Давно ли видели подобные картины в хрониках из жизни осаждённого Мадрида? Но как далека была Испания от города на Неве! И вот беда приблизилась и к каменным стенам Ленинграда.

Ребриков взглянул на товарища. Глаза Лёвы за стёклами очков стали влажными. Он отвернулся и вытер пальцами веки.

Не сказав друг другу ни слова, они расстались.

Уже неподалёку от дома Володька встретил старого приятеля по уличным играм. Они давно не виделись и обрадовались. Виктор, так звали соседа, был одет в военную форму и коротко подстрижен.

— Не взяли ещё? — спросил он у Ребрикова.

— Нет, — Володька пожал плечами, как бы желая сказать, что и сам не понимает, почему его до сих пор не берут.

— Возьмут, — уверенно кивнул Виктор. — Скоро ему тут дадут! Ишь, сволочь, хвастал взять Ленинград к пятнадцатому, а сам где?

— Не быть ему тут, — сказал Ребриков.

— Ясно, не быть. Ещё что… Чтобы в Ленинграде немец?!

— Никогда им тут не ходить. Просто невозможно это…

Володька посмотрел вдоль улицы и вдруг представил себе, как по ней, чётко вышагивая и подымая пыль, с автоматами наперевес, в касках с рожками, страшно, как чума, надвигаются гитлеровцы. Он содрогнулся и вслух сказал:

— Их здесь не будет.

И опять он вспомнил давно услышанное: "Если потребуется, все пойдут" — и подумал: "Пойдут!"

Он приближался к дому по уже совсем опустевшему переулку. У ворот сидели женщины с противогазными сумками через плечо. Ему казалось, что на него смотрят осуждающе: "Почему он ещё здесь?"

Двери в квартиру открыла Елена Андреевна.

— Володя, тебе прислали повестку, — сказала она.

4

Не было ещё семи часов, когда он вышел из дому.

Июльское солнце холодно блестело на затвердевшем за ночь асфальте. Днём он будет снова раскалён, и на тротуарах опять станут отпечатываться вмятины от маленьких женских каблучков и тяжёлые подошвы военных сапог.

Утро было таким, как бывало всегда в летние дни, когда Володька, договорившись с друзьями, отправлялся за город. По тротуарам спешил народ. С резким, требовательным звоном бежали трамваи.

По радио мерно отстучал метроном, потом диктор сообщил, что сейчас будет передан обзор "Правды".

За плечами у Ребрикова был мешок, в который кроме того, что перечислялось в повестке, мать положила всё, что, по её мнению, было необходимо, даже тёплые шерстяные носки.

Он протестовал:

— Мама, ну зачем? До зимы война кончится. А не кончится — выдадут носки.

Но она была неумолима, и пришлось уступить.

Прощанье было недолгим, без слёз. Володька сказал:

— Я же ещё приду не раз.

Мать, кажется, поверила этому, хотя он не сомневался, что их сегодня же отправят на фронт. Немцы, по слухам, приближались к Луге.

Мобилизационный пункт помещался в большом клубе на площади. Ребриков уже знал это помещение. Здесь когда-то осматривали и брали на учёт их, допризывников. По знакомой лестнице он поднялся в помещение фойе. Теперь оно называлось залом ожидания. По фойе ходили люди разного возраста, в штатском. Иные из них пытались читать разложенные на столах газеты, другие томились, ожидая своей судьбы, в клеёнчатых креслах. Почти все были незнакомы друг с другом и говорили между собой мало. Очень часто поднимались и уходили курить на лестницу.

Иногда из соседней комнаты, где за обложенными папками столами сидели писаря, выходил военный со списком. Тогда в зале становилось тихо. Приходили все, кто был в других помещениях. Военный выкрикивал номер группы и перечислял фамилии тех, кто в неё был занесён. Услышав своё имя, люди брали вещи, некоторое время нестройно ещё толпились у дверей, а затем под командой назначенного старшего покидали мобилизационный пункт.

В комнате, где составляли списки, Ребриков сдал повестку.

Уже немолодой писарь, в военной форме без знаков различия, поднял на него усталые глаза:

— Паспорт…

Володька вынул единственный свой документ и протянул его.

