В доме только и было разговоров, что о войне. Праздничного ужина никто не готовил, зато водки было много. Как и громких споров. Что будет с Ленинградом? Когда Татьяна вошла в комнату, отец с дедом как раз сцепились из-за политики Гитлера, словно оба знали его лично. Мама хотела знать, почему товарищ Сталин до сих пор не выступил по радио. Даша спрашивала, не следует ли ей уволиться с работы.

– С чего это? – раздраженно рявкнул отец. – Посмотри на Таню! Едва исполнилось семнадцать, и все же не спрашивает, стоит ли ей работать.

Все уставились на Татьяну. Даша растерянно хмурилась. Татьяна положила сумку.

– Сегодня исполнилось, папа.

– Ах да! – воскликнул отец. – Конечно! Безумный день! Давайте выпьем за здоровье Паши… Ну и Тани тоже.

Комната почему-то казалась меньше, потому что Паши с ними не было.

Татьяна прислонилась к стене, выжидая момента, когда можно будет заговорить о Паше и Толмачеве. На нее почти никто не обратил внимания, если не считать Даши, сидевшей на диване.

– Поешь хотя бы куриного супа, – посоветовала она. – На плите стоит.

Татьяна молча кивнула, пошла на кухню, налила себе два половника супа с картофелем и морковью, уселась на подоконник и стала смотреть в окно, пока остывал суп. Сейчас она не могла есть ничего горячего. Внутри и так все горело.

Вернулась она в комнату как раз в тот момент, когда мать успокаивала отца:

– Война закончится еще до зимы, вот увидишь.

Папа рассеянно перебирал складки рубашки.

– Знаешь, Наполеон тоже вторгся в Россию в июне.

– Наполеон! – взвизгнула мама. – Интересно, какое отношение имеет ко всему этому Наполеон?

Татьяна открыла было рот, чтобы сказать насчет Толмачева, но как объяснить все это взрослым, всезнающим, умным людям? Признаться, откуда у нее эти сведения насчет немецкого наступления на Россию?

Она поспешно сжала губы.

Папа рассеянно вертел в руке пустую рюмку.

– Давай еще выпьем за Пашу, – предложил он.

– Поедем в Лугу! – воскликнула мама. – На нашу дачу. Подальше от города.

Ну как могла Татьяна промолчать?

– Может быть, – выдавила она с решимостью ягненка, идущего на заклание, – может, стоило бы привезти Пашу из лагеря?

Все домашние уставились на нее с нескрываемым сожалением, то ли удивляясь, как это она посмела заговорить, то ли сожалея, что высказывали столь серьезные вещи в присутствии ребенка.

Мама неожиданно заплакала:

– Таня права. Нужно было привезти его. Сегодня у него день рождения, а он там один…

«Это и мой день рождения», – подумала Татьяна и поднялась, решив помыться.

– Куда ты? – окликнул отец.

– В ванную?

– А посуда? Отнеси тарелки на кухню!

– Искупаться, – пояснила Татьяна, собирая со стола грязную посуду.

Даша ушла. Татьяна не спросила куда. Скорее всего, на свидание с Александром. Не стоило жалеть себя, нужно как-то выживать. Если и жалеть о чем-то, так лишь о повороте событий, открывших ей целый мир чувств, исключительно для того, чтобы эти чувства погибли в зародыше, раздавленные жестокими руками неумолимой судьбы. Так что нет смысла страдать попусту. Только тебе же будет хуже.

Татьяна заставила себя перечитать несколько рассказов Чехова, неизменно успокаивающих ее своей инертностью и служивших чем-то вроде снотворного. Отец и дедушка продолжали спорить о войне.

Под их голоса Таня заснула. Без четверти два ее разбудил странный звук, подобного которому она до сих пор не слышала. То ли вой, то ли визг. Подбежавший отец объяснил, что это сирена, предупреждающая о воздушном налете. Татьяна спросила, не нужно ли встать. Значит, немцы уже их бомбят?

– Спи, Танюша, – посоветовал отец.

Но как она могла спать под эти вопли, когда Даши до сих пор не было дома?

Сирена через несколько минут смолкла. Но Даши по-прежнему не было.

