Впрочем, Юрий Васильевич сегодня был озабочен совсем другим, в отделение поступили два очень тяжелых больных, ему теперь не до выздоравливающей Крутицкой.

Таня помогла Инне Ильиничне одеться, пообещала навещать ее в палате. С грустью смотрела, как женщина смущенно улыбается, глядя, как Таня около нее суетится.

Сказать Инне Ильиничне, что вчера убили ее племянника, Таня не смогла.

Инна и сама это очень скоро узнает, Таня вручила ей мобильный телефон и зарядное устройство.

Дурные вести доходят быстро, всегда утверждала мама.

Свободная минута выдалась только в обед. Как ни странно, ординаторская была пуста. Таня налила себе чаю, села за свой любимый стол у окна. Хлопнула дверь, она повернула голову. Юрий Васильевич устало опустился в кресло у стены, прикрыл глаза.

– Голова болит? – посочувствовала Таня.

Вообще-то, она думала, что он попытается ее обнять, и заранее приготовилась отвести его руки.

– У Петьки температура, – не открывая глаз, сказал он.

– Высокая?

– Тридцать семь и пять.

– Простудился?

– Воспаления легких бы не было! Надо было его послушать, но он спал, когда я уходил. Не стал будить, пожалел.

– Ну почему сразу воспаление легких! Температура небольшая. Дети простужаются и болеют, это нормально.

– У тебя просто нет своих детей! – Юра резко поднялся и вышел.

Таня почему-то думала, что при этом он хлопнет дверью, но дверь закрылась тихо.

Пить чай расхотелось, Таня допила через силу.

«У тебя просто нет своих детей», – так же сказал он тогда, когда ей казалось, что в целом мире нет никого, кроме них двоих. Тогда заболел не Петька, а дочка Даша.

В тот вечер они, как обычно, дошли вместе до метро и, как обычно, доехали вместе до станции, где он делал пересадку. Он не вышел тогда из вагона. Стоял молча, ничего не объяснял, и Таня чувствовала, как под стук колес бешено колотится сердце. У нее никогда так не колотилось сердце, ни до, ни после.

У выхода из метро она замешкалась, остановилась.

– Я люблю тебя, – сказал он, беря ее за плечи. – Мне никто не нужен, кроме тебя.

Раньше он тоже много раз говорил ей это. Слышать такие слова было наслаждением, Таня даже рассказала о своем трепетном поклоннике подруге Варе.

– Конечно, ему больше никто не нужен, – хмыкнула Варя. – Ты молодая, красивая, зачем ему другую искать?

Варя была не права. Что-то связывало их с Юрой, что-то очень сильное, когда просто присутствие постороннего рядом меняло действительность.

Тане было хорошо рядом с ним, и о будущем она старалась не думать.

Они дошли до ее пятиэтажки и поднялись в квартиру, никого по дороге не встретив. Это было хорошо, потому что Юра никогда не снимал обручальное кольцо, а Тане не хотелось, чтобы это заметили соседи.

Он обнял ее прямо у захлопнувшейся двери, и она его обняла, и сначала даже не поняла, почему он внезапно отпустил.

Ему звонила жена.

Юра посмотрел на экран телефона, помедлил и ответил.

– У меня заболел ребенок, – через минуту объяснил он Тане.

– Я понимаю, – сказала Таня.

– Я не могу бросить своих детей, – мрачно заговорил он. – Понимаешь? Я никого никогда не любил так, как тебя, но я не могу бросить детей.

– Понимаю, – кивнула Таня.

– У тебя нет своих детей, и тебе трудно понять…

– Я понимаю…

Потом она смотрела из окна, как Юра скрывается за углом дома, и неожиданно почувствовала, как хорошо и правильно то, что сейчас произошло, вернее, то, чего не произошло.

Это лучшее, что могло с ней случиться.

Таня тогда выпила рюмку какого-то сладкого вина, которое оставалось от последнего приезда Вари, легла спать, сразу заснула и спокойно спала всю ночь.

Юра верный и надежный друг, и ничего другого ей от него не нужно.

Другое только все испортит.

В ординаторской появилась Ольга Петровна, тоже выпила чаю. Рассказала, как внучка вчера просила купить ей настоящую волшебную палочку. Тогда она сделает так, чтобы папа никогда не ходил на работу и всегда с ней играл. Посмеялись.