Новенький паспорт был жестоко надорван и тут же полетел в жёлтую фанерную урну, видно оставшуюся от избирательной кампании. Ребриков вздохнул. Ему стало жаль не так-то давно полученного паспорта.

Писарь взглянул на него, улыбнулся:

— Теперь долго не пригодится.

Нужно было ждать. Убивая время, Ребриков стал рассматривать висевшие по стенам копни со знаменитых картин. Но рассматривать было совершенно нечего. Те же всем надоевшие медведи в "Утре в лесу", те же знакомые "Запорожцы", и опять лес, и опять речки… Вдруг кто-то закрыл ему сзади глаза большими тёплыми руками. Володька вырвался" Перед ним стоял, улыбаясь, Рокотов. Вот это был случай!

— Здорово! — сказал Рокотов.

— Ловко. Значит, вместе?

— Выходит. Молчанова вчера вызвали, а сегодня до наших букв дошло.

— Куда его?

— А кто знает… — Рокотов пожал плечами, и тут вдруг они увидели направлявшегося из комнаты учёта Чернецова.

— Серёга!

Тот обрадовался ребятам так, словно не видел их годы. Все трое сразу повеселели.

— Может, в одну команду попадём?

— Может быть.

Повестки у всех, как выяснилось, были одинаковые — синего цвета.

— Пошли в буфет пиво пить.

— Нету там пива, — вздохнул Рокотов.

— Ну хоть лимонаду выпьем за такое дело.

Но Чернецов идти в буфет отказался, объясняя, что ему куда-то нужно позвонить, и сразу же исчез.

Ждать вызова пришлось долго, и за это время Чернецов частенько куда-то таинственно исчезал и снова появлялся, уверяя, что ходил звонить по телефону.

Объявили, что в зрительном зале будет концерт. Володька и Рокотов пошли в зал.

Пела певица, выступал фельетонист. Потом объявили солиста на гитаре. На сцену вышел лысый актёр.

— Я его знаю. Он у нас дома был, — сказал Ребриков.

Но Рокотов ему не очень поверил.

Тогда Володька дождался и, как только маленький гитарист закончил номер, пошёл к двери, из которой выходили исполнители:

— Здравствуйте…

Актёр поднял на него быстрый и недоумённый взгляд.

— Я Ребриков Володя…

— А-а, Володечка! Милый вы мой, дорогой… Как же… Значит, здесь оформляетесь… Ну что же, дело такое, всех, кажется… — бормотал гитарист, тряся руку Володьке. — Я вот, знаете, по три шефских в день… Ну, передавайте привет вашим.

— Так я их, возможно, больше не увижу, — сказал Ребриков.

— Ах да! — актёр спохватился. — Ну так я при случае передам привет от вас.

И, ещё раз обняв Володьку, он побежал догонять своих.

Около пяти часов их стали вызывать по одному к капитану, сидевшему за столом в отдельной комнате.

— В общевойсковое училище пойдёте, — сказал тот Ребрикову. — Устраивает?

Ребриков пожал плечами. Капитан, наверное, шутил. Володька вообще собирался отправиться прямо на фронт, а тут — училище…

— Хорошо. Ждите.

Потом вызвали Рокотова. Он возвратился раскрасневшийся, счастливый:

— В танкисты!

Позже всех из комнаты, где сидел капитан, явился Чернецов.

— В артиллерийское, — сообщил он. — Я сказал, а капитан говорит: "Ладно".

Было очень обидно, что не сговорились раньше и не попали вместе. Но жалеть было поздно. Чернецов тут же снова исчез:

— Я сейчас…

Скоро человек, выкликавший по спискам, крикнул:

— Команды в училище, выходи строиться на улицу!

Забрали свои пожитки и стали спускаться по лестнице.

На площади сразу выяснилась причина таинственных исчезновений Сергея. Оказывается, всё это время его там дожидалась Майя Плят. И теперь, кажется, собиралась идти с ним в училище. Увидев Ребрикова и Рокотова, Майя сильно покраснела, потом сказала:

— Счастливо вам, мальчики.

— И вам счастливо, семейная пара.

Артиллеристы ушли первыми. Высокий, немного сутуловатый Чернецов шёл позади команды. Рядом с ним, напрасно стараясь попасть в ногу, семенила Маня.