– Ну что ты, – ехидно сверкнув глазами, отозвался Асмодей. – Вспомнил об одном очень важном деле…
– Которое теперь подождет, – вплотную подходя к нему, перебила она его. – Держи, это твое любимое, – девушка подала ему бокал, увлекая за собой в грот.
– Мои вкусы изменились за последние несколько веков, – достаточно холодно ответил он, пригубив солоноватый напиток.
– Это даже к лучшему, – положив ладонь к нему на плечо, улыбнулась демоница. – Значит, я получила шанс исследовать что-то новенькое, – Барбело привстала на цыпочки, чтобы подарить ему поцелуй, но Асмодей демонстративно дернул головой, давая тем самым понять, что подобной дерзости не приемлет.
– Лучезарный блеск новизны быстро тускнеет, – прошипел он.
– О… что-то, я смотрю, не меняется. Великий демон не готов снизойти до нежности… – ухмыльнулась она.
– Зачем ты вернулась?
– Неужели ты пришел сюда только за этим? Не будь таким скучным… – демоница провела пальцами по его груди, запуская руки под халат, слегка сжала мускулистые плечи, сбрасывая с него одежду.
– Я не верю в совпадения… Бунты идут один за другим, Люцифер решил покинуть Преисподнюю, прикрываясь неизвестностью, а такие как ты… кто всегда ненавидел это место, почему-то потянулись назад. Итак…
– Как ты сам сказал назревает война, Асмодей. Мы стремительно летим в еще более глубокую бездну и ввергли себя в нее мы сами, так почему бы нам не насладиться полетом, пока все не кончилось?
– На войну…ты вернулась за этим? – усмехнулся он, передразнивая ее тон. – Ты не воин, Барбело.
– Верно, но не только сила выигрывает битвы.
– И что же за козырь ты припасла в рукаве? – мужчина иронично улыбнулся, пройдясь рукой по изгибу талии. – На чьей стороне выступишь? – демон знал, что столь скоропостижное прибытие Барбело не сулит ничего хорошего, знал он и то, что она сыграет не последнюю роль в его судьбе, но сейчас знания и предчувствия отступили на второй план, уступая место почти животным инстинктам.
– Неужели ты боишься меня? Будь спокоен, не все игроки еще показали свои личины. Я жду. Но, Асмодей, неужели ты мне не доверяешь?
– Доверять тебе? – усмехнулся он, – упаси меня Люцифер от подобной глупости. Впрочем, одно другому не мешает… – при этих словах в его взгляде сверкнула столь знакомая ей искорка, что демоница ехидно улыбнулась.
– Ах, Асмодей, твое недоверие ослепляет тебя, не давая увидеть истины, – фыркнула демоница, лаская его кожу. – И оскорбляет меня!
– И в чем же истина?
– Истина в умении отличать друзей, которые притворяются врагами, и врагов, примеривших на себя личину друзей. Знай, кому ты можешь доверить идти за тобой, а кого должен пропустить вперед, ибо ни один враг не должен увидеть твою спину, но и к друзьям поворачиваться спиной неразумно, они должны идти рядом.
– Так кто же ты мне? – усмехнулся он.
– А как ты думаешь? – ехидно спросила демоница, вставая к нему еще ближе.
Улыбнувшись, она стала покрывать легкими поцелуями его кожу, заставляя десятки мурашек бегать по спине. Казалось бы, в этих неизощренных ласках не могло быть ничего особенного, но когда за дело бралась столь умудренная опытом женщина, ощущения усиливались многократно. На мгновение демон даже забыл о том, что хотел у нее спросить. Да, такое прекрасное и податливое создание способно лишить мужчину разума. Великая сила – красота! Она не оставляет равнодушным ни человека, ни ангела, ни демона. Сильнейшее оружие женщины.
Поддавшись этому порыву, Асмодей притянул демоницу к себе, одной рукой задирая юбки, а второй расшнуровывая алую ленту, которой был стянут корсет. Барбело блаженно закинула голову назад, предоставляя ему полную свободу действий. Впрочем, сейчас выбора у нее особенно и не было, так как остановить распаленного желанием демона не смогла бы ни одна чертовка.
Темны лабиринты души, охваченной страстью, но сейчас эта тьма, вырываясь на поверхность, буквально окутывала их черным ореолом энергии, становясь еще гуще. Однако, куда темнее были лабиринты коварных расчетов, где пожар плоти преграждал тропу к спасению… Впрочем, спасения из них никто не желал, ибо подобный грех был слаще покаяния, желанней свободы, упоительнее глотка живительной влаги жарким днем.
