Знала — нехорошо прислушиваться к тому, о чем пойдет за стеной речь, но не могла иначе. Защемило сердце. Неужели натворил чего-нибудь неладное? Самой Ане с милицией еще в жизни не приходилось сталкиваться. Разве только на улице свистнут, что не там перешла. Тут же отругают, да и отпустят. А уж если, полагала, милиция приходит домой, тут уж дело серьезное.
Но участковый спрашивал моряка, долго ли он собирается ничего не делать и вот так играть по пивным. Тот хорохорился, говорил, что он по своему положению имеет право жить как хочет. За то и кровь проливал, и ноги лишился.
Трудный был разговор. Участковый напирал на свое: работать надо. Алексей не желал и слушать.
— Хотите, можете полегче себе работу подобрать, — слышался окающий голос за стеной. — А тунеядцем не положено…
Этот "тунеядец" окончательно вывел из себя Алексея.
— Какой же я… Вы что, милиция, шутки шутите?! Нет таких законов больного человека насильно… На то мне и пенсию Советская власть выплачивает.
Но участкового, видно, криком было не запугать.
— Пенсия у вас, инвалидов, это верно, — спокойно продолжал он. — Только пенсия вам дана в подмогу, а работать надо. Категория вашего ранения под безработное состояние не относится.
Так они ни о чем и не договорились. Алексей стоял на своем и заявлял, что ему никто ничего запретить не может, не заставит против воли делать. Доказательства у него были слабые, но упорства хватало. Участковый долго спорить не стал. Сказал, что дается Поморцеву месяц для устройства на работу, в противном случае милиция примет свои меры.
Алексей не пошел провожать участкового до дверей, и Ане пришлось снова появиться, чтобы показать, как выйти из квартиры. В передней младший лейтенант задержался. Вынул из полевой сумки какой-то список и стал перечитывать под лампочкой.
Анька воспользовалась моментом и сказала:
— Он вообще-то ничего, тихий.
— Знаем, — равнодушно кивнул участковый, убирая список в сумку и продевая ремешок в медные скобочки. — Их у меня вот сколько, — он, вздохнув, провел ладонью по горлу. — Беспонятливый народ. Вроде они одни воевали… А как с ними сладишь?
Ушел, извинившись на прощанье, что побеспокоил. Поднимался вверх по той же лестнице. Металлические подковки сапог звенели в тусклом колодце лестничной клетки.
Ане запомнились слова: "Беспонятливый народ". Но еще больше удивило, что участковый сказал: "Как с ними сладишь…" Если того не может милиция — то кто же?
Но что ей, в конце концов, было за дело до соседа — бывшего моряка. У Ани самой складывалось все не так, как думалось. Приходилось держаться, чтобы не раскиснуть.
А вчера, именно в один из тех вечеров, когда отдельная комната, о которой она столько мечтала, и квартирная тишина — такая, казалось раньше, радость — были наказанием одиночеством за несуществующую провинность, — вот тогда он и постучался к ней. Ведь и не думала о нем, совсем не думала.
Пришел так неожиданно, что она даже испугалась, не из-за утюга ли, который она включила, пока в квартире никого не было.
Был он на себя не похожий, стоял у двери нерешительный. Скажи бы она: "Закройте дверь с той стороны…" — ушел бы немедленно. Хотя в квартире его многие побаивались, Ане он не был страшен. Но она не велела ему уходить, молчала и ждала. Почему? Сама на то, хоть пытайте ее, не смогла бы ответить. Будто кто-то, кому она верила, дал совет: да пусть он не уходит, пусть остается. Что тебе сидеть-то все одной да одной.
Потом они ужинали. Она выпила совсем малость и отчего-то не боялась, что он напьется и станет буянить. Была уверена, что при ней ничего такого не случится.
А он и впрямь был тихий, уважительный. Словно и не тот Лешка, что жил за стеной и никого не признавал за людей. Только вчера она, кажется, рассмотрела, каким он был. Волосы пушистые, светлые, и глаза светлые. Такие, что целовать бы их… Так вдруг подумалось, и она испугалась. Поглядела на старательно и неумело заштопанные рукава форменки и только вздохнула про себя.
