- Анна, Анна! - закричал он в двери, которые вели в другую комнату.
На крик его явилась малорослая Женщина лет 30, настоящий, неподдельный тип чухонки {14} или ведки, {15} ибо, как все чухонки, она обижалась своим чухонским происхождением. Что-то гнусно-наглое было в ее лице, довольно, впрочем, красивом.
- Анна, - повторил старик, - что же не выдет Лидка? пора, уж десять часов.
- А мой пошем знайт? твой Лида, а не мой, - грубо сказала чухонка, захлопнув дверь ему под нос.
Старик с досадою топнул ногой.
- Пора мне с ней разделаться, проклятою, - проворчал он сквозь зубы, да и надоела уж, право.
Он опять начал ходить из угла в угол, поглядывая по временам в окно.
- Лида, - вскричал он, - Лида, а Лида?
- Что вы, папенька? - послышался серебряный голос.
- Пора, матушка, скоро наедут.
- Сейчас, дайте мне застегнуть спензер. {16}
И через минуту дверь другой комнаты отворилась, и оттуда выпорхнула девочка лет пятнадцати, маленькая, как кукла, вся - выточенная, как кукла, но выточенная великим художником.
Она была мала - мала до той уродливости, которая есть высшая красота и малейший шаг за которую дальше будет безобразием. Ее мягкие светло-каштановые волосы, тонкие и длинные, падали довольно небрежно на щеки, нежные до болезненности; глаза ее, темно-голубые до того, что их с первого взгляда не различили бы вы с черными, облиты были преждевременной, опередившей года сладострастной влагою, и она опускала их так стыдливо-лукаво, так боязливо-смело... Бюст ее был совершенно античный; все тело ее, молодое и упругое, способно было гнуться и извиваться по-змеиному, и когда она села, небрежная поза ее дышала невыразимо обаятельным сладострастием; правая нога, выставившаяся из-под платья, была мала и вместе высока в подъеме, и это одно, что перешло в ней восточного от ее матери, гречанки по происхождению. Одета она была прекрасно, но фантастически-театрально: белое платье, короче обыкновенных модных, черный бархатный спензер, венок на голове и прекрасные, почти до плеча голые руки! Это была, казалось, театральная гитана. {17}
- Папенька, - начала она, смотря на отца очень выразительно, - ваш барон мне надоел... Долго ли он еще будет к нам ездить?
Старик не отвечал.
- Я вас спрашиваю, - повторила она со смехом, - долго ли будет ездить барон?
- Ты глупа, - с сердцем сказал старик.
- Я вам говорю, что он мне надоел, - вскричала она с нетерпеливою досадою ребенка... - Он настоящая сова.
- Да вот так для тебя и прогоню я его сейчас, - проворчал старик.
- Он мне говорит любезности!
- Ну так что ж?
- Знаете ли, что он мне сказал вчера?
- Ну!.. - и старик, заложив руки за спину, вопросительно глядел на дочь.
- Угадайте... - сказала она с веселым хохотом.
- Да ну же.
- Он уговаривал меня бежать с ним. С ним!
И девочка хохотала.
Старик заходил по комнате быстрее прежнего.
- Ну что ж? - сказал он с величайшим спокойствием, остановясь опять перед нею. - Он богат... играет скупо - так не скуп будет на другое. Не мытьем, так катаньем!
- Фуй! - сказала девочка и, сделавши презрительную мину, порхнула к роялю и запела чистым, хотя немного детским голосом какой-то романс.
- Ой ты! - сказал отец, - все вздор в голове. Ведь я разведал про Севского-то: ничего нет за душою.
- Он хорошенький, - сказала Лидия, прерывая романс и закинув назад головку.
Двери передней отворились. Вошли уже известные читателю Сапогов и его спутник, которого звал он Антошею. Антоша, впрочем, был во фраке, довольно чистом, хотя, кажется, сшитом не по нем. Лица Сапогова и Антоши раскраснелись от чего-то и черты последнего дышали отвратительным беспутством.
Лидия окинула их взглядом и, слегка кивнувши головою, продолжала играть.
- А, почтеннейший Андрей Сидорович! - засуетился старик, - наконец-то вы, - и он исподлобья взглянул на его спутника.
- А я к вам не один, Сергей Карлыч... Рекомендую, мой закадычный Антон Петрович.
- А по фамилии, смею спросить? - сказал старик, протягивая спутнику руку и прищуря левый глаз.
- Позвонцев, - громко отвечал Антоша, пожимая протянутую ему руку и раскланиваясь с ухарскими ухватками. Видно было, что он не совсем в трезвом положении.
- Прощу полюбить да быть без церемонии, - сказал старик.
И сам же подал пример нецеремонности обращения, схвативши Сапогова и отведя его в сторону, спросил тихо:
- Играет?
- Ни гроша за душой.
- Так зачем?
- Нужен!
- Гм!
- Знает кой-кого.
- И может?
- Приведет.
- Когда же?
- Да уж приведет.
Во время этого лаконического разговора Антоша рассеянно смотрел в сторону; ему не было даже неловко.
- А я, представьте себе, какая со мной скверная была вчера история, Сергей Карлыч, - громко начал Сапогов, остановись посередине комнаты.
- Что такое, Андрей Сидорыч? - с участием спросил Мензбир.
- Да вообразите себе... Есть у меня приятель, служит со мною вместе, малый и того бы, кажется, умный... разбитной. Я, знаете, - продолжал он, щелкнув по ладони пальцем, - раз этак отвожу его в сторону и говорю: что, братец, мол, жизнь человеческая, говорю, - просто сад заглохший, как Шекспир говорит. - Ну-с!
- Есть, говорит, Андрей Сидорыч, извольте... А уж я, мол, говорю, тебе, любезный друг, десятый процент. Будете, говорит, вы завтра дома. Буду... Ну так я привезу к вам. Хорошо, мол. Ну, вчера утром сижу у окна, знаете, вижу, едет мой приятель в коляске, и с ним молодец в золотых очках, франтом таким. Я принимаю. Расшаркивается на всю комнату, и по-французски. Что, мол, он, братец, такое говорит? Charme, {Очарован (франц.).} говорит... Ну, мол, шарме так шарме. Вы, говорит, Андрей Антоныч, здесь, верно, скучаете? Да, мол, - а вы? Я, говорит, ма тант, {моя тетя (от франц. ma tante).} княгиня такая-то, ма гран-тант, {моя бабушка (от франц. ma grand-tante).} говорит, баронесса, там черт знает, что несет! - Не сыграть ли в преферанс нам, говорю я. - Извольте, говорит. Приятель мой ушел, дело, говорит, есть, после зайду. Садимся. Сыграли игры две...
- Ну-с, ну-с, - с видимым участием сказал Мензбир.
- Сыграли игры две, вижу - дока! Так уж и не играем, известно как с открытым, взятки ведь все на чистую. Что ни сдадим, у меня, говорит, семь, и бросит карты. Проиграл я пуанов 200.
