Подняв грязную тетрадку, она твёрдо решила отказаться от роли или уговорить мужа не ставить пьесу. В тот же вечер она попыталась склонить Долинина приостановить репетиции, но он сказал, что спектакли необходимо выпустить по многим причинам.

В то время кругом всё чаще говорили о войне. Иные предсказывали её начало в ближайшие дни. Другие, наоборот, уверяли, что никакой войны сейчас быть не может.

Нелли Ивановна боялась войны. Снова будет темно и тревожно на улицах. В магазинах, вероятно, опять исчезнут многие продукты.

В мае Долинин задумал вместе с театром совершить гастрольную поездку в прибалтийские республики. Деятельно готовился к ней, печатал афиши, проектировал лёгкий вариант декораций. Актёры уже копили деньги на рижские костюмы.

Выезжать собирались в середине июня. Потом Долинин неожиданно получил телеграмму из Москвы. Поездка откладывалась. Театр оставался на лето в Ленинграде.

С того памятного вечера Нина больше не видела отца. Два раза приходили от него короткие письма. Она отвечала внимательно и подробно. Писала, что занимается музыкой и должна окончить сразу две школы.

Весной пришла открытка. Полковник сообщал, что скоро приедет в Ленинград.

Нелли Ивановна не любила этих писем и никогда не расспрашивала о них дочь. Нина тоже не делилась с матерью. Долинин, казалось, не замечал ничего, хотя Нина уже давно не называла его иначе как Борис Сергеевич.

В школе началась горячая предэкзаменационная пора. Говорили лишь об экзаменах, ревниво подсчитывали шансы на возможность поступления в вузы, институты, академии.

Рокотов собирался в военное училище, Чернецов готовился во флот. Некоторые не надеялись попасть в институт и решили, что думать будут обо всём после армии.

Заниматься приходилось много. Каждый хотел кончить на "отлично". Даже у Ребрикова с Долининой, не было времени для словесных сражений. Хотя как-то, когда речь зашла о будущей судьбе мальчиков, Нина сказала по адресу Володьки:

— Вот посмотрите, как он увильнёт от армии и будет слоняться по Невскому.

Володьке, разумеется, это стало известно, но в ответ он неожиданно для всех только и произнёс:

— Ладно, видно будет.

В общем, пикироваться стало некогда.

На улицах была слякоть, коричневый снег лежал на тротуарах. Потом снег исчез. В эти дни по различным причинам десятиклассники подолгу, не сговариваясь, оставались в школе и бродили по опустевшим коридорам.

Было немножко грустно расставаться с этим, таким привычным миром.

Всё становилось дорогим и близким: и разбитое, похожее на паутину, матовое стекло аудитории физики, и изрезанные столы кабинета литературы, и стёртые ступени столько раз избеганной вверх и вниз лестницы.

Спорили о будущем, клялись не терять друг друга из гиду. Дружить всю жизнь.

На последних уроках педагоги обыкновенно немножко философствовали, делились опытом жизни. Старики вспоминали, который выпуск провожают они.

В стенной газете появилось стихотворение "Прощай, курилка". После каждого куплета следовал припев:

И в какой стороне я ни буду,

В сердце радость иль горе тая,

Никогда я тебя не забуду,

Наша школа, курилка моя.

Стихи были подписаны: "Берманже". Всем они очень понравились. Были они на мотив широко известной песни из кинофильма. Переделанную Берманом песенку с чувством распевали на переменах.

Солнечным днём шли Володька с Лёвой из школы по Фонтанке.

Буксиры уже тащили огромные, гружённые углём баржи, разрезая носом тяжёлую воду. Перед мостом они давали гудки, пригибали трубы и медленно проползали под низким пролётом.

Некоторое время друзья молча наблюдали за ними, глядя вниз, потом Лёва вдруг спросил:

— Ну что думаешь делать дальше, Володька?

— Не знаю, — нехотя, не сразу ответил Ребриков. — Вот отслужу в армии и подамся в Москву в киноинститут… А в общем, не решил ещё… А ты?

— В университет, — сказал Лёва, — на литфак сразу после армии.

— Да тебя не возьмут… — засмеялся Володька.

