— Ох, Валькин, — так он ее забавно называл: "Валькин", — выглядеть ты стала!.. Хоть по улицам с тобой не ходи, — мужики засматриваются.
Не выдержала тогда, обхватила его голову, изо всех сил прижала к груди, чтобы не увидел выступивших у, нее слез. Вадим высвободился, взял за руки и, отстранившись, удивленно спросил:
— Ты что это?
— Ничего, — сказала. — Люблю!.. — и снова притянула к себе.
С тех пор он посматривал на неё со скрытой тревогой. Может быть, о чем-то догадывался, а возможно, она его удивляла той горячей лаской, что внезапно обрушила на него.
А на фабрике ничего. Работала не хуже прежнего. Юлия Федоровна, как и раньше, ставила ее в пример, обещала, что вот-вот повысит разряд. До разряда ли ей было! Выплакаться бы перед кем-нибудь вволю, спросить, что же делать.
И вдруг поняла: только он один-единственный может ее понять и утешить.
Не могла больше скрывать от него, самого родного на свете. Решилась.
Такой был тихий, задумчивый вечер. Окно на улицу раскрыто настежь. Откуда-то слышалась музыка. Хорошая музыка, немного грустная.
Он пришел без плаща и без кепки. Ходил по комнате. Что-то ему не сиделось на месте. Предложила чаю. Махнул рукой.
— Что ты, какой тут чай! Пиво надо сегодня пить. Хочешь, пойдем? Может, в бар попадем, посидим.
— Не хочу пива, — сказала она. — И вообще ничего не хочу.
— Ты чего это, Валь?
Уловила в голосе его настороженность. Может быть, уже и стал догадываться, а не расспрашивал, потому что сам боялся узнать. Наверное так, решил — раз она ничего не говорит, и допытываться не надо. Минуту еще постоял, потом сел рядом на диван, взял ее руку.
— Ну, что ты?..
Сидели какое-то время молча. Вадим напряженно ждал. Валя наклонила голову. Не отпуская его руки, полушепотом проговорила:
— Все, Вадим. Случилось со мной… Попалась я…
Почувствовала, как дрогнула его рука и замерла.
Тихо, словно не понимал, о чем шла речь, спросил:
— Как попалась?.. Про что ты?
— Про то. Сам знаешь.
Молчал, не отбирая руки. Валя уже не сжимала его ладони. Как-то неожиданно для себя просто сказала:
— Ну, а как же иначе? На что было надеяться?
— Да ведь не говорила ты. Ничего не было.
— Не было. Теперь есть.
— Точно знаешь?
Кивнула головой.
— Врачи определили, — сказала она.
— Твоя мама знает?
Подняла на него взгляд и увидела: пропал румянец на щеках и той милой улыбки не было. Валя дважды решительно мотнула головой:
— Нет. И не узнает.
Он, хоть и не хотел того показать, обрадовался. Ему просто, лишь бы никто не узнал. И все-таки спросила:
— Что будем делать, Вадим?
Пожал плечами, не сразу ответил:
— Как что? Сама знаешь.
— Знаю, — не поднимая головы, ответила Валя и добавила: — Боюсь.
— Ну, чего бояться. Теперь все законно, и медицина как положено…
Удивило, как он спокоен. Но нет, он не был спокоен. Словно потерявшись, продолжал:
— Ты не думай, Валюшка, я… Молодые же мы еще очень. Рано.
А в нее будто вдруг вселился дух противоречия. Захотелось досадить ему. Взяла и сказала:
— Бывают и моложе.
Вадим опустил голову. Молчал. Потом тихо проговорил:
— Мон против будут. Стеной встанут, Я уж это знаю.
— Твои? Кто — твои?
Вздохнул:
— Родители, понятно.
Видела она, как ему нелегко было о том говорить, отлично видела, но обида на Вадима брала свое.
— Мама с папой? — натянуто рассмеялась Валя. — А что нам до них? Мы сами взрослые.
— Конечно, — кивнул он. — А где жить будем? У вас одна комната.
— А как другие живут?
— Не знаю. Разве мог я думать? Мне еще учиться надо.
— А мне?
Он растерянно молчал. Она не унималась:
— А мне ничего не надо, да?
Он продолжал молчать. Сидел опустив голову, и тогда она с вызовом бросила:
— А если я ничего не стану делать? Будь как будет.
