И тут я понимаю, что пора.

Я вытаскиваю из—за спины один из хвостов, который прятала за резинкой пижамных штанов и в резком движении разламываю его пополам, а затем непроизвольно кидаю две образовавшиеся часть в сторону Стилински. Они входят точно в стену по бокам от него.

Тонкий, едва уловимый зеленоватый свет окутывает Стайлза, словно пелена тумана, и он падает. Сначала на колени, обхватив голову руками, а затем валится на бок без сознания.

Я стою и смотрю на всё это, словно не своими глазами. Я знала, что хвост должен помочь, но я не знала, как нужно его использовать. А рейко внутри меня знал, и сделал это самостоятельно.

Неужели, он и вправду сильнее, чем я думала?

***

Я понятие не имею, что скажу матери и отчиму, когда через пару часов сюда приедет Скотт МакКолл, чтобы забрать тело своего, вроде как, более или менее живого друга. Не знаю, как объясню им, что он вообще тут делает ночью, и почему он без сознания, а еще, что это за странные штуки у меня воткнуты в стену.

Зная мать, та подумает, что я занимаюсь оккультизмом. Отчим лишь закатит глаза, а затем будет пытаться наказать меня, несмотря на то, что в моей жизни он играет последнюю роль.

Я не представляю даже, что буду говорить самому Скотту, да меня это и не волнует, потому что я знаю, что всё равно придется говорить правду.

Я осторожно приближаюсь к лежащему на полу Стайлзу. Прошло уже 15 минут с тех пор, как я использовала хвост, и парень так и не пошевелился.

Я присаживаюсь на колени и касаюсь его плеча одними подушечками пальцев, но нет никакой реакции. Тогда я уже сильнее толкаю его, и всё еще ничего. Я тяжело выдыхаю и одним движением переворачиваю юношу на спину из позы на боку.

В голове мелькает мысль о том, что стоит проверить, дышит ли он вообще, и я наклоняюсь к его лицу совсем близко, чтобы уловить дыхание.

И тут вдруг Стайлз распахивает свои глаза.

Я вскрикиваю, только и успевая, что отлететь от него на метр, а затем тут же прикрыть рот ладонью, словно это поможет вернуть вопль обратно.

Стайлз быстро-быстро моргает. Я вижу, как лихорадочно поднимается и опускается его грудная клетка — парень явно нервничает … Или боится?

— Где я? — спрашивает он. Его голос наполнен болью и слезами. — Где я?

Он привстает и поворачивает голову на меня. С минуту мы просто смотрим друг на друга, не отрываясь. Я вижу ауру ногицунэ, но сейчас она уже не такая тёмная, как была утром. Сейчас она, скорее, напоминает светло—фиолетовый контур.

— Брук? Брук Роджерс? — первым нарушает тишину Стайлз.

Он помнит меня, но не помнит, как здесь оказался. Кажется, это хороший знак. Кажется, мне удалось на время вырубить ногицунэ.

— Как ты себя чувствуешь, Стайлз? — я медленно, на четвереньках, приближаюсь к юноше. — Что ты помнишь?

— Я … Я не … — Стилински трёт лоб, а затем хмурится. Он переводит свой взгляд точно перед собой, словно вглядываясь куда-то. — Я не помню. Господи, это снова случилось, да?

Я киваю, несмотря на то, что понятия не имею, о чём он. Но сейчас я хочу, чтобы Стайлз доверял мне, иначе, кто знает, к чему это может привести. Пусть думает, что я в курсе.

— Я позвонила Скотту, он будет здесь через пару часов, — произношу я.

Стайлз благодарно улыбается мне.

Он устал. Я вижу это по его глазам, светло—карим, именно таким, которые так любила описывать Эрика. Она говорила, что он не такой, как все, этот Стайлз.

Знала бы она, как тогда была права.

— Почему я тут? Почему именно у тебя?

Я поджимаю губы. Сказать правду или соврать?

— Стайлз … Нам предстоит долгий разговор, когда приедет Скотт. Нам есть, чем поделиться.

========== // the chessboard ==========

— Оборотень? — переспрашиваю я Мастера после того, как он заканчивает свой монолог. — В смысле, настоящий, с клыками и шерстью на лице?

