— Спасибо. Вам ясно, господа? Всего двадцать экспертов в мире способны нарисовать профессионально точный психологический портрет убийцы, и один из них присутствует сейчас здесь, в зале. И можете мне поверить, чтобы найти этого человека…

Он повернул голову и написал на доске крупно, печатными заглавными буквами имя:

ВИКТОР КАРОСКИЙ

— …нам понадобится специалист, способный проникнуть в его сознание. Вот имя, которое вы хотели узнать. Но прежде чем кидаться к телефону и отдавать приказ об аресте, позвольте, я расскажу вам его историю.

Из переписки между психиатром Эдвардом Дресслером и кардиналом Фрэнсисом Шоу

Бостон., 14 мая 1991 г.

[…] Ваше Высокопреосвященство, определенно мы имеем дело с рецидивирующим психическим заболеванием. По моим сведениям, его уже в пятый раз переводят в другой приход. Проверки, проведенные за последние две недели, подтверждают, что мы не можем рисковать, позволив ему жить рядом с детьми, не навлекая на них опасность. […] Я не подвергаю ни малейшему сомнению его желание искупить свои грехи, ибо его раскаяние искренне. Но я сомневаюсь в его способности контролировать свои действия. […] Нельзя позволить себе роскошь держать его в каком-нибудь приходе. Лучше подрезать ему крылья, прежде чем он станет неуправляемым. В ином случае я не отвечаю за последствия. Рекомендую поместить его на срок не меньше шести месяцев в институт Сент-Мэтью.

Бостон, 4 августа 1993 г.

[…] Я говорил с ним (Кароским) в третий раз. […] Должен заметить, что «перемена обстановки», как вы это называете, совершенно не пошла ему на пользу, скорее наоборот. Случаи утраты контроля над собой участились, и в его поведении я усматриваю признаки шизофрении. Весьма вероятно, что в определенный момент он окончательно переступит черту, претерпев полное изменение личности. Ваше Высокопреосвященство, вам известна моя беззаветная преданность церкви, и я знаю о катастрофической нехватке священников, но нельзя же настолько перегибать палку! Я наблюдал 35 аналогичных случаев, и некоторые больные, на мой взгляд, имели шансы справиться со своими проблемами самостоятельно. […] Кароский явно не из их числа. Кардинал, весьма редко Ваше Высокопреосвященство следовало моим советам. Умоляю на сей раз прислушаться к моему мнению: убедите Кароского лечь в институт Сент-Мэтью.

Штаб-квартира ОИНП

Виа Ламармора, 3

Среда, 6 апреля 2005 г., 00.03

Паола села, приготовившись выслушать рассказ отца Фаулера.

— Все началось, во всяком случае для меня, в тысяча девятьсот девяносто пятом году. После увольнения из Военно-воздушных сил я поступил в распоряжение епископа. Он же, решив использовать по назначению мою степень доктора психологии, направил меня в институт Сент-Мэтью. Вы о нем слышали?

Нет, детективы о нем не слышали.

— И неудивительно. В Америке тщательно скрывают от общественности основное направление деятельности института. Официально он является специализированным больничным центром для священников и монахинь «с проблемами» и находится в городке Сильвер-Спринг в штате Мэриленд. В действительности девяносто пять процентов пациентов имеют в анамнезе изнасилования малолетних или принимали наркотики. Условия в заведении воистину роскошные: тридцать пять отдельных комнат для пациентов, девять — для медицинского персонала (практически все работают в штате), теннисный корт, два сквош-корта, бассейн, игровой зал с бильярдом…

— Больше напоминает курортный отель, чем психиатрическую больницу! — вставил Понтьеро.

— О, это место надежно хранит свои секреты, причем на нескольких уровнях. Завеса тайны отделяет его не только от внешнего мира, но и для больных оно — загадка. Сначала пациенты считают его убежищем, где можно уединиться на несколько месяцев и отдохнуть, но постепенно им открывается нечто совершенно другое. Вам известно, какой огромный резонанс вызвала в моей стране серия разоблачений католических священников в последние годы. Едва ли общественное мнение восприняло бы как должное, что лица, обвиняемые в изнасиловании детей, проводят оплаченный отпуск в отеле класса люкс.

