– Сергей, – командирский голос вывел рядового Минакова из глубокой задумчивости. – Звоните в гараж. Нашу машину на выезд.

– Слушаюсь, товарищ капитан.

Отдав распоряжение, командир возобновил хождение по комнате. Где, по каким просторам бродила его мысль?

– Запишите, Сергей, в ежедневник… – Задумчивость не помешала начальнику второго отдела заметить, что Минаков закончил недолгий разговор с гаражом. – Иван Нестеров, Сталинское УГРО.

Рядовой записал. На сегодняшнее число это была первая запись. Страничка вчерашнего дня заканчивалась приказом, два раза по требованию товарища капитана подчеркнутым красным карандашом: «Минакову – срочно! Наведение порядка на вверенной ему территории! Невыполнение – гауптвахта, десять суток!»

– Толковый парень этот Иван Нестеров. Нам обещали еще одну штатную единицу, надо будет иметь его в виду.

Сергей понимал, что командир сейчас говорит вслух сам с собой, а не с ним.

– В подошвах сапог убитого он нашел глубоко вонзившиеся в них металлические опилки. – Капитан подошел к дверному проему в соседнее помещение, над которым висел портрет Ленина. Задрав голову, посмотрел на вождя. – На запястье обнаружил неотмытые капли машинного масла. На пальцах рассмотрел мелкие ссадины и порезы, свежие и зажившие, какие получает работающий на станке. И сделал правильный вывод, что человек трудился на заводе. – Начальник второго отдела провел пальцем по стене возле плаката «Даешь третью пятилетку!», повернулся и пошел размеренным шагом к окну. – Унюхал ведь еще, стервец, что картуз убитого насквозь провонял табаком, а одежда нет. Что означает, сказал Иван, одежда висела в шкафчике в раздевалке, а головные уборы на какой-нибудь особой вешалке в помещении, где играют в домино в обеденные перерывы и курят без конца. Ишь, как глубоко копает. Если не приписывает себе чужих заслуг. Ладно, придет пора, поговорим, разберемся, что за парень.

Один из комнатных шкафов имел стеклянные дверцы, по левой командир принялся водить пальцем.

– Татуировка «ВПР» должна обозначать инициалы убитого. Никакого другого объяснения у меня нет. Буду очень удивлен, если это не так. А убили нашего рабочего с одного удара в сердце. Еще одна игрушка на елку. Как Андрей проглядел такое невообразимое стечение странностей. – Капитан отошел от шкафа, и Минаков прочитал то, что вывел на стекле командирский палец «Пыль. Пр-во тов. Минаков». – И особенно то, что убитого хотели закопать не с документами, а без них.

К двери товарищ командир обернулся, услышав топот по коридору, и ждал, когда она откроется. Она распахнулась, в комнату влетел Тимофей.

– Есть, – выдохнул он. – Завод «Красная заря». И инициалы сходятся. Вершинин Павел Романович. Фрезеровщик.

– Беги за остальными, выезжаем.

Тимофей нырнул в дверной проем, а командир достал из кармана связку ключей и направился к купеческому ящику. Отомкнув, выдернул из дужек замок, вырвал веревку из сургучного сгустка, упрятанного в углублении печати типа «гитара» (этих «гитар» в свое время вырезал Минаков из липовых чурок тьму, на весь этаж, для всех сейфов, ящиков, шкафов) и откинул крышку железного сундука.

Сергей предполагал, что купчина Рябушинский до того, как получил по заслугам, хранил в этом ящике награбленные у трудового народа сокровища. А сейчас второй отдел держал в нем наиболее секретные документы и табельное оружие сотрудников.

Первым в комнату вернулся Лева Каган, первым извлек свой номерной ТТ из крепежей «пистолетницы» (деревянных, с наклеенными кусочками бархата). Пистолет в его тонкой руке подростка-скрипача смотрелся так же, как смотрелась на нем форма НКВД – несуразно. Не вынеся вида формы, пошитой в военном ателье, командир однажды отвел Леву к своему личному портному. Тому, что шил для командира его костюмы, которые все принимали за заграничные. Не помогло и это. Новая форма сержанта госбезопасности все также повисла на Леве, как лохмотья на огородном пугале. «Самое большее, что я смог, лучше не выйдет. Ни у кого не выйдет, клянусь Моисеем, – и старый портной-еврей добавил строго конфиденциально, на ухо товарищу Шепелеву: – Конечно, это не мое дело, но я скажу. По-моему, ваш сотрудник – типичный шлимазл»[20].