Негромко выдавил из себя:
— Твое дело. Что я могу…
Вот теперь, кажется, она готова была разрыдаться, но сдержалась и только воскликнула:
— Значит, все я одна? Я, только я?.. И думать должна была раньше я, и мучиться теперь одной, и жизнь свою погубить, так, да?!
— Ну почему, почему ты так?..
Он сидел ссутулившийся, такой растерянный и жалкий, что Вале внезапно захотелось его утешить. Она вдруг почувствовала себя гораздо старше его, серьезнее и рассудительнее.
Рассмеялась и сказала уже совсем иным тоном: Глупенький ты. Да нарочно я все это тебе. Так, нашло на меня… Давно все решила. Не беспокойся, и мама ничего не узнает… Может, и вообще никто. Просил бы ты меня, так и то бы не стала.
Окончательно сбитый с толку, Вадим теперь не знал, что сказать.
— Валя, Валюта, да ведь я за тебя!.. Я на все готов…
— Будто, — улыбаясь и снова бесконечно веря ему, мягко проговорила Валя.
Нет, он не собирался бросать ее. Он ее все же любил. Надо было только избавиться от того, лишнего, кто хотел появиться на свет столь непрошеным, и все пойдет у них по-старому, светло и радостно.
Только бы любил ее, как раньше.
Повернулась в сторону палаты и посмотрела, что делается.
Все по-прежнему, только розовая толстуха… Надо же, все-таки не удержалась. Вскочила с койки и уже у окна делает знаки через стекло. Смотри пожалуйста!.. Показывает, какой у нее большой получился сын. И щеки надувает. Изображает, какой он толстый и здоровый. Тычет пальцем в стекло, на кого-то показывает. Это, наверно, значит: "Весь в тебя…" Там, понятно, ее муж. Стоит, наверно, у решетки сада, счастлив до безумия. Сгорает от нетерпения — поскорей бы забрать свою толстуху с ребенком домой.
"Ну что за бессовестная! Хоть бы постеснялась других. Все люди как люди — лежат на своих коечках, хоть и знают — ждут их дома не меньше. Ждут, готовятся. Скорей бы! — думают. Сюда привезли одну, а ждут вдвоем!"
Да, ждут всех.
А ее?.. Ее никто не ждет. Нет, мать ждет. Тоже двоих ждет и надеется. Только напрасно ждет. Дождется одной Валентины. И девчонки из цеха не дождутся. Ничего им не видать. Не придется её жалеть. И злорадствовать таким, вроде Леры Тараканенко, не придется. "Что, дескать, кончились твои любовные радости?!" На фабрику Валя решила больше не возвращаться, а в свой цех и подавно. В декрет ушла потихоньку. У нее и заметно еще ничего не было. Знали, конечно, догадывались, но никто к ней не приставал. Ушла так, будто уходила в обыкновенный отпуск. Не вышла как-то раз в утро на работу, и все. Может, теперь уже и сидит за ее машиной новенькая. Пусть сидит.
После того дня, когда все открыла Вадиму, встречались по-привычному. Был он внимательным, может даже более чутким, чем прежде. Так же ходили в кино или просто гулять. И к ней он заходил, только теперь пореже и словно с оглядкой. Можно было подумать — чего-то опасается. Чего?!.
Решилась она тогда и пошла в поликлинику. Шла туда, чувствовала дрожь в коленках. Все оглядывалась. Казалось, кто-то за ней следит. Не давала покоя тревога — а ну не разрешат аборта, скажут: "нельзя!", что тогда?.. Голову кружило от такой мысли.
А вышло неожиданно легко. Убеждали бы ее раньше, так не поверила бы. Осматривала ее врач, маленькая седая женщина в очках с толстыми стеклами. Ничего не сказала лишнего и вопросов ненужных не задала, только и спросила:
— Замужем?
Валя помотала головой:
— Нет.
Ожидала — сейчас начнется. Но ничего не началось. Старенькая докторша на нее, кажется, больше и не взглянула. Бросила: "Одевайтесь!", потом присела на крашенный белой эмалью стул и принялась что-то записывать в незаполненной Валиной "истории болезни".
И часу не прошло — выписали ей в поликлинике направление. Сказали, куда нужно обращаться, и отпустили. До чего же получилось нежданно просто. Самой не верилось. Выскочила на улицу, словно вырвалась на свет из темницы. Шла домой — радовало все вокруг. Шумели на ветру побелевшие от городской пыли тополя, безбоязненно расхаживали под ногами сытые голуби.