Потом Таня рассказала, что у них во дворе вчера застрелили человека. Посочувствовали родным и близким.

О том, что родным и близким является больная Крутицкая, Таня почему-то не сказала.

Ольга Петровна вышла, Таня принялась заполнять истории болезней.

Сосед Степан вчера решительно отодвинул ее от тела человека в машине, загородил собой и зачем-то обнял за плечи.

Это было глупо, поскольку она видела мертвецов побольше, чем он.

И потом, когда приехала полиция, он все время держался рядом и все время старался непонятно от чего ее оградить.

А когда решил поехать за женой убитого, проводил Таню до квартиры и посоветовал:

– Вы выпейте чего-нибудь.

– Чего? – не поняла Таня.

– Ну… Валерьянки какой-нибудь.

Ей стало смешно, но она не улыбнулась.

– Я кардиолог, – напомнила она соседу. – Я работаю в реанимации.

Он молча повернулся и пошел к лифту, а она заперла дверь.

Вспоминать, как вчера Степан топтался около нее, было весело и приятно, хотя Тане было очень жаль Инну Ильиничну.

В дверь заглянула медсестра, позвала Таню к новому больному. В окно светило солнце, и не верилось, что к вечеру должно резко похолодать. Во всяком случае, такой прогноз сообщили по радио.

Ночь Влада практически не спала. Приехав домой, в первую очередь сделала самое неприятное – позвонила свекрови. Вообще-то Влада боялась, что со свекровью случится обморок или что-нибудь в этом роде, но Елизавета Владимировна только молчала. Владе даже пришлось несколько раз спросить, слышит ли ее свекровь.

– Что? – повторяла Егорова мать. – Что?

Влада, как могла, рассказала, «что», и положила трубку. Думала, свекровь начнет перезванивать, но телефон молчал.

Ну и ладно. Хорошо, что не пришлось никого утешать. Свекровь несколько лет назад вышла замуж, пусть ее муж утешает. Владу бы кто-нибудь утешил.

Рассуждать так было жестоко, но и с Владой жизнь обходилась не слишком ласково.

Она легла в постель, поворочалась, встала и позвонила матери. Мама, в отличие от свекрови, заахала, заохала, а потом расплакалась.

– Приезжай, Владочка, – принялась уговаривать мама. – Приезжай, тебе сейчас нельзя оставаться одной. Хочешь, я приеду?

Этого Влада решительно не хотела. Ей действительно было сейчас плохо, ужасно, но едва ли от чьего-то присутствия станет лучше.

– Я хочу побыть одна, – твердо сказала она матери.

После разговора с матерью Влада ненадолго задремала, минут через сорок проснулась в полной темноте и потом не спала уже до утра.

Она мечтала о том, чтобы Егора не стало, уже несколько лет. Она была несчастной последние годы. Странно, но сейчас она казалась себе еще несчастнее.

«Это шок», – объясняла себе Влада. Она молодая, красивая, богатая женщина. Она недолго будет одна, у нее все впереди.

Влада уговаривала себя и плакала. Вставала, умывалась, снова ложилась и снова плакала.

Она успокоилась, когда решила, что утром позвонит Степе. Позвонит и попросит побыть с ней в тяжелую минуту. Он не откажет. Он всегда был жалостливым сверх меры, раньше Владу это здорово раздражало.

Однажды подобрал шелудивого кота. Кот лежал под деревом в сквере, где они любили гулять. Сквера давно уже нет, на его месте построили элитный дом.

Они гуляли. Шли, останавливались, целовались. И не заметили бы кота, если бы тот не зашипел.

– Что с тобой? – Степа присел на корточки, наклонился над пытающимся отползти животным.

Шерсть у кота была свалявшаяся, грязная.

– Не трогай его, у него может быть лишай, – предостерегла Влада.

Степа не послушал. Упрямый был.

– Да не бойся ты! – это он сказал не Владе, коту. – Покажи лапку.

Лапа у кота оказалась сломана. Но это они выяснили уже потом, когда Степа принес проклятое животное в ветлечебницу. Кот потом долго жил у Степкиных родителей, превратившись в огромного красавца. Характером, правда, обладал мерзким, никого, кроме Степы, не признавал, а Владу просто терпеть не мог. Кота приходилось запирать, когда она приходила.