Мы встретились со стариком на том же месте в то же время на следующий день. Мама и отчим хотели отвести меня на рынок, но я отказалась, притворившись больной, однако, стоило им только закрыть дверь, как я тут же выскочила вслед за ними, разве что курс взяла противоположный.

— Не совсем, — произносит Мастер. Он смотрит куда-то мимо меня, словно его сознание сейчас очень далеко от реальности. — То, что имеешь в виду ты, называется “ликантропией”. Кицунэ — это дух. Скажи мне, Бруклин Мария Роджерс, разве на моём лице растёт шерсть?

— Нет, — отвечаю я, даже не поднимая глаз на Мастера.

Всё, о чём сейчас были мои мысли — это Эрика. Я вспомнила тот момент, когда она стала оборотнем прямо у меня в гостиной — ее лицо вытянулось, уши стали больше и длиннее, по скулам пошла шерсть, а во рту образовались настоящие клыки.

Тогда я испугалась. Тогда я пятилась назад до самой лестницы, ведущей на второй этаж моего дома. Тогда я упала на спину и в страхе еще некоторое время ползла, пытаясь увеличить дистанцию между собой и тем, что когда-то было моей подругой. Тогда я попросила ее больше никогда ко мне не подходить.

— Не хочешь спросить меня, как я стал кицунэ? — спрашивает Мастер, привлекая моё внимание.

Я поднимаю на него глаза и мельком осматриваю его лицо, словно сомневаясь в правдивости его слов, а затем киваю.

— Я родился таким. Моё родовое дерево тянется далеко в те времена, когда многие на планете были не совсем людьми: шаманами, оборотнями, духами, — старик кладёт свою свободную руку, не держащую трость, мне на плечо. — Сейчас рожденных оборотней осталось очень мало. И если те, кто зовутся ликанами, могут продолжать свой род, создавая стаи с помощью обращений — укусов — то нам, духам, такой способ, к сожалению, не подвластен.

Я не отрываясь смотрю на старика. Всё это казалось бы мне полнейшим бредом, если бы я сама единожды уже не была свидетелем. Я поджимаю губы, пытаясь понять, зачем же Мастер рассказывает мне всё это, а так же почему от его прикосновения я чувствую себя такой маленькой и беспомощной, словно уменьшилась до размеров пылинки.

— Но мы можем передавать часть своей ауры избранному человеку. Тому, в котором она смогла бы прижиться. Тому, кто смог осуществить над ней контроль и использовать ее во благо. Тому, кто готов взять на себя ответственность над магической древней разрушительной силой.

Хватка старика на моём плече усиливается, словно он боится, что я сейчас встану и убегу. Но в моей голове нет такой мысли. Сейчас, я, наоборот, словно зачарованная, ловлю каждое его слово.

— Но, что тогда станет с вами?

Старик убирает руку с моего плеча и лезет в складку на своем кимоно, доставая откуда-то из—за пояса кусок плотной ткани, и протягивает его мне. Я молча беру его и разворачиваю у себя на коленях. На полотне есть рисунок красками. В некоторых местах он уже протерся, но в целом, несмотря на, наверняка, довольно большой возраст, он отлично сохранился.

На ткани изображена белая лисица, стоящая на задних лапах и держащая в передних что-то черное и продолговатое, напоминающее ножи. Везде, где не было рисунка, на ткани имелись иероглифы.

Мастер начинает читать надписи по—японски. Несмотря на то, что я абсолютно не знаю этого языка, я слушаю внимательно, с замиранием сердца. Когда старик замолкает, я перевожу взгляд с ткани на него — он снова смотрит точно перед собой.

— Когда дух кицунэ получает девять хвостов, он приобретает силу бесконечности жизни, ума, проницательности. Их мех становится белым, отождествляя это с добрыми ее поступками при жизни, и позволяет человеку после смерти стать истинным кицунэ — лисицей-хранителем, физическим образом животного.

— И сколько у вас хвостов? — задаю я свой очередной вопрос.

— Восемь, — отвечает Мастер. — К сожалению, у меня практически не осталось времени для того, чтобы получить девятый.

— Вы умираете?

Вопрос прозвучал не очень тактично, однако, Мастер ответил мне кивком.

— Знаешь, что я вижу, Бруклин Мария Роджерс, когда смотрю на тебя? — спрашивает он, хотя всё еще смотрит точно перед собой.