– Ох, Надюха! – вздохнул журналист. – Заставлю я тебя сегодня тоже водки выпить. А то как-то слишком мрачно ты настроена.

Они медленно шли по поселку. Погода продолжала чудить: плотные белые облака то открывали кусочек летней сини, а то вдруг чернели, вскипали мелким, противным дождем. Надя тогда накидывала на голову капюшон своего любимого синего плаща с ромашками, пыталась всучить Полуянову зонтик, но он отмахивался. Подставлял под брызги лицо, ловил их губами. Как мальчишка, резво и радостно, сигал через лужи. Обернулся к своей спутнице:

– Слушай, прямо «Дачники» Чехова! Как хорошо, Надя, как хорошо!

Она подхватила:

– «Право, можно подумать, что все это снится. Ты посмотри, как уютно и ласково глядит этот лесок! Как милы эти солидные, молчаливые телеграфные столбы!»

– Ох, Надька, неоценимая ты моя! – расчувствовался Полуянов. – И борщи варишь, и классика цитируешь. Да еще приданое какое принесла!

– Слушай, а я все никак понять не могу… – задумчиво произнесла Митрофанова. – Почему отец вдруг обо мне вспомнил? Почему мне этот дом завещал?

– Тебе ведь сказал нотариус: больше некому. Жена умерла. А дочка и так богатая.

– Совсем не аргумент, – с сомнением отозвалась Надя. – Какая бы ни была богатая, а коттедж в ближнем Подмосковье никогда не помешает.

– Ну… значит, чувство вины. Нагадил мужик, ребенка на стороне сделал, никогда не помогал – а на старости лет раскаялся.

– Знаешь, Дима, мне гораздо дороже было бы, если б он просто позвонил. Или приехал. Захотел узнать, как и чем я живу.

– Надь, некоторые люди этого банально не умеют, – посерьезнел Дима. – Им проще не отношения строить, а откупиться деньгами. В нашей газете, кстати, модная тема. Отдел семьи постоянно пишет. Папа не читает ребенку сказки – но покупает ему айфон. А потом злится, что дитятко его воспринимает как ходячий кошелек.

– Ну да. В настоящую свою дочку, я так поняла, он хорошо деньги вкладывал. Нотариус рассказывал, все сбережения на нее потратил, когда ей в конце девяностых в голову взбрело в Америку ехать, мужа себе искать. А она – судя по тому, как все в доме организовано, – его и не навещала даже.

– А когда ей? Замужняя дама. То на Лазурке, то на Бали, – усмехнулся Дима. – И дом бы этот она сразу продала. Вот, кстати, еще причина. Отец твой не хотел, чтоб родовое гнездо из семьи ушло. Понимал, что родной его доченьке сантименты по барабану, с глаз долой – из сердца вон, на вырученные деньги – очередную шубку с машинкой купит. А ты окажешься достойным хранителем фамильной собственности.

– Полуянов! Ты дьявольски мудр.

Они свернули с уже родной Березовой улицы, и сразу перед глазами замаячил Дворец черного короля.

Надя вновь поразилась:

– Ну и громадина! А безвкусный какой!

– В девяностых годах считалось круто… – глаза Полуянова загорелись. – Пойдем, полазим?

– Тебе сколько лет? Десять?

– А что, вдруг клад найдем? – размечтался журналист.

Наде совсем не улыбалось бродить, в элегантном плаще и с сумочкой, по каким-то развалинам. Тем более лестницы не имелось. Перед входом лежало с десяток бетонных плит, и забираться в строение следовало по железным ушкам, торчащим из их боков.

Но Полуянов, взбудораженный, словно детсадовец, тараторил:

– Надь, да это вообще элементарно! Давай я тебя подсажу.

Пришлось лезть.

Надя брезгливо отряхнула плащ от мокрой цементной пыли, аккуратно, чтобы никуда не вляпаться, вступила в заброшенный дом. Какой тут клад – банальная свалка! Гнилые матрасы, бутылки, рваные колготки (страшно подумать, что здесь происходило). На стенах уже не граффити – банальные гадости: «Ленка Кривошеева всем дает». «Хочу девчонку, телефон…»

А Полуянов словно и не замечает всей этой мерзости. Носится по дому, восторженно комментирует:

– Зал, метров двести квадратных, чума! А это ванная, Надь, ты только посмотри! Больше нашей гостиной! Вот это размах!

