В общем, Лиза тогда выжила и вскоре даже пошла на поправку. А чуть больше чем через год после того, как произошел исторический бой между крейсером и одиноким штурмовиком, флотская медицинская комиссия признала ее здоровой, и более того, годной к службе на боевых кораблях. На штурмовик ее не пустили из одной только перестраховки, поскольку все физиологические показатели Лизы оказались в норме. Единственным напоминанием о многочисленных переломах и разрывах – ну, разумеется, кроме пресловутых шрамов – являлись периодические приступы сильной боли, о которых Лиза никому не рассказывала, переживая их в одиночестве, даже если оказывалась в этот момент на виду. Боли эти были в принципе необъяснимы, ведь неоднократные проверки Лизиного здоровья, последняя из которых произошла в апреле после боя над Виндавой, никаких отклонений в функционировании ее организма не выявили. Что-то такое знал об этих болях ее несостоявшийся любовник Леонтий Тюрдеев, но тайну свою – подонок – унес в могилу. Лиза убила его в Западной Африке на берегу реки Мосезе, – за дело, между прочим, – так и не узнав, что за снадобья готовил для нее корабельный лекарь.

Однако если вывести эти боли за скобки, смерть Елизаветы Браге – как ни странно это звучит – осталась для организма Лизы без последствий. Она была физически здорова, даже более чем здорова. Ее организм справлялся с такими запредельными нагрузками, что можно было только диву даваться. Даже если не считать ее военных приключений, Лиза ведь в одиночку прошла двухсоткилометровый маршрут, пролегавший через горы, пустыни и джунгли Западной Африки. На самом деле, даже больше, но кто считал! Ела – если приходилось – всякую гадость, пила что придется, временами едва ли не умирая от жажды. И все-таки маршрут прошла от и до. На своих двоих, без специального снаряжения, и даже без подходящей для таких приключений одежды и обуви.

Кроме того, следовало признать, что Лиза умудрилась ничем серьезным в Африке не заболеть. Раны если и нагнаивались, то воспаление проходило достаточно быстро, и уж точно ни разу не переросло во что-нибудь более серьезное, типа гангрены или заражения крови. Да и малярию не подхватила, хотя долго шлялась по самым гиблым местам. Возможно, ей просто везло, но не исключено так же, что и это положительный результат «вселения». В архиве Тюрдеева, хранившемся в его доме в Гейдельберге, Лиза нашла описания нескольких случаев, более или менее похожих на ее собственную историю. Закономерность, которая в них прослеживалась, заключалась в том, что «воскреснув», человек не только «освобождался» практически от любой «хвори», от которой страдал до своей гибели, но и обретал некие новые качества, прежде за ним незамеченные. Ничего волшебного. Все в пределах возможностей человека, но при том возможностей предельных. Физическая выносливость, мощный иммунитет, усиление регенеративной функции и высокая адаптивность, не говоря уже о психологической устойчивости. Это, между прочим, объясняло и то, что, реагируя в целом стандартно на алкоголь и наркотики, Лиза переносила их гораздо лучше большинства обычных людей. А в июне, во время нападения агентов английской секретной службы, она перенесла на ногах еще и острое отравления ингиберином[3].

Воспоминания о том дне заставили Лизу резко сменить направление мысли. Теперь – по прошествии времени – она уже не была так уверена, что это и в самом деле была операция МИб. Слишком топорно, грубо, словно бы напоказ, действовали англичане. Вполне возможно, что в той истории не обошлось без Ивана и контрразведки Флота. Не то чтобы откровенная инсценировка, но слишком похоже на провокацию.

«Все возможно!»

Но даже если Седжвик появился там случайно – во что Лиза не верила, – с капитаном ван Россомом пора было что-то решать. И решать кардинально.

«Да, – решила Лиза, пыхнув папиросой, – пора задуматься о судьбе майора Седжвика. Выстрел-то остался за мной!»

Две недели пролетели, как не было, буквально растаяли «как сон, как утренний туман». Лиза оглянуться не успела, а на дворе уже конец июля, а за окном площадь Испании. И значит, каникулы с Ниной закончились, но жизнь продолжалась, и это было прекрасно.

