Алиса напряглась: она не любила ездить в лифте с посторонними. Неловкое молчание, демонстративное изучение стен и потолка – все это навевало на нее тоску. А здесь, судя по всему, встреча с чужаком грозила еще и опасностью.

Но по лестнице никто не поднимался.

– Она только сейчас закрылась, – сказал Кирюша. – Я бы и сам успел.

Видимо, сквозняк от захлопнувшейся двери всколыхнул застоявшийся воздух подъезда – откуда-то снизу потянуло сладковатой гнилью и прогорклой влажностью. Наверное, летние дожди или весенние воды когда-то пропитали старый подвал, а может быть, и обметали ржой трубы отопления, и теперь сырость долго еще не выветрится отсюда, если только ее не прожарит какое-нибудь особо жестокое и сухое лето.

Алиса сморщилась, стараясь не дышать полной грудью, и нажала кнопку вызова.

Тишина.

Лифт не работал.

– Такое часто бывает, – пожал плечами Кирюша. – Мама говорит, зачо денгиплатим.

Алиса вздохнула. Идти на пятый этаж, да еще и с пацаном на буксире, ей не улыбалось. Ведь придется же на каждой площадке останавливаться…

– Тетьлис, – Кирюша дернул ее за рукав. – А что такое зачо? И денгиплатим?

Она ошиблась.

Останавливаться на каждой площадке им не пришлось, Кирюша бодро топал в такт вновь визгливо заоравшей песенке, весело подпевая и размахивая руками. Но на лестнице между третьим и четвертым этажом мальчик все-таки выдохся и сел прямо на ступеньки. Алиса примостилась рядом, опершись спиной на перила.

– Батон будешь? – предложила она, сунув руку в пакет с продуктами.

Кирюша с подозрением глянул на нее. Книжка заткнулась.

– Это же негигиенисьно, – пробормотал он, завороженно наблюдая за тем, как Алиса отламывает хрустящую ароматную горбушку. – Это же… – Остаток фразы он проглотил вместе с куском хлеба. Алиса протянула ему вскрытую упаковку молока.

В подъезде выше второго этажа было прохладно и даже относительно – по сравнению с другими подъездами, которые приходилось видеть Алисе, – чисто. Да, конечно, в этих шортах она уже не позволит Кирюше сидеть на диване, да и свои джинсы тоже кинет в стирку, давно пора было, – но почему бы и не устроить мини-пикник на бетонной полянке?

Что-то зашуршало у нее за спиной, за перилами, на площадке ниже. Алиса стала спешно собирать распотрошенный пакет, одновременно прислушиваясь, – не хотелось предстать перед соседями в таком несерьезном виде. Но нет, никто не шагал по лестнице, не кашлял неловко и предупредительно, чтобы прогнать рассевшуюся маленькую компанию. Лишь чуть шелестело, словно сквозняк гонял по шершавому полу скомканную бумагу.

И этот же сквозняк принес Алисе запах сгнивших цветов и затянутого ряской болота.

Молоко скисло к вечеру. Магазинное, из сухого порошка или еще какой дряни, – оно расщепилось на воду и какие-то мелкие сероватые хлопья. У Алисы мелькнула было мысль испечь оладьи, но ей хватило даже не глотнуть, а лишь коснуться на пробу губами, чтобы потом долго-долго отплевываться горьковато-тошнотворной мерзостью. Пакет полетел в мусорное ведро под раковину, горечь во рту залилась двумя чашками чая с сахаром и конфетой вприкуску – но какое-то неприятное ощущение теребило и волновало.

Через час из-под раковины стало отчетливо вонять. Несло густым, тугим, каким-то – липким? – запахом, какой бывает возле хорошо настоявшихся помоек. Насыщенный душок застаревшей, пропитавшей все вокруг, подминающей под себя гнили. Он полз по кухне, как живое существо, выбрасывая вперед все новые и новые щупальца вони, щекоча ноздри и глухо отзываясь в горле подкатывающим комком. Алиса открыла форточку, но стало только хуже. Душный июльский вечер ворвался в тесную типовую клетушку, взбаламутил в ней воздух – и вонь встрепенулась, в одно мгновение заполонив собой всю кухню.

Алису затрясло от омерзения. Сцепив зубы, чтобы ненароком не стошнило, она дернула на себя дверцу под раковиной, сгребла ручку ведра в охапку – и поспешила к выходу.

