Выживатель — это было не прозвище, а учительская должность. Математика — математик, физика — физик, выживание — выживатель. И рослый мужчина, шагавший по школьному коридору, выглядел именно так, как полагается выглядеть выживателю. Худощавое обветренное лицо. Короткая стрижка. Пружинистая походка. И одежда — шорты и рубашка с закатанными по локоть рукавами — словно бросала вызов царящей вокруг холодине. Добыча топлива продолжала падать, батареи в школе были еле теплые, как и по всей стране. Но там, куда он шел, они были отключены совсем. Там, в кабинете выживания, готовили к худшему.

Он открыл дверь, — и класс поднялся из-за парт. Чуть помедлив у порога, выживатель прошел к столу и махнул рукой.

— Они расстреляли наше небо, — привычным хором громыхнул класс. — Они выпотрошили наши недра. Они отравили землю и воду. Будь они прокляты! — Голоса взвились, повинуясь режиссерскому жесту учителя. — Но нам — выжить наперекор всему.

Сорок струек пара из сорока ртов растаяли в холодном воздухе, но разрешения садиться не последовало. Выживатель молча оглядывал класс, — парту за партой, ряд за рядом. Взгляд его прицельно остановился па задней парте у окна.

— Я-2, что это у тебя под блузкой.

— У меня? Н-ничего… — Девочка с короткими косичками приподняла белую блузку, показав краешек желтого купальника.

— Ну-ка иди сюда, — поманил пальцем выживатель. И кивнул классу: — Садитесь.

Все опустились на свои места, не сводя глаз с девочки, подошедшей к учительскому столу. Она была низкоросла — едва по грудь выживателю. В прежние времена таких садили на первую парту, но теперь буква Я давала право лишь на последнюю.

— Еще можно избежать, — сказал учитель. — Если ты вслух скажешь классу правду.

Я-2 молчала, глядя куда-то в угол.

Выживатель подождал еще пару секунд и потянулся к блузке. Неуловимо быстрым движением он задрал ее, вывернув наизнанку, и все увидели полосу материн, подшитую снизу.

— Фланелин, — определил учитель, и пальцы его брезгливо опустили разоблаченную блузку. — Ловко же ты всех обставила! Пусть себе мерзнут в своих тоненьких рубашечках, зато Я-2 будет тепло. И как хитро замаскировала строчку вышивкой…

— Я не хотела… — девочка всхлипнула. — Но мама… Ск-казала, что боится за почки…

— Неужели почки дороже целой дочки? — срифмовал выживатель — Надеюсь, ты знаешь, что полагается за двойной обман. Ну-ка, кто напомнит?

Поднялось несколько рук.

— Давай ты, Н-1, — сказал учитель.

— Мальчику — десять дней на тяжелых работах, — бойко отрапортовал стриженый ежиком крепыш. — Девочке — минус баллы или… — он с трудом удержался, чтоб не хихикнуть, — или на неделю в пользование учителя.

— Слышала? На перемене зайдешь в учительскую, порадуешь по телефону мамочку. Скажешь, что благодаря ее заботе поступаешь в пользование и вернешься домой только в следующий понедельник. Тебе ведь уже исполнилось двенадцать?

Я-2 не успела и рта раскрыть, как А-1, с недавних пор староста класса и первый ученик, с готовностью дал справку:

— Исполнилось еще в ноябре.

— Значит все по закону, — констатировал учитель и посмотрел на девочку. — Или, можем, я тебе не нравлюсь? — Он подмигнул классу. Это было разрешение, и парни захихикали. Девочки реагировали сдержанней, лишь две — три улыбнулись — Не нравлюсь, и ты предпочитаешь минус-баллы?

— А сколько? — неожиданно спросила Я-2. — Что сколько?

— Ну, ск-колько баллов д-должно набежать, чтобы… и — ну, зачислили…

— В нежизнеспособные? Ну и вопросы ты задаешь… — Выживатель покачал головой. — Ты что, совсем не слушаешь на уроках? Я же не раз говорил: это тайна. Ни одни человек до самого последнего момента не узнает, что он нежизняк. Все решает Верховная Машина. Месяц за месяцем и год за годом в ее память вводятся минус-баллы на каждого, кто их заработал или обнаружил свою неполноценность, и когда набегает критическая сумма — никому не ведомо, какая, — машина переводит данное лицо в разряд энжэ. Кто-то может оказаться в нем еще в детстве, уж не говоря о хиляках от рожденья, кто-то позже. Но повторяю: ни один об этом не узнает до тех пор, пока его биомасса не будет востребована. Он может только догадываться… Ясно тебе, Я-2? А теперь снимай свою блузку.