Ее мало интересовали чужие (да к тому же несостоявшиеся) мечты. Подошла к окну. На широкий подоконник (весь в осколках кирпича) облокотиться не рискнула. Даже отсюда, всего-то с первого этажа, поселок казался жалкой, бедненькой деревенькой. А если из пентхауса смотреть – наверняка Гулливером в царстве лилипутов себя ощущаешь.

И вдруг увидела: к дворцу бодрым шагом движется стайка подростков. Трое парней, две девицы. Одна еще ничего, в джинсах, а вторая вообще страх божий: красные колготки, мини-юбка, каблуки. В дачном поселке, в дождь! Причем фигурка куда плотнее, чем у Нади, ляжки из-под юбчонки – как у бройлерной курочки. Парни ржут, то и дело красавицу по попе оглаживают. В пакете звенят бутылки.

– Дим! – Надя кинулась к Полуянову. – Сюда народ идет. Я боюсь.

Тот подошел, выглянул в окно. Снисходительно произнес:

– Ну, дети. Собрались на пикник. Чего бояться-то?

Подростки первым делом закинули на бетонные плиты пакет. Потом полезли сами. Девица (которая в джинсах) вскарабкалась сама. Зато ту, что в мини-юбке, отталкивая друг друга, подсаживали под попу все трое.

– Может, уйдем по-английски? – шепнула Надя.

– Зачем? – удивился Полуянов.

Взял ее за руку и вышел навстречу компании.

Подростки увидели их, заржали.

– Ой! Дядька с теткой! – ахнула девица в красных колготках.

Один из парней хмыкнул:

– Вы че, бичкомеры?

Второй толкнул его в бок:

– Глаза разуй! Чепушу негде просто. Сюда свою марамойку привел.

Полуянов холодно взглянул на подростка. Коротко бросил:

– Язык придержи.

Надя сжалась. Молодняк очевидно нетрезвый, борзый. Сейчас как начнется!

Но ничего не случилось. Парень – под Диминым взглядом – будто похудел. Забормотал миролюбиво:

– Да че, мы ниче. Жалко, что ли? Места много, всем хватит.

Девица в джинсах выступила вперед, прищурилась:

– А это не вы – дяди Рыбакова дочка внебрачная? Та, которой он дом отписал?

– Ну, я, – призналась Надя.

– Везет кому-то… – девица в красных колготках завистливо взглянула на Надю, пробормотала: – И плащик у тебя класный. В «Наф-нафе», что ли, брала?

– В «Максмаре», – сухо отозвалась Митрофанова.

То, что на распродаже и в «стоке», уточнять не стала.

– Ясен дел. Красивая жиза, – буркнула деваха.

И резко отвернула от них – в глубь дворца. Парни – бычки за красной тряпкой – потащились за ней. Последней, понурив плечи, двинула девица в джинсах.

А Надя – едва Полуянов помог ей спуститься на землю – спросила:

– Дим! «Чепуш» – это я поняла, от слова «чепуха». А марамойка – кто такая?

– Ну… это на их языке прекрасная дама, – смутился он. И подвел итог: – Не бери в голову.

Суббота пролетела незаметно, воскресенье еще быстрее. Едва успели прогуляться, потом навести в доме минимальный порядок – и вот уже прохлада, распеваются птицы, солнце деловито спускается к горизонту.

– Пойдем на крыльце посидим, – предложил Дима.

Вынес из дома, ловко разместил на крохотном пятачке два продавленных кресла, табуретку (в качестве стола). И даже Митрофановой маленькую скамеечку притащил: «Ноги поставишь». Пили чай с сушеной мятой – Надя нашла ее в отцовских запасах. Ели булочки из сельского магазина. Слушали лягушек и стрижей. Красный шар солнца неохотно скатывался все ниже. Дачники запирали дома и возвращались в Москву.

Полуянов взглянул на часы, зевнул:

– Надюх, может, не поедем сегодня? Мне завтра к двенадцати.

– А мне к девяти.

– Опоздай. Прогуляй.

– Слушай, я забыла! – оживилась она. – У меня ведь законный отгул есть!

Схватила телефон, немедленно позвонила шефине – и получила у нее разрешение завтра на работу не приходить.

Показала Диме язык:

– Вот и езжай к двенадцати. А я буду отдыхать. И вернусь в Москву только вечером. Или, может, вместе останемся? У тебя ведь график свободный.

– Надь, да я в редакцию вообще не собираюсь, – поморщился Полуянов. – Другие дела. Мне к двенадцати в полицию.