— Почему? — Лёва вскинул удивлённый взгляд на товарища.

— Да ты не обижайся. — Володьке стало жалко хилого Бермана. — В очках в армию не берут.

— А если война будет?

— Если война будет, то конечно… Все пойдём.

Володька сказал эту фразу и боязливо посмотрел на Бермана — не заметил ли тот, что он повторил чужие слова. Но Лёва ничего не заметил. Он, видно, был занят своими мыслями.

8

С пяти лет Лёва научился читать. Как-то раз сосед по квартире показал ему несколько букв, и с того дня Лёва не давал ему покоя до тех пор, пока не узнал весь алфавит. Он таскал к соседу в комнату газеты и, тыча пальцем в заголовки статей, спрашивал:

— Дядя Миша, а какая это буква?

Через несколько дней, к удивлению матери, он вслух прочёл заглавие выкинутого кем-то на кухню журнала:

— "Б-е-г-е-м-о-т"!

И от радости сам засмеялся и захлопал в ладоши.

С тех пор он начал читать. Сперва дядя Миша приносил ему книжки с крупными буквами и яркими рисунками. Лёва прочитывал их и моментально запоминал наизусть. Теперь он приставал ко всем, кто только попадался ему в квартире:

— Хочешь, я тебе прочитаю про Мишку?

И, расставив ноги и только для вида заглядызая в книжку, начинал громко декламировать:

Мишка северный медведь.

Прибыл Питер посмотреть.

На вокзале в первом зале

Гостю завтрак заказали…

Но вскоре к дяде Мише переехала какая-то тётя Лиза. Однажды, когда Лёва по-приятельски, как это прежде бывало, не стучась, вбежал в комнату соседа, новая тётя строго посмотрела на него и спросила:

— Что тебе надо, мальчик?

— Дядю Мишу, — сказал Лёва.

— Дядя Миша занят. Иди играй! — И выставила его из комнаты.

Лёва очутился в коридоре. Дверь за ним закрылась. Лёва постоял, поплакал и отправился к себе.

С тех пор дядя Миша больше не приносил ему красивых книжек. Лёва сказал об этом матери. Она вздохнула:

— Ничего, вот папа заработает много денег и купит тебе книг ещё больше.

Но папа или никак не мог заработать много денег, или забывал покупать Лёве новые книги. Когда Лёва ещё спал, он уходил на работу. Возвращался поздно, гладил Лёву по волосам и садился обедать. За обедом он надевал очки и читал газету, которая называлась "вечёрка". Затем он усаживался к окну на низенькую круглую тумбу и прибивал каблуки и подмётки к ботинкам, — их приносили чужие люди. Если Лёва при этом сильно шумел, мама говорила:

— Тише. Не мешай папе. Он зарабатывает деньги.

Папа часто кашлял. Говорили, "что он нездоров. Лёве не позволяли вытираться его полотенцем.

Книжки ему всё-таки покупали. Но, во-первых, редко, а во-вторых, совсем не такие, как ему хотелось, и он читал всё, что попадалось под руку, но не всегда понимал, что там написано.

В школу он пошёл с семи лет. В первом классе Лёве было почти нечего делать. Он уже умел читать и считать. Учительница хвалила его.

В школе он записался в библиотеку. Никогда он не думал, что на свете может быть столько книг. Во втором и в третьем классе Лёва менял их чуть ли не через день. Он читал всё свободное время и почти не бывал на улице. Потом у него начала болеть голова. Он рос медленно, был слабым и бледным ребёнком. Однажды мать свела его к доктору. Тот долго выстукивал Лёву, прикладывал к его груди такое ледяное ухо, что Лёва вздрагивал.

— Особенно серьёзного ничего нет, — сказал доктор. — Малокровие. Нужно усиленное питание и больше гулять.

С тех пор мама стала кормить его всем, что только могла достать питательного, отбирала у него книги, выпроваживала на улицу. Она прятала от Лёвы книги в угол нижнего ящика комода. Но Лёва знал об этом и помалкивал. Теперь он читал по ночам. Читал в белые ночи, при свете уличного фонаря и даже луны. Так он испортил себе зрение и стал носить очки.