На утреннем заводском митинге было объявлено, что по случаю введения военного положения рабочий день увеличивается на два часа. До дальнейшего распоряжения. Татьяна предположила, что дальнейшее распоряжение поступит только в конце войны, Красенко уведомил рабочих, что партийное руководство решило организовать производство тяжелого танка КВ-1 для обороны Ленинграда и что вся оборонная продукция будет производиться на Кировском. Товарищ Сталин не будет отзывать вооружение с южных фронтов для защиты города. Придется обходиться тем, что есть.

После этого митинга так много рабочих вызвались идти добровольцами, что Татьяна побоялась, что завод закроется. Ничего подобного. Когда все разошлись, она и еще одна работница, Зина, измученная женщина средних лет, вернулись к конвейеру. Пришлось взять в руки молоток и заколачивать ящики. К семи часам руки и спина невыносимо ныли.

Татьяна с Зиной шли вдоль заводской стены, и, не доходя до остановки, Татьяна заметила возвышавшуюся над толпой темную голову Александра.

– Мне нужно идти, – пробормотала она, задыхаясь и ускоряя шаг. – До завтра.

Зина что-то промямлила в ответ. Подступив ближе, Татьяна молча кивнула.

– Что ты здесь делаешь?

Она слишком устала, чтобы изображать безразличие. Проще улыбнуться.

– Пришел проводить тебя домой. Повеселилась вчера? Кстати, ты поговорила с родителями?

– Нет. Не говорила, – покачала головой Татьяна, избегая разговоров о дне рождения. – Может, поручишь это Даше? Она храбрее меня.

– Разве?

– О, намного! Я трусливее зайца.

– Я пытался объяснить ей. Она и слушать не желает. Конечно, это не мое дело. Я просто пытаюсь помочь. – Он пожал плечами и, оглядев длинную очередь на автобус, заметил: – Мы в жизни не сядем на этот автобус. Пойдем пешком?

– Только до трамвая. У меня сил нет. Целый день орудовала молотком. – Она остановилась, поправляя волосы. – Долго ждал?

– Два часа, – признался он, и усталость куда-то подевалась.

Она удивленно вытаращилась на Александра.

– Два часа? – Она едва не договорила: «Ради меня?» – Рабочий день продлили до семи. Прости, что так получилось.

Они перешли дорогу и направились к улице Говорова.

– Почему ты с оружием? – спросила она, показывая на его винтовку. – Опять патруль?

– Нет, я свободен до десяти. Приказано носить с собой.

– Они еще не прорвались? – встревожилась Татьяна, стараясь, однако, улыбаться.

– Еще нет.

– А винтовка тяжелая?

– Не очень. Хочешь поносить?

– Конечно! – оживилась она. – Никогда не держала в руках винтовки.

Татьяна схватила винтовку и едва не уронила, такой тяжелой она оказалась. Пришлось удерживать ее обеими руками. Но сил все равно не хватило.

– Не знаю, как у тебя это получается! Сам неси! – рассердилась она.

– А если придется стрелять? И бежать вперед, и падать на землю, и вскакивать, и снова бежать, со скаткой и винтовкой в руках…

– Не знаю, как у тебя это получается, – повторила она. Хорошо быть таким сильным. Уж он-то в два счета справился бы с Пашей.

Подошел набитый людьми трамвай. Они едва туда втиснулись. На этот раз пришлось стоять. Александр держал одной рукой винтовку, а другой стискивал коричневую кожаную петлю. Татьяна вцепилась в ржавую металлическую стойку. При каждом толчке ее бросало на Александра, и она неизменно извинялась. Его тело казалось тверже заводской стены.

Татьяне хотелось посидеть с ним где-нибудь в тихом месте, расспросить о родителях. Но нельзя же говорить о таком в трамвае. И стоит ли узнавать о нем больше? Ведь тогда они станут ближе, а ей нужно быть от него как можно дальше!

Татьяна молчала, пока они не доехали до Вознесенского, где пересели на второй номер, идущий к Русскому музею.

– Ну… вот… мне пора, – неохотно сообщила Татьяна, когда они вышли.

– Хочешь, немного посидим? – неожиданно спросил Александр. – Вон на тех скамейках в Итальянском садике?

– Ладно, – кивнула Татьяна, стараясь не подпрыгнуть от радости.

Только после того как они сели, она заметила, что он чем-то озабочен, словно хочет сказать что-то и не может. Только бы не завел речь о Даше. Ведь и без того все ясно. Тем более что он старше и должен многое понимать.