Одни они были в квартире, а может, и вообще одни. Поняла она в тот час, что вся спесивость Алексея оттого, что боялся он, как бы не сочли его за человека никудышного. Вот и выворачивался наизнанку, не давая никому сказать слова, сам первый заявлял, что его заслуги все в прошлом. Так-то так, а внутри, как поняла Аня, был стеснительным, а может, и ласковым. Хотя со своими переживаниями про всех позабыл, даже о матери своей.
Что потом получилось, как? Сама не знала… Захлестнуло ее. Не то жалость к Алексею такая нашла, что сил не было устоять, не то осточертело одиночество…
С утра казнилась: и что про нее думать станет? Потом пошла готовить себе завтрак; пока стояла у плиты, решила: забыть, забыть, будто и не бывало ничего. Просто такой вечер… И он пусть не надеется. Ничего не было.
Решила бесповоротно. Даже легче как-то стало. Принесла оладьи в комнату. Поставила их на стол и посмотрела. А что? Для себя готовила! Но тут услышала, как он вошел в комнату, и неизвестно зачем спросила:
— Леш, а Леш, ты один там?
И вот снова сидели вдвоем за столом. Пили чай и ели уже поостывшие оладьи. Говорили мало, словно боялись напомнить о вчерашнем.
Кончены были оладьи. Аня пододвинула Алексею последнюю и кивнула — бери, мол, но он помотал головой:
— Не хочу больше.
Аня поднялась, стала прибирать со стола. Тут он сказал:
— Пошли в кино.
Убирала в шкафчик посуду, обрадованно обернулась:
— На дневной?
— Ага, на дневной.
— Пошли.
Но к какому кинотеатру ни подходили, выяснялось — то сеанс только что начался, то еще и половины не прошло фильма. Отстояли очередь через весь двор в кинохронике на Невском и смотрели картину про восстание парижан против немецких оккупантов. На улице продрогли и теперь согревались в маленьком зале хроники, прижимаясь друг к другу. Алексей взял Анину руку и держал ее весь сеанс.
Так случилось, что и эту ночь он опять провел у нее. Пришел в ее комнату, когда в квартире все уже затихло. Весь вечер никуда не ходил. Томился в ожидании и читал, что попалось под руку. Все время ждал и прислушивался, что она делает в своей комнате.
Около одиннадцати пошел к Ане. У двери недолго раздумывал: нажал ручку, оказалось не заперто. Аня стелила постель. Когда вошел, оглянулась. Молча поглядели друг на друга. Он не был уверен, может, и скажет: "Зачем явился…" Но она ничего не сказала, не прогнала.
Не спали долго, говорили шепотом, пусть в квартире никто не знает, что они вместе. Глядя в серо-синий в трещинах потолок — свет дворового фонаря отбрасывал на него кресты оконных рам, — Лешка тихо проговорил:
— Ань, Анюта, выходи за меня замуж, что ли…
Она помолчала. Потом вздохнула и ответила:
— Придумал же…
— Как хочешь, понятно…
— Замуж! Да как же жить с тобой?
— Как все живут.
— Как все?.. Ты подумал, ты-то как все?
— Хуже?
— Лучше, по-твоему?
Она на все отвечала вопросами. Потом сказала:
— Куда же за тебя замуж. Ты пьяница.
Алексей поразился. Ну, набралась храбрости. Сказать ему такое!.. Да ведь он может за этого "пьяницу" такого дать… Пользуется, что трезвый, и как не боится?
Он отвернулся, смотрел в стену. Про себя повторял: "Пьяница, пьяница… Да, пьяница! А отчего я такой, об этом подумала?.." Потом спросил:
— Не человек, значит, Лешка Поморцев? Зачем же ты тогда со мной, зачем же с последним пьяницей? Знаешь, кто ты есть?
Аня приподнялась на одной руке. Бретелька простой рубашки сползла к локтю, она не стала ее поправлять. Глаза ее зло сверкнули даже в темноте, это можно было разглядеть, волосы раскинулись по плечам.
— Кто я, ну кто, говори….
Села в кровати, обхватила коленки. Он видел ее гладкую, обтянутую дешевенькой рубашкой спину. Плечи ее вздрогнули, не оборачиваясь, тихо проговорила:
— Уходи, убирайся!