— А это так? — озабоченно спросил Понтьеро. Тема эта его глубоко взволновала. И Паола поняла почему: у младшего инспектора два сына, тринадцати и четырнадцати лет.

— Нет. Я попытаюсь как можно более кратко изложить свои впечатления от знакомства с тем местом. Начать с того, что, приехав, я увидел перед собой заведение сугубо светское. Оно вовсе не выглядело духовным учреждением. Никаких распятий на стенах и священнослужителей в рясах или сутанах. Мне не раз приходилось ночевать под открытым небом, на марше или на передовой, но я никогда не снимал колоратку. Там же обстановка царила самая непринужденная, уставные правила не соблюдались вовсе. Недостаток веры и отсутствие порядка бросались в глаза.

— И вы никому не сообщили об этом? — поинтересовалась Диканти.

— Разумеется, сообщил! Первым делом я написал письмо епископу диоцеза. В ответ он упрекнул меня в том, что я не могу избавиться от влияния армейской дисциплины, что меня прельщает «суровый лагерный дух», и посоветовал мне проявлять больше «гибкости». Я переживал сложный период: моя карьера в Военно-воздушных силах претерпела определенные изменения. В подробности я вдаваться не хочу, ибо к делу это отношения не имеет. Достаточно сказать, что перспектива укрепить свою славу нетерпимого и упрямого меня не прельщала.

— Вы не обязаны оправдываться.

— Знаю. Но меня до сих пор гложет совесть. В том месте не лечили рассудок и душу. Лишь слегка «направляли» больного, дабы он причинял меньше хлопот. Происходило прямо противоположное тому, на что надеялся диоцез.

— Не понимаю… — вмешался Понтьеро.

— А я тем более, — поддержал его Бои.

— Это довольно сложно объяснить. Судите сами. Единственным дипломированным психиатром в штате центра был отец Конрой, в то время директор института. Остальные не имели специального медицинского образования помимо фельдшерского, в крайнем случае свидетельства об окончании технических курсов. И эти сотрудники позволяли себе ставить диагнозы из большой психиатрии!

— Бред, — нахмурилась Диканти.

— Полный! Лучшей рекомендацией для зачисления в штат института служило членство в ассоциации «Достоинство», которая выступает за рукоположение женщин и отмену целибата для священников. И хотя лично я не поддерживаю программу, выдвигаемую ассоциацией, — не мое дело давать им оценку, — но я имею право оценивать профессиональный уровень персонала в институте, а он был удручающе низок.

— Не могу взять в толк, к чему нам все это, — заметил Понтьеро, закуривая сигарету.

— Дайте мне еще пять минут, и вы поймете. Как я уже говорил, неразборчивый в приеме сотрудников отец Конрой, большой друг «Достоинства», руководил институтом Сент-Мэтью, понимая свои задачи более чем своеобразно. Допустим, приезжали честные священники, жертвы необоснованных обвинений (а такие были), и стараниями Конроя слагали с себя сан, в котором до тех пор видели смысл жизни. Многим другим он рекомендовал не бороться против своей природы, а жить полноценной жизнью. Он считал благополучным исходом, если какой-нибудь священнослужитель возвращался в мир и вступал в гомосексуальную связь.

— А в чем проблема? — спросила Диканти.

— Проблемы нет, если человек действительно стремится к такой жизни и готов к ней. Но потребности пациента менее всего интересовали доктора Конроя. Он сначала определял цель, а затем применял соответствующий курс лечения к человеку, даже не познакомившись с ним предварительно. Он играл бездумно душами и разумом мужчин и женщин, причем некоторые действительно страдали серьезными отклонениями. Себе же в качестве лекарства он прописывал отличный односолодовый виски. В неограниченном количестве.