Впрочем, никакой кабины и не было. Открывшиеся створки двери обнажили жерло лифтовой шахты с тросами, тяжелыми противовесами и шершавыми бетонными стенами. Мгновение – и со дна шахты донесся жуткий звук падающего тела, перекрываемый металлическим скрежетом разлетающихся носилок.

Все произошло практически мгновенно, однако Бондарев не потерял присутствия духа. Подойдя к открытой двери лифта, он подергал створки и сразу определил, что они надежно заблокированы. Затем скосил глаза на дно шахты. В неясном полумраке смутно различался изломанный силуэт санитара, лежащий на свернувшихся носилках. Несомненно, он был мертв. Затем взглянул вверх. Кабина лифта застряла на пятом этаже.

Все произошедшее выглядело слишком подозрительно и наводило на мысль о неудачном покушении.

Площадка лифта мгновенно набухла толпой любопытствующих и сочувствующих. Остроносая тетка с желтым лицом урологической больной осторожно выглянула в шахту и заголосила:

– Убили, касатика! Убили, родненького!

– Пешком-то в его возрасте надо ходить, – возразил пожилой интеллигент в очках. – Вот я в его время...

– Врача вызовите, врача! – надрывалась беременная молодица. – У кого телефон есть? В «скорую» позвоните!..

Милиция, прибывшая в поликлинику спустя полчаса, констатировала несчастный случай. Техническая экспертиза довольно быстро установила, что в лифте не сработало какое-то реле и что дверь на четвертом этаже открылась по чистой случайности. Никакого злого умысла в этом не просматривалось – разве что халатность техников «Мослифта», не проводивших профилактический осмотр вовремя.

Личность погибшего была установлена сразу же. Как и предполагал Бондарев, это был не местный санитар, а медбрат с подстанции «скорой помощи», которого никто в поликлике никогда прежде не видел. Никаких документов, объясняющих его присутствие тут, обнаружено не было. Каким образом он попал в здание с операционными носилками – также оставалось загадкой. Да и менты почему-то не очень спешили связываться с подстанцией, где работал погибший...

Как бы то ни было, но в восемь вечера Клим вернулся домой. Клетка с почтовыми голубями стояла на каминной полке, как раз под чучелом огромного волжского сома, свисающим с потолка. Собранная дорожная сумка висела на спинке кресла.

– Кажется, ничего не забыл, – вполголоса прикинул Бондарев, вспоминая, что еще может понадобиться в дальнем путешествии. – Жаль только, что флюрографию не прошел. Ничего – придет время, и я вас всех просвечу!..

Президентский поезд, извиваясь на рельсах гигантской гусеницей, неторопливо катил по равнине. За окнами проплывали низкие шиферные крыши поселков, изумрудные поля и спокойные озерца, в которых поблескивало утреннее солнце.

Бондарев на правах нового коменданта неторопливо обходил вагоны, знакомясь с обстановкой и вникая в суть. Конечно, непростой статус поезда предполагал многочисленные излишества, но увиденное просто поражало воображение. Вагон-холодильник, вагон-кухня, вагон-ресторан, вагон спецсвязи, два вагона охраны, способной на любые подвиги, – и это было далеко не все. Спецпоезд был способен отразить налет штурмовой авиации, передвигаться по любой зараженной местности и, наверное, несколько месяцев автономно просуществовать в условиях глобальной ядерной войны.

В вагоне для прессы расположилась съемочная группа одного из федеральных каналов, способная организовать ежедневные репортажи.

– Здравствуй, Клим, – Тамара Белкина не без кокетства поздоровалась с Бондаревым; несмотря на сложные чувства, которые эти люди испытывали друг к другу благодаря прошлому, они искренне обрадовались встрече.

– Приветствую трубадуров официоза, – кивнул Клим. – Вас вновь позвали для съемок «Хроники дня»?

– Мы просто исполняем свою работу, – ведущая «Резонанса» пригласила Бондарева в свое СВ. – Также, как и ты – свою... Кстати, а в каком качестве ты на этот раз? Шпионить за нами?

– Скорее, не позволять это делать другим, – усевшись на полку, комендант спецпоезда удивленно взглянул на огромные чемоданы, занимавшие едва ли не половину пространства. – Аппаратура, наверное?