В конце концов, ничто не вечно под луной, и однажды выяснилось, что американке пора возвращаться домой, да и у Лизы в начале августа была назначена деловая встреча на севере Италии. Уточнять, где именно и с кем конкретно она встречается, Лиза не стала, но и Нина не могла сказать, когда именно прибудет в Нью-Йорк и когда доберется до Филадельфии. И с пенсильванским адресом неожиданно возникли проблемы. Один дом Нина вроде бы продала – он казался ей слишком большим, – другой еще не купила. История темная, но Лизу такое положение дел даже устроило. Курортный роман тем и хорош, что не предполагает логического продолжения. И никакого вообще продолжения, если честно. Любовь – морковь, встретились – разбежались, без обязательств и без последствий. Такова жизнь.

Расстались – трогательно, и едва ли не со слезами на глазах – в четверг утром в порту Ливорно. Нина уплывала на пароходе в Марсель, откуда собиралась вылететь в Лондон и уже оттуда трансатлантическим экспрессом в Нью-Йорк. Ну, а Лиза решила ехать поездом в Рим. По официальной версии, она собиралась осмотреть римские древности, но на самом деле планы ее были слабо связаны с развалинами Колизея или термами Каракаллы. У Лизы в голове крутились совсем другие идеи, недаром же она всю последнюю неделю названивала – в отсутствие Нины, разумеется – то на борт «Звезды Севера», готовившейся на достроечном поле верфей ван Хурина ко вторым ходовым испытаниям, то в роттердамский отель «Париж», где проживали временно некоторые члены экипажа, включая Иана Райта. Телефонировала она и в Гейдельберг, подолгу беседуя с полковником Штоберлем на разные отвлеченные темы, имевшие тем не менее особый подтекст, понятный лишь им двоим в контексте истории их делового партнерства.

И вот Лиза в Риме. Окна ее апартаментов выходят на площадь Испании, видна даже знаменитая Испанская лестница. Утро, солнце, благодать.

«Что ж, прогуляемся…»

Лиза критически изучила свой многократно разросшийся гардероб и, в конце концов, выбрала длинное – до середины икр – облегающее платье из голубого шелка от «Мадам Шерюи». Соответственно, пришлось надеть шелковые чулки телесного цвета и облегающее нижнее белье с латексом, которое несколько лет назад начала выпускать американская фирма Lastex. К платью подошли двухцветные – синие с белыми вставками – туфли с глубоким вырезом на двухвершковых каблуках и синий льняной жакет от модного дома «Дреколь». Завершали наряд белая шляпка от Скиапарелли – маленькая, плоская, сдвинутая к правому уху – и белая же крошечная сумочка. Ну и, разумеется, привычные уже круглые очки в золотой металлической оправе с затемненными стеклами.

Лиза придирчиво осмотрела себя в тройном зеркале трюмо и пришла к выводу, что она безупречна. Высокая, с тонкой талией, плоским животом и небольшой грудью, да еще и блондинка – она полностью соответствовала идеалу красоты, вошедшему в моду еще в конце двадцатых годов с легкой руки киноделов из Майями[4].

«Я красавица, и пусть умрут все завистники!» – Этому лозунгу Лиза научилась у Нади и теперь пользовалась им при всяком удобном случае.

Воспользовалась и нынче. Настроение сразу же поднялось, и Лиза покинула постоялый двор, двигаясь легко и раскованно, как может двигаться молодая здоровая женщина в хорошем настроении, твердо знающая к тому же, что она красива – во всяком случае, при взгляде издали – и одета не лишь бы как.

В конце концов, прогулявшись по близлежащим улочкам и переулкам, заглянув между делом в пару попавшихся по пути бутиков, Лиза вышла к кафе «Греко», и метрдотель проводил ее к столику у окна, выходившего на улицу. Завтракала Лиза по привычке рано утром. Разнообразно и с размахом. Сейчас же, в начале одиннадцатого, она заказала десерт – сицилийские канноли, – кофе по-венски и двойную порцию граппы.