Это была настоящая феерия страсти, и лишь заходящая Венера стала молчаливой свидетельницей этого безумия. Их обнаженные тела, соединялись друг с другом, отливая огнем в окутавшей их тьме, утопая в бескрайнем океане вожделения, переплыть который не дано ни одной живой душе. Их стремительные, почти грубые, движения причиняли боль, но это лишь распаляло любовников, решивших в эту ночь отдаться поистине адской страсти, граничившей с болезненной одержимостью. Распластавшись на холодных камнях, они буквально раскаляли их огнем собственных душ, давая выход энергии, веками копившейся в закоулках их естества. Если бы в груди демонов бились живые сердца, то сейчас они наверняка бы взорвались, не выдержав такого бешеного ритма.
Когда же это безумство закончилось, ночь, будто желая скрыть следы постыдного преступления, неприемлемого даже для Преисподней, укутала их темным покрывалом, заставляя ощутить приятное послевкусие бурной страсти. Их тела пронизывала томительная, немного болезненная дрожь, жар обуял все существо, а легкое головокружение рождало в воображении чарующие образы. Да, к собственной злости Асмодей был вынужден признать, что именно такой близости ему не хватало долгие века, но все же это было не то, чего жаждала душа.
Когда огонь плоти погас, осталась лишь выжженная пустота, хранящая на себе печать обреченности, так ко всему этому еще примешалось невесть откуда взявшееся чувство вины, отравляющее разум. В общем, последнее послевкусие было преотвратнейшим, хоть в петлю лезь, да толку… умереть не получится, лишь для чертей потеха. Да еще и былая тревога, возродившись из пепла потухшей страсти, начала петь реквием по его надеждам. Ох, не здесь он сейчас должен быть! Не здесь! Прошло время плотских утех – на пороге война! Утвердившись в этой мысли, он накинул на плечи халат, приглядываясь к кровавым отблескам заката – дурное предзнаменование, сулившее лишь беды.
– Ты изменился, – проговорила Барбело, прикрыв грудь подолом платья.
– Прости… – возвращаясь к реальности из своих размышлений, произнес он, вглядываясь в небесные глаза демоницы. – Повтори…
– Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть, насколько далеки от меня твои мысли, – не скрывая раздражения, проговорила она, ухватив его ладонь. – Я не привыкла к тому, чтобы мной пренебрегали… – Барбело скривила обиженную гримаску, которая так умиляла его в былые времена. Но сейчас, придавленный грузом тревог, Асмодей не придал ей никакого значения, напротив, ее игривость казалась ему совсем не к месту, а оттого еще больше выводила из себя. – Что тебя гнетет? – поинтересовалась она, не смея продолжать свою игру.
Знал бы он ответ на этот вопрос, сейчас не мучился в этой неизвестности. Все навалилось на него в один момент. Столько противоречивых мыслей и еще больше противоречивых эмоций. Квинтэссенция смерти и жизни, добра и зла спутались в паутине хаоса и восприятия, диктуя ложные постулаты, порой противоречащие его сущности. А может, они наоборот были истиной, которую он не мог постичь из-за слепого рвения доказать самому себе собственную непоколебимость. Вокруг все менялось, двигалось вперед, но он… он всеми силами души пытался остановить эту карусель, страшась внутренних изменений. Природные инстинкты, доводы разума, зов души – все это смешалось в гремучий коктейль, ядом разливавшийся по его венам. Как это раздражало!
– Я должен идти, – проговорил Асмодей, натягивая штаны.
– Как? Почему? – вознегодовала демоница, злобно сверкнув глазами, в эту секунду ее лицо утратило чарующую привлекательность, открывая истинную сущность, таящуюся за ангельской внешностью.
– Потому что так говорят мне мои инстинкты, – выскакивая из грота, бросил он.
– Постой, – крикнула демоница, кидаясь за ним, но ее голос растворился в оглушительном крике Нифелима, своим пламенем освещавшего дорогу хозяину. Демоница еще что-то кричала ему в ответ, бесновалась, наспех набрасывая на себя горы шелковой материи, но ни одно слово не достигло ушей Асмодея. Может он еще пожалеет о своем опрометчивом поступке, может огонь ревности Барбело спалит слишком многое, но сейчас это казалось неважным, а точнее меркнущим перед истинной бедой.