– Да нет. Косметика, колготки... Где я в поезде колготки куплю, если порвутся?

– Мне бы твои заботы...

Проводница в идеально отутюженной форме осторожно постучала в дверь.

– Чай? Кофе? Завтрак?

– Кофе, – попросила телевизионщица.

– Я, пожалуй, тоже выпью, – Бондарев взглянул на часы; до обеда у него еще оставалось свободное время.

Утреннее кофепитие с человеком, с детства называющим президента на «ты», – прекрасный повод выяснить последние новости в кулуарах власти. По крайней мере, для профессионального журналиста. Тамара была профессионалкой и потому не преминула использовать этот повод.

– Ты, случайно, не в курсе – почему это в наших СМИ генерала Муравьева так внезапно раскручивают? – спросила она, глядя, как за окнами проплывают нищие среднерусские деревни, обрамленные нарядными березовыми ситцами. – У них там что – других тем нет?

– У них или у вас? – с улыбкой подначил Бондарев.

– К сожалению, журналисты не определяют политику телеканалов, – пояснила Тамара. – Для этого есть руководство «кнопки». Скажут взять интервью у черта – возьмем. Скажут ангелу Господню информационный вакуум устроить – сделаем.

– Уважаю профессионалов, – с едва заметной иронией похвалил Клим. – Насчет Муравьева я ничего не знаю. Честно. В последнее время в городе-герое Москве вообще-то очень загадочные вещи происходят. Боевиков Карташова почему-то амнистировали...

– А почему – тоже не знаешь? – осторожно вставила Белкина.

– Даже не догадываюсь. Я ведь не политолог, не политтехнолог и не эксперт по внутриполитическим проблемам России. Я просто рыбак. Впрочем, если хочешь – спрошу у президента насчет Карташова. Надеюсь, он даст мне исчерпывающий ответ.

– Ловлю на слове, – улыбнулась журналистка.

– Только на меня не ссылайся. Я в этом поезде хотя и лицо официальное, но далеко не публичное.

В дверь постучали. Не успела Тамара сказать «войдите», как дверь отъехала, и на пороге возник оператор Виталик. Его опухшее лицо и утренний перегар подсознательно навевали мысли о рассоле, холодном компрессе на лоб и ударной дозе «алкозельцера».

– Тамарка, у тебя пиво есть? – оператор, даже не взглянув на Бондарева, умоляюще впился глазами в телеведущую. – Или хотя бы граммов сто семьдесят водки?

– Я ведь по утрам такие напитки не употребляю.

– Черт, и в вагон-ресторан не пускают. И у проводницы ни хрена. То есть водка-то у нее есть, но тут до вечера сухой закон. Говорят, какой-то новый комендант придумал. Знал бы, что в такую бодягу попаду, никогда бы в этот забацанный поезд не сел! – оператор мученически протер виски, и тут его осенило: – Может, у тебя туалетная вода есть? Или... одеколон?

– Свои любимые духи «Паола Пикассо» я тебе ни за что не дам. Семьдесят баксов флакончик, – отрезала Белкина.

– И это журналистская солидарность! – горестно засокрушался оператор. – Может, у тебя хоть какая-нибудь жидкость для смывания лака с ногтей найдется? Только без пульверизатора...

Ответить Тамара не успела – в нагрудном кармане Клима зазуммерила рация.

– Слушаю.

– Товарищ комендант президентского поезда, президент просил передать, что хочет вас видеть, – донеслось из мембраны.

– Иду, – Клим спрятал рацию и засобирался.

– Так ты тут – комендант? – искренне удивилась Белкина. – Звучит-то как... Комендант президентского поезда. Почти что «комендант Смольного» или «комендант Кремля». Эдакий Бонч-Бруевич...

– Да, комендант. И все пассажиры, согласно инструкции, обязаны меня слушаться, – Бондарев вышел в коридор, устланный ковровой дорожкой.

– Товарищ Бонч-Бруе... то есть комендант, – казалось, оператор Виталик сейчас опустится на колени, чтобы вызвать к себе как можно больше жалости. – Не могли бы вы...

– Поинтересоваться у президента насчет жидкости для смывания лака с ногтей? – улыбнулся Клим. – Как я знаю наверняка, наш президент по утрам такое не пьет. Он и по вечерам этого не пьет, я точно знаю.