И вот ударник производства, молодой коммунист спрашивает знаменитого писателя: «…был ли он (отец) действительно жандармом и зверски обращался с заключенными и особенно политическими или нет?» Письмо заканчивалось так: «…все вышеописанные вопросы мне и партии необходимо разрешить, ибо все это решит мою судьбу во время чистки партии, которая скоро будет в нашем крае и коллективе»[53].
Стоит обратить внимание на такую подробность. Покровский обращается к Горькому не с жалобой, не за поддержкой, а за истиной. В его письме слышится готовность понести наказание, если это будет необходимо.
Но внутренне он рассчитывал все же на другой исход. В этом его поддерживало следующее любопытное обстоятельство, о котором он не преминул сообщить Горькому в том же письме. В доме Покровских хранилось, как он пишет, «полное собрание сочинений Горького» с такой дарственной надписью: «В память Александру Ивановичу Покровскому от бывшего арестанта. М. Горький».
Известно, как сверхъестественно был занят писатель. Но задерживать ответ на такие письма нельзя никоим образом!
…Как давно все это было, но цепкая писательская память удержала даже малые подробности.
Арестовали его в ночь на 17 апреля 1901 года и тогда же препроводили в Нижегородский острог. Здесь и состоялось знакомство «политического» с начальником тюрьмы Александром Ивановичем Покровским.
Вскоре после ареста Горький писал жене Екатерине Павловне: «Тюремное начальство — от высших до низших — строго, но безусловно корректно».
Арестованный по тому же делу Скиталец позднее вспоминал: «В Горьком — особая привлекательность: не прошло недели, как часовые, надзиратели, уголовные и даже начальник тюрьмы и два помощника его были очарованы необыкновенным арестантом».
По существовавшим тогда правилам, свидание с политзаключенными разрешалось в канцелярии тюрьмы в присутствии администрации. В такой обстановке происходила встреча Горького с Константином Петровичем Пятницким, руководителем издательства «Знание». Он был вызван специально из Петербурга Екатериной Павловной для хлопот об освобождении мужа.
Пятницкий приехал с плохими вестями. В Петербурге был разгромлен журнал «Жизнь», орган легальных марксистов, а его редактора Владимира Александровича Поссе заточили в Кресты (как именовалась тюрьма в столице).
В журнале «Жизнь» Горький печатался неоднократно и по праву считался одним из основных авторов. Здесь были опубликованы такие крупные и значительные вещи, как «Фома Гордеев», «Трое».
Так вот, Пятницкий думал, что и Горький арестован в связи с разгромом журнала, а о деле с мимеографом — печатным станком для изготовления прокламаций — основной причиной ареста, он ничего не знал. Но это — запретные темы для разговора, и как говорить обо всем с Горьким в тюрьме?
Вот что позднее вспоминал Пятницкий, рисуя сцену их свидания в мемуарах: «Часть канцелярии была отделена балюстрадой. За нею сидел у своего стола начальник тюрьмы. Рядом с ним стоял Горький. Я видел, что он похудел и стал бледнее. Я начал с вопросов по изданию, о которых говорил Шеманину: Горький взглянул на меня с удивлением. Он знал, что все эти вопросы давно у меня обдуманы и выяснены. Но, моментально догадавшись, что свидание получено под предлогом делового разговора, он стал спокойно отвечать на вопросы в том же тоне. Начальник тюрьмы слушал. Ему пришлось узнать много интересных подробностей о рассказах Горького. Но он не увлекался историей литературы. Скоро ему стало скучно, очень скучно. Голова его все ниже склонялась над столом; наконец он принялся ревностно производить какие-то подсчеты в лежавших перед ним ведомостях.
Среди деловых разговоров мне удалось без помехи сообщить Горькому о происшедшем в Петербурге: о судьбе журнала и руководителей журнала, особенно Поссе, с которым Горький в то время был очень близок. Мне казалось, что эти сведения могут пригодиться ему при допросах».