– Тетьлис, вы куда? – крикнул из комнаты Кирюша.

– Счс, – пробормотала она, не разжимая губ и стараясь дышать в плечо, отворачивая голову от ведра. – Счс прду!

На едином вдохе добежав до мусоропровода площадкой ниже и вывалив ведро в гнилой зев, Алиса облегченно вздохнула.

Даже стойкий запах тухлятины, который всегда стоит около мусоропроводов, показался ей в этот момент глотком свежего воздуха.

– Ничоси молочко, – сказала она ведру. – Химическое оружие какое-то.

Ведро, разумеется, не ответило.

Встав на цыпочки и вытянувшись во всей свой невысокий рост, Алиса распахнула пошире окно на площадке. Пусть сквозняком протянет немного. Все равно лампочка на этаже очень тусклая, а ниже вообще света нет – так что никакие комары не налетят.

Но стало только хуже. Откуда-то снизу пошла густая, знакомая волна вони. Алиса глянула в зеленовато-коричневые недра давно не мытого ведра. Ох, Маринка…

Что-то зашуршало внизу – словно по шершавому полу перекатывался комок бумаги.

Алиса подхватила ведро и приготовилась шмыгнуть наверх, в квартиру. Ей не хотелось встречаться с соседями – в домашнем виде, ненакрашенная, взъерошенная, в растянутой футболке и старых шортах, она не желала показываться ни на чьи глаза.

Однако опять, как и несколькими часами раньше, на площадке никто не появился. Не зажегся алый огонек сигареты, не прошлепали ленивые шаги к мусоропроводу. Подъезд уже спал – или готовился ко сну.

Но все-таки что-то было там, в темноте этажом ниже. Что-то шевелилось, клокотало, тяжело ворочалось – и знакомо шуршало, шуршало, шелестело.

Алиса прищурилась, напрягая глаза. Пыль? Горячий летний воздух? Игра света и тени от дрожащих в июльском ночном мареве звезд? Что это?

И вдруг темнота, вся в единый миг подобравшись, уплотнившись и вытянувшись, оформилась в высокую, тонкую человекоподобную тень. Та всплеснула длинными, гнущимися в самых неожиданных местах, словно изломанными, руками, медленно провернулась вокруг своей оси – оглядываясь? потягиваясь? выжимая из себя что-то? – и стала медленно подниматься по лестнице.

Навстречу Алисе.

Каждое ее колыхание отзывалось шуршанием и шелестом, а каждый звук доносился в скорлупке запаха. Запаха гниения, болезни и смерти.

Алиса тихо пискнула.

А потом со всего размаху, не целясь, наугад, швырнула ведро в тварь – и бросилась наверх.

Поскользнувшись на ступеньке, потянув мышцу в подвернувшейся ноге, она влетела в квартиру, хлопнув дверью так, что зазвенел сервант в гостиной, и осела, тяжело дыша.

– Тетьлис? – Кирюша стоял в коридоре, сонно моргая опухшими веками.

Алиса вздрогнула, только сейчас осознав, что чуть было не натворила.

«Дома тоже пропадали», – сказал тогда Олег.

Эти несколько – три? пять? или все десять? – минут, пока она там, внизу, разговаривала с ведром, открывала окно, прислушивалась к звукам, Кирюша был один в квартире. В квартире с широко и призывно распахнутыми дверями.

– Все нормально, – зашептала она. – Все в порядке, Кирь. Иди спать. Я просто мусор выкидывала.

– А мама никогда не выкидывала вечером… – пробормотал племянник, подталкиваемый Алисой в спину. – Говорила, деньгнебуит. Тетьлис, а что такое…

Когда Кирюша засопел, причмокивая во сне и крепко прижимая к себе уже изрядно замусоленную книжку, Алиса медленно и бесшумно подошла к входной двери. Она надеялась, что та тень ей только привиделась, оказалась дурацкой игрой света и тьмы, пыли и сквозняка, – но успокоить ее могла только пустая площадка.

Она долго стояла в шаге от двери, то наклоняясь вперед, то неуверенно отодвигаясь назад. С каждой минутой растерянного промедления эпизод у мусоропровода казался ей глупым бредом, игрой уставшего и напуганного страстями про маньяка сознания, банальной куриной слепотой и классической бабской истерикой.