- Это мой, - сказал Митя без улыбки. - Буду, если не помешаю, спать здесь. Пока.
- Что пока?
- Ничего. Не беспокойся, здесь я буду только спать и то не каждую ночь. Много дежурств. А тебе надо прилечь, отдохнуть. Умоешься - и сразу ложись.
Командует. Почти уже врач. А я его больная. Что ж, надо смириться.
- Помочь тебе, мама?
- Не надо. Привыкла сама.
- Ну, я в больницу.
Ушел. Кое-как протопала в ванную, умылась.
Своя комната, своя тахта, свежее белье. У изголовья - лампа. Ложись, читай сколько хочешь. Легла. Читать не стала. Голова кружилась, видно, с непривычки. Комната повертелась-повертелась и тоже легла. Пришел сон.
Снилась родная больница, утренний обход. Будто бы я прежняя, на двух ногах, туго обтянутых чулками, вся тугая, подтянутая, иду от кровати к кровати. А навстречу мне - взгляды больных. Прежние, с восхищением, с надеждой. Рядом - Любочка с книгой назначений. А в окна валит солнце. Пахнет пионами.
Значит, ничего этого не было - ни перелома, ни растяжения, ни гипса. Ни Зины Савельевой, ни Михаила Михайловича, ни Ростислава с матово-черными глазами. Была, пожалуй, только Дарья Ивановна. Надо ей позвонить, сказать, что все в порядке.
Ищу номер телефона. Шарю в сумке. Кто-то растоптал ее тогда, на улице, в мокром снегу. Не могу найти бумажку с телефоном, шарю и плачу, и просыпаюсь.
Моя комната. В углу - костыли. Значит, все-таки было. Был перелом.
Кто-то вошел в квартиру. Хлопнула дверь. Митя, что ли? Нет, рано ему.
- Кто там?
- Это я, - ответил женский голос. Незнакомый.
Стук в дверь. "Кира Петровна, можно к вам?" - "Войдите".
Дверь отворилась, и вошла красавица. Настоящая красавица, как в романах и сказках.
- Кира Петровна, не узнаете? Это я, Люся Шилова. Ваша больная. Забыли? Немудрено: нас столько, а вы одна.
- Нет, не забыла. Только вас трудно узнать. Очень вы изменились. Похорошели...
Махнула рукой:
- Куда там! Уже старая. Тридцать два стукнуло. Вот хожу тут к вам по хозяйству.
- Да-да. Митя мне говорил.
- Дмитрий Борисыч - святой человек, - ответила Люся. - Таких на этом свете не бывает, только на том.
Приятно, что Люся оценила моего старшенького. В самом деле святой. А еще приятен ее спокойный, деловой тон. Не удивилась, не ахнула. Смотрела просто, трезво: ну, случилась беда с человеком, с кем не бывает? Надо помочь.
- А вы как живете, Люся? Судя по виду, хорошо.
- Живу ничего. С мужем развод оформила.
- Разъехались?
- Пока в одной комнате.
- Пьет?
- Сейчас на принудительном. Вернется - пойду в общежитие. С детьми не очень-то берут, да я добьюсь. Никуда не денутся.
- А может, после лечения у вас с ним наладится?
- Не наладится. Прошла моя любовь.
- А как ваши девочки? Нюра и Шура, так, кажется, их зовут.
- Экая память у вас, - улыбнулась. - Девочки ничего, растут. В садик устроила. Пляшут. Праздник у них недавно был, смотрела в составе родителей. Мои обе ромашками выступали. В беленькой марле, лифчики желтые. Плакала, дура, как на них глядела. От горя не плачу, от радости - сколько угодно.
Что-то новое было в Люсе Шиловой. Как-то твердо стояла она на своих статных, прямых ногах.
- Вы бы присели, Люся.
- Некогда. Надо обед. Щи еще вчерашние, котлеты поджарю.
- Зачем это? Я сама. Только покажите, где что.
- Лежите-лежите, отдыхайте. Я мигом. Я вообще на работу скорая. Девочек своих приучаю. Тоже скорые будут.
Вспомнила сон. Заказала разговор с Москвой, номер Дарьи Ивановны.
Очень скоро - звонок. Подошла.
- Москву заказывали? Соединяю.
Мужской голос:
- У аппарата.
- Николай Прокофьевич?
- Это я.
- Здравствуйте. Говорит Кира Петровна Реутова, помните? Лежала в больнице с Дарьей Ивановной. Позовите ее, если можно.
Помолчал.
- Дарьи Ивановны нет.
- Как, она уже выходит?
- Совсем вышла. Померла Дарья Ивановна.
Я сжала трубку до боли в пальцах.
- Быть не может! Я же на прошлой неделе с ней разговаривала. Такая бодрая была, веселая... Умерла! От чего же?
- Случай случился. Каталась по квартире на своем стуле, я ей сделал на колесиках...
- Знаю. Она говорила: очень удобный.
- Удобный, да не совсем. Одна была дома, я - на работе. Поехала на кухню, видно, колесом зацепилась за дверь да и грохнулась. Да виском о притолоку. Прихожу домой, ее кличу: "Даша!" А Даши нет. Милицию вызвали, следователя. Вскрытие делали. Порешили: несчастный случай. Хоронили из морга. Пожгли в крематории, как велела.
Ну что тут сказать? Я спросила (врач во мне заговорил):
- А что показало вскрытие?
- Рак цветущий. Оставалось ей жизни полгодика, если не меньше. Говорят люди: лучше для нее, что так, сразу кончилось, без мучений. А кто знает, сколько намучилась, пока лежала там одна? Ведь нашел я ее не на стуле, а поодаль, метра два. Ползла, значит, куда-то стремилась. Муки-то, они не временем мерятся. Иной за полчаса больше намучится, чем другой за полгода. Все-таки голос бы ее слышал...
Помолчал. Опять заговорил:
- Один теперь остался. Чашку ее возьму в руки и плачу: где ты, Дашенька моя сладкая?
И впрямь заплакал.
- Николай Прокофьевич, успокоитесь...
- А я спокойный. Только один...
Разговор оборвался: истекли три минуты.
Значит, так. Нет Дарьи Ивановны. А все-таки надо жить. Живет же, оставшись один, Николай Прокофьевич? Доктор Чагин? Теряют, но живут...
Вошла Люся:
- Кира Петровна, обед готов. Сюда вам подать или сами на кухню выйдете?
- Сама выйду.
- Что-то плохое по телефону сказали?
- Подруга моя умерла.
- Горе-то какое! И хорошая?
- Чудесная старая женщина. Вместе в больнице лежали.
- Конечно, жалко. А вы не переживайте. Вам свое здоровье надо беречь...
Пока обедали, пришел Митя. Люся и ему тарелку поставила; есть не стал. Чем-то был расстроен. Люся глядела на него молитвенно; он на нее не глядел.
- Так я пойду? - спросила она. Не сказала - спросила.
Ответила я:
- Конечно, идите. У вас еще своих дел, должно быть, уйма.
Ушла. Наконец-то поговорим с Митей наедине.
- Все-таки я предпочла бы ей платить за работу.
- Исключено.
- А Валюн где? Я его так и не видела.
- Смылись куда-то с Наташкой.
- Не любишь ее?
- А за что ее любить? Эталон паразита. Школу кое-как кончила, на тройках. Двоек теперь, как известно, не ставят: себе дороже. Никуда не поступила, работать не пошла. Прямо по Евангелию: живите, как птицы небесные. Не сеют, не жнут, а господь бог их питает.