Переход был таким неожиданным, что девочка замешкалась, непонимающе глянув на учителя.

— Снимай, снимай! — поторопил он. — И юбку тоже. Знаешь, как говорят в армии, когда сажают на гауптвахту? Говорят: «Научим тебя свободу любить!» Вот а я хочу, чтобы ты заново полюбила свою тонкую блузку, безо всякого дурацкого фланелина, и затосковала по ней. — Он принял одежду из рук девочки и повесил на спинку стула.

Класс притих. Вряд ли это было жалостью — она давно уже считалась позорным пережитком, вдвойне стыдным для истинных жизняков. Просто и без того заколевшим ребятам стало еще холодней при виде покрывшейся пупырышками Я-2, обреченно ссутулившейся у учительского стола в своем по-цыплячьи желтом купальнике. И выживатель сразу уловил это.

— Разогревка! — крикнул он.

Услышав долгожданное слово, все в секунду повыскакивали из-за парт. И началось!..

Со стороны это могло показаться каким-то безумным беснованием. Дикие прыжки, мелькание голых коленок под шортами и короткими юбчонками, взмахи рук, выбросы кулаков, обмен тычками и толчками… Но нет, в каждом движении был смысл. И каждый из ребят знал, что прыгавший выше всех выживатель успевает зорко отмечать любую ошибку, любую неточность. Быстрая разогревка с самомассажем при минимальной затрате энергии — этому умению он учил их с первых уроков, и халтурка тут не прощалась.

— Ну как, согрелась? — обратился учитель к Я-2, когда по его сигналу все плюхнулись за свои парты. И, не дожидаясь ответа, протянул жилистую руку.

Запыхавшаяся девочка в замешательстве смотрела на учительскую длань, явно ожидая какой-то каверзы.

— Поздравляю тебя, дурашка. — Голос выживателя был неподдельно приветлив. — Ну же, давай сюда свою ладошку.

Все еще ничего не понимая, Я-2 нерешительно протянула голую руку, и узенькая кисть ее утонула в задубелой ручище выживателя.

— Да, тебя надо бы примерно наказать. — Он сжал ладошку так, что девочка ойкнула. — Но тебе повезло: такой день не хочется омрачать. Сегодня наши дела и мысли должны быть светлы. А почему? — Учитель обвел глазами класс. — Чем дорог нам этот день?

Все как один подняли руку, но выживатель снова повернулся к девочке в желтом купальнике.

— Ну-ка, скажи нам.

— Он д-дорог тем… потому что в этот день родился Маврик, — приободрившаяся Я-2 посмотрела туда, куда глядел сейчас весь класс: на гипсовую фигурку в овальной нише у доски. Вихрастый мальчик в распахнутой куртке, гордо вскинув голову, указывал на себя отогнутым большим пальцем сжатой в кулак правой руки. «Я, я, меня» — вот что красноречиво выражал полный решимости жест. В неисчислимом количестве копий эта фигурка стояла в кабинетах выживания всех школ страны, и, наверно, всюду, так же, как здесь, у ног гипсового мальчика лежали в этот день зеленые сосновые ветки.

— А сколько ему исполнилось бы сейчас? — спросил выживатель.

— Тридцать ч-четыре. Хотя нет… — Девочка посчитала про себя, зачем-то потрогав куцые косички, и поправилась: — Уже т-тридцать семь.

— Верно, — кивнул учитель и, сняв со спинки стула блузку с юбкой, подал девочке. — Ладно, наказание пока приостанавливается. Посмотрим, как будешь вести себя дальше. Можешь сесть и надеть юбку. А блузку — только после того, как спорешь этот жульнический фланелин. Стой, я еще не кончил… Ты, наверное, считаешь меня злым, а?

Я-2 что-то пролепетала, отрицательно помотав головой, но выживатель уже не слушал.

— Вас ждет беспощадный мир! — крикнул он так громко, что все вздрогнули. — Мир почти без озона! Мир без жалости! Мир вычерпанных кладовых! Мир, где вместо обещанной парниковости наступает новое оледенение! Не мир — объедки мира, высосанного и обглоданного теми, кто жил до нас, будь они прокляты!.. Там, — он ткнул пальцем в окно, за которым падал февральский снег, — в этом мире выживут только цепкие и выносливые — и именно такими я хочу вас сделать! Только жизняки! А слякоть — пусть подыхает, чем раньше, тем лучше!