Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
САЛЬЕРИ:
И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти „Женитьбу Фигаро“».
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
Да! Бомарше ведь был тебе приятель:
Ты для него «Тарара» сочинил,
Вещь славную. Там есть один мотив…
Я все твержу его, когда я счастлив…
Ла-ла-ла-ла… Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?
ПУШКИН:
Не думаю: он слишком был смешон
Для ремесла такого.
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
Он же гений.
Как ты да я.
А гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Не правда ль?
ПУШКИН:
Ты думаешь?
(Бросает яд в стакан Петра Ивановича.)
Ну, пей же.
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
За твое здоровье, друг, за искренний союз,
Связующий Моцарта и Сальери,
Двух сыновей гармонии.
(Пьет.)
ПУШКИН:
Постой, постой!.. Ты выпил!.. без меня?
ПЕТР ИВАНОВИЧ (бросает салфетку на стол):
Довольно, сыт я.
(Идет к фортепиано.)
Слушай же, Сальери, мой Requiem.
(Играет.)
Ты плачешь?
ПУШКИН:
Эти слезы
Впервые лью: и больно и приятно,
Как будто тяжкий совершил я долг,
Как будто нож целебный мне отсек
Страдавший член! Друг Моцарт, эти слезы…
Не замечай их. Продолжай, спеши
Еще наполнить звуками мне душу…
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет, тогда б не мог
И мир существовать, никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль? Но я нынче нездоров,
Мне что-то тяжело, пойду засну.
Прощай же!
ПУШКИН:
До свиданья.
Петр Иванович встал и походил по кабинету.
— Мы все жрецы одного храма, — наконец сказал он. — Вот почему так естественны и ненасильственны встречи русских подполковников и русских поэтов. Запомните, что каждая строка ваша есть не слеза, но шпала. Спасибо за любовь, любовью заплачу в ответ.
— Захаживайте, посидим, посмеемся, — напутствовал хозяин. — Споем как-нибудь…
Петр Иванович вышел от Пушкина. Белужья Башка не утерпела и, видать, где-то хорошо треснулась: по всей Фонтанке плыли мозги.
— Характеристическая черта возможностей нашей столицы, — отметил Петр Иванович, взбираясь на Осетриную Спину. — Мозги плывут в неограниченном количестве толщиной в палец, являясь необходимым витамином государственного организма. Сколько у нас все-таки умов и талантов!
Появилась и сама Белужья Башка, заметно без мозгов поглупевшая и примитизировавшаяся, стала звать пить пьяное пиво.
— Шубу надо вспрыснуть!.. — глупо хихикала.
— Да полно! И так вся до нитки, — неуверенно отнекивался Петр Иванович.
— Это не в счет, — не засчитывала Белужья Башка.
Между тем вода стала заметно спадать. Прошла мимо по колено Отсебятина, несшая впереди на руках Отсебятину побольше. Осетриная Спина встала и начала разминать косточки с таким кошмарным хрустом, что пришлось колотить ее с полчаса, пока она не распрямилась без недостатков.
— Ты с нами? — спросила Белужья Башка, и они вошли в трактир «Далекая Испания».
Там уже сидел осьмилетний англичанин и пропивал последний фальшивый рубль, отлитый из Блюда Щучины. Щербатое, но довольное Блюдо сидело напротив и не верило ни одному его слову.
Здесь уже уселась и Отсебятина, положив перед собой на стол Отсебятину побольше. Поскольку других свободных мест не было, Петр Иванович сел за стол осьмилетнего англичанина. Ему поскорей хотелось уладить все формальности с так называемым обмыванием Шубы.
Вскоре появился и отвратительный половой, поджегший как бы нечаянно Ярославль. На суде ему удалась мистификация, после каковой он был отпущен и объявился в Петербурге, не скрывая своих намерений. Наводнение смутило его планы, и он ходил сам не свой… (Это надо понимать как состояние еще более отвратительное.) Пива поставил самого скверного и перебродившего.
— Хочется спокойствия, а не потакания гнусным инстинктам, — заявило Пьяное Пиво, ухватившись за края и стараясь выбраться из кружки. — Мои документы об отставке уже находятся в высших инстанциях!..
Петр Иванович отхлебнул из кружки, чтобы поставить на место через меру разыгравшееся пойло.
Отвратительный половой принес вторую порцию.
— Чаша, заглядывая в которую видишь истинное дно!.. — заглядывая в пустую кружку, заметило Пиво, перегибаясь из второй принесенной кружки.
— Заткнись! — крикнул Петр Иванович и выпил вторую кружку.
Отвратительный половой принес жаркое, и Петр Иванович ахнул: на расписном блюде лежал отъявленный гусь из подвала лавки купца Драмоделова, притворившись прожаренным, по сторонам обнимали его вступившие в гнусную сделку лимоны.
— Ну что, негодяй?!! — спросил Петр Иванович гуся напрямую. — Сам ли уйдешь или тебя вывести?!
Гусь нехотя встал и вперевалочку, сквернословя, вышел из трактира.