По-видимому, Пятницкий кое-что характеризует не совсем точно, и упрекать его за это нельзя, так как о чем-то он не мог знать. Дело не в том, что Покровскому были скучны деловые разговоры о литературе. По воспоминаниям Скитальца, Покровский как раз являлся «поклонником таланта Горького». К этому следует добавить, что он вообще был любитель литературы и имел большую личную библиотеку.
Скорее всем своим видом и поведением во время свидания он давал большую свободу для беседы арестованного с посетителем. Тот же Скиталец вспоминает: «Он (Покровский. — В.Б.) делал для нас всевозможные поблажки, чтоб облегчить нам наше положение».
Про одну из таких «поблажек» стоит сказать особо. Среди книг, доставляемых Горькому в тюрьму, был и четвертый номер журнала «Жизнь». Того самого, который ликвидировали за антиправительственный характер!
Мало того, именно в этой, четвертой книжке журнала по недосмотру цензора была опубликована «Песня о Буревестнике», написанная в доме Лемке, где и арестовали Горького какие-нибудь две недели назад!
Представляете, ходит по камере «политический» со свежим журналом в руках и читает собственное сочинение: «Буря! Скоро грянет буря!»
А теперь можно перейти непосредственно к тому письму, которым Горький ответил на запрос Юрия Александровича Покровского и которое его жена в конце 50-х годов принесла в редакцию газеты «Ленинская смена».
«Тов. Покровский, — писал Горький, — сообщаю Вам, что, сидя в Нижегородской тюрьме, я со стороны ее начальника Александра Ивановича Покровского никаких стеснений не испытывал и от товарищей моих указаний на некорректное отношение к ним Покровского не слышал. Могу добавить, что отец Ваш раза три-четыре посещал меня в камере и, между прочим, советовался со мною, следует ли ему жениться, причем мотивом женитьбы он выставлял свое желание передать пенсию девушке, которую он знал еще ребенком. С ней он и обвенчался в тюремной церкви, а на другой день был у меня в камере — показал мне „молодую“. Это говорит о „патриархальности“ отношений его к заключенным, фамилии коих он сообщал мне каждый раз, когда количество их возрастало. Мои впечатления — это был человек „мягкий“, добродушный и тяготившийся своей должностью.
Приветствую и желаю Вам всего хорошего.
15.2.34.
М. Горький»[54].
Все здесь воистину удивительно, начиная с самого брака и кончая отношением начальника тюрьмы к арестованным. Естественно, хотелось побольше узнать о людях, с которыми Горького при столь необычных обстоятельствах столкнула судьба.
Мне удалось отыскать тетрадку жены начальника острога Анны Александровны Покровской, на обложке которой она начертала: «История моей жизни».
Дочь провинциального коллежского асессора, она успешно кончила епархиальное училище и получила свидетельство о праве быть домашней учительницей. Вышла замуж за человека, которого знала с малых лет, как взрослого, и поэтому никак не могла предполагать, что он станет ее мужем. Да еще плюс к тому человек этот служил начальником тюрьмы.
Анна Александровна пишет: «Муж мой занимал место начальника тюрьмы, был он старше меня на 14 лет, и я выходила за него не по страстной любви, как это делается теперь, но он мне был очень симпатичен, и мы с ним договорились так: „Если я найду кого лучше его, то я скажу и мы добровольно разойдемся“. Но этого не случилось, потому что я скоро к нему привязалась и полюбила его, да и нельзя было его не полюбить, хороший был человек, и мы с ним прожили дружно, любя друг друга, 19 лет».
Анна Александровна продолжает: «Моя свадьба была 6 мая 1901 года. Венчались мы в тюремной церкви, все арестованные пожелали присутствовать на нашем венчании, так как очень любили начальника и пожелали за нас помолиться.
В этом году в тюрьме были арестованные М. Горький и Скиталец, которые каждый вечер пели в своих камерах. Особенно мне запомнилась песня „Солнце всходит и заходит“, так как пелась чаще всех. Горький страдал болезнью легких, и мой муж, делая обход, часто… носил Горькому портвейн в пузырьках для подкрепления сил, а некоторым (арестованным. — В.Б.) совал коробки с папиросами. Он сердечно относился особенно к политическим и все время говорил мне, что вполне разделяет их идеи и планы.
