком случае, осколочные бомбы посыпались как из дырявого ведра. Снова раздались приглушенные крики. В окопе не было ни одного знакомого лица. Бомбежка продолжалась еще с полчаса, после чего самолеты улетели, сбросив новые листовки, где были только три слова: сдавайся или умрешь.

Сдавайся или умрешь.

Черный дым, пожарища, стоны умирающих… Все это казалось Александру ожившей сценой Апокалипсиса. В реке плавали трупы. На берегу вдоль окопов, рядом с бетонными дотами, корчились раненые. Александр нашел Кашникова, живого, но лишившегося мочки уха. На гимнастерку лилась кровь. На Шаркове не было ни царапины. Все утро Александр помогал переносить раненых в палатки. Остаток дня рыли не окопы, а могилы. Он и еще шестнадцать человек выкопали братскую могилу у самого леса, куда сложили тела двадцати трех погибших. Одиннадцать женщин, девять мужчин, старик и двое детей лет восьми. Ни одного солдата.

Александр с замирающим сердцем осмотрел женщин. Потом пошел к раненым. Татьяны не было. Он даже поискал Пашу, сверяясь с фотографией, на которой тринадцатилетний мальчик в одних трусах стоит рядом с сестрой, дергая ее за светлую косичку.

Пашу он высматривал на всякий случай, хотя знал, что его не должно быть в Луге.

Зина куда-то подевалась.

Пришлось отправиться к полковнику Прозорову. Александр отдал честь и, стоя навытяжку, спросил:

– Трудно работать в таких условиях, товарищ полковник?

Прозоров, лысеющий мрачный человек, хмуро отмахнулся:

– Условия как условия. Военные.

– Нет, в условиях плохой подготовки перед лицом безжалостного врага. Но ничего, завтра мы возобновим работы.

– Старший лейтенант, вы возобновите их сейчас, пока еще есть свет. По-вашему, завтра фрицы устроят себе праздник и не будут нас бомбить?

Александр был совершенно уверен в обратном.

– Лейтенант Белов, – продолжал полковник, – вы только что приехали, но достойно трудились…

– Я приехал три дня назад, – заметил Александр.

– Ах да, верно. Но немцы бомбят линию последние десять дней. Бомбежки были и вчера, и позавчера, не пойму, где вы в это время находились. Каждый день как по часам: с девяти до одиннадцати. Сначала листовки. Потом бомбы. Всю вторую половину дня мы роем могилы и окопы. Основные силы немцев проходят пятнадцать километров в день. Они смяли нас в Минске, Брест-Литовске и дожирают в Новгороде. Следующие – мы. Вы правы, шансов у нас нет. Но не стоит об этом говорить. Я могу ответить только: мы делаем все возможное, а потом умрем с честью. Вот и все.

Прозоров дрожащими руками зажег папиросу и оперся на маленькой столик. Александр уважительно кивнул:

– Да, товарищ полковник. Именно все возможное.

Пока еще было светло, Александр вместе со своими тремя людьми прошелся по передней линии. Проходя мимо солдат, в ожидании сражения куривших и игравших в карты, он был поражен тем, сколько среди них офицеров. Похоже, каждый десятый! Странно. Очень много младших лейтенантов и старших, но были и капитаны, и майоры. И все готовы защищать Родину от врага. Линия фронта. Кто же будет командовать, если даже майоры стоят плечом к плечу с рядовыми!

Александру не хотелось и думать об этом.

Он старательно прочесывал поля вдоль и поперек, заглядывая в лица работающих, но так и не нашел Татьяну. Пришлось снова идти к Прозорову.

– Только один вопрос, товарищ полковник. Здесь находятся добровольцы с Кировского завода. Есть ли еще какое-то место, помимо этого, куда их могли бы направить? Например, дальше на восток?

– Я командую этим участком в двенадцать километров, а об остальных не знаю. Тут последняя линия обороны между Лугой и Ленинградом. Больше ни одной не осталось. Можно только отступить или сдаться.

– Только не сдаться. Лучше смерть.

Настала очередь полковника удивленно моргнуть.

– Возвращайтесь в Ленинград, старший лейтенант Белов, возвращайтесь, пока еще можно. И заберите с собой добровольцев, которых привезли. Спасите хотя бы их.

Наутро, отправившись к Прозорову, Александр увидел, что палатка полковника снята, палки вынуты, а ямки засыпаны. За ночь прибыли подкрепления, и фронт был разбит на три участка, каждый со своим командиром, поскольку стало ясно, что крайне сложно организовать оборону всего с одним командным пунктом. Новая палатка была поставлена в пятидесяти метрах от старого места. Незнакомый командир не только не знал, где Прозоров, но и понятия не имел, кто такой Прозоров. Настало двадцать третье июля сорок первого года.

Александр не успел подивиться на быструю работу НКВД, потому что в девять снова началась бомбежка и на этот раз продолжалась до полудня. Немцы пытались выбить передовую линию обороны. Немного времени осталось до того, как начнется наступление. Либо ему удастся найти Татьяну, либо он останется и будет сражаться до последнего.