В помещение второго отдела зашли остальные трое и разобрали оружие. Тимофей по обыкновению выщелкнул магазин, осмотрел, вставил на место. В ладони грузина, похожей размерами и волосатостью на медвежью лапу, «тэтэшник» утонул, потерялся. Омари, как обычно, поглядывал на пистолет с детским обожанием. Андрей забрал свой «Тульский Токарева» последним. А командирское табельное оружие уже давно оттягивало правый карман его плаща.

Ровно полминуты потребовалось подчиненным, чтобы зайти к себе в комнату и выйти оттуда в шинелях. В темно-серое сукно вдавливалась кожа поясных и плечевых ремней, на левом боку у каждого висела кобура под ТТ. Кто поправлял на ходу за лаковый козырек, кто только надевал синюю фуражку с краповым околышем и большой красной звездой на нем.

Оставалось только одно небольшое дельце обрядового характера. Требовалось соблюсти один маленький ритуал. Согласно сложившемуся в их отделе суеверию они оставляли на столе Минакова каждый по личной вещи. Чтоб вернуться живыми и невредимыми. Глупости, конечно, какие-то матросские страдания, но на всякий случай все, включая командира, обряд соблюдали.

Коган положил на край стола крохотный ситцевый мешочек. Все знали, что в нем. Первый выпавший молочный зуб Левы, сохраненной мамой, которая передала его сыну и завещала хранить. Тимофей бросил на столешницу потрепанную колоду игральных карт. Омари оставил ножны от дедовского кинжала. Андрей расстался с аккуратно сложенным носовым платком, на котором можно было заметить красно-зеленую вязь «А. Л.», вышитую любящей женской рукой.

Командир, как и обычно, оставил на столе рядового Минакова маленькую, в полмизинца, глиняную фигурку. Вертя в руках забавного коричневого чертика, Сергей однажды обнаружил на подошве фигурки выцарапанные гвоздем или иглой буквы «ПР». Разумеется, ему не пришло в голову спрашивать командира, что они означают.

На прощание товарищ капитан попытался вбить в память рядового железный гвоздь приказания:

– Что я вам обещал в прошлый раз, Сергей? Гауптическую вахту? Заменю на расстрел, если по возвращении найду хоть пылинку. И поправьте Дзержинского, криво же висит. А то это… – командир щелкнул пальцами, подыскивая слова, – форменная контрреволюция выходит.

И с тем командир и следом его подчиненные покинули комнату с рядовым Минаковым за столом.

Начиналось рабочее утро и в депо «Ленинград-Витебский» Октябрьской железной дороги. Машинист маневрового паровоза серии «ЭМ», прозываемого за миниатюрность «овечкой», с аппетитным кряхтением опустился на откидную скамью. Достал газету, постелил на колени и принялся выкладывать на нее из сумки свертки с едой. Это была его причуда – завтракать в кабине паровозе. Всем он объяснял, что «прямо с постели кусок в горло не пролезает, а малость опосля, как до работы прогуляешься, уже начинает входить». Но своему помощнику Кирюхе он сознался, что нравится ему принимать пищу именно «среди паровозной обстановки». Шут его поймет в чем дело, но коли по-другому отзавтракаешь, то весь день вроде чего-то не хватает.

– Наше с кисточкой, Митрич, и двадцать с огурцом, – по лестнице прогрохотали башмаки, и помощник Кирюха вбросил себя в кабину, с силой оттолкнувшись от поручней.

– Ты бы шутку сменил, Кирюха, – привычно отозвался Митрич, надкусывая хлеб с салом.

Помощник, он же кочегар, хмыкнул, снимая с котла брезентовые рукавицы.

– Жениться тебе надо, Кирюха, – завел обычный разговор Митрич, попутно пережевывая сало. – Пора. Самое время. А то ходишь как охламон. Нечесаный вон.

– В армию вот-вот загребут, Митрич[21]. Жену опасливо одну оставлять, – откликнулся Кирюха, сдергивая с вешалки картуз. – Лучше уж потерпеть до демобилизации.