Вот бы и продолжать в таком духе, покоряя сердце государя, так нет — Малюта со своим словом к Ивану Васильевичу: пошли, дескать, моего племянника в рать, проверь его как воеводу.

Царь согласился, отдал под руку воеводе Опричного полка князю Андрею Хованскому, его полк придал главному воеводе Окской рати Михаилу Воротынскому, который готовился встретить большой поход крымского хана Девлет-Гирея.

Не с большим восторгом принял Богдан Бельский подобное изменение в своей судьбе, Малюта же упрекнул:

— Я тебе уже сказывал: вылезай из детской рубашонки. Иль тебе не хочется стать думным боярином, намерен ходить всю жизнь в окольничих? Не проявив себя в рати, многого не добьёшься — вот тебе мой сказ. Но помни одно: на рожон не лезь, только в нужный момент выпяливай себя, и этого вполне достанет.

А как узришь нужный момент, укрываясь в чащобах бездельно? Если бы на переправе стоять — иное дело. Увы, выше своей головы, как мудро сказано, не прыгнешь. Не первый же он воевода, чтоб за Опричный полк решать.

И всё же трудно оставаться равнодушным, не понимая, что же на самом деле происходит вокруг: полк стоит в полном безделии, а тумены переправляются и переправляются. Теперь уже беспрепятственно, окончательно сбив заслоны Сторожевого полка с переправ. Причём, как понимал Бельский, заслоны оставили обороняемые переправы по приказу, а не под нестерпимым нажимом крымцев. Почему? Чтобы сохранить силы? Но для чего?

Удивлялся Богдан Бельский и возмущался. Он начал подумывать, уж не ведёт ли в самом деле князь Михаил Воротынский двойную игру, верно ли они с Малютой поступили, приставив к нему лишь одного Фрола, а не оставив рядом ещё кого-либо для верности. Богдан всё удивлялся тому, как спокойны первый и второй воеводы Опричного полка, невольно оттого возникала ещё одна мысль: не в одной ли связке с князем Воротынским и они?

Вроде бы такого не может быть, но где же тогда истина?

Она известна стала Бельскому через пару дней, когда в полк прискакал гонец от Михаила Воротынского. Слушать приказ главного воеводы позвали и его, Бельского.

   — Замысел не меняется. На всех переправах до самой Десны встанет городовая рать, собранная из всех Приокских городов. Но к этим защитникам будет добавка, чтобы Дивей-мурза, очень хитрый предводитель похода, не заподозрил подвоха, увидев не слишком-то умелых ратников: вам и полку Правой руки выделить в заслоны по третьи полков. Остальными силами щипать колонну, усиливая щипки ближе к Десне. Но не прозевайте момента, когда Девлет-Гирей повернёт свои тумены на гуляй-город, который встанет на холмах близ деревни Молоди. Там от речки Рожай до холмов — долина знатная. Лазутить крымцев станут порубежники с казаками Черкашенина атамана, но и полку иметь своих лазутчиков не в малом числе. И вот ещё что: главный воевода повелел: вашему полку так повести дело, чтобы узнал Девлетка и его лашкаркаши Дивей-мурза о гуляй-городе.

   — Всё понятно. Передай князю Михаилу: всё исполним. В полк Правой руки к боярину Фёдору Шереметеву сам пошлю от себя людей для связи и взаимодействия.

Бельский этим разговором был задет за живое: выходит, Хованский знал обо всём, но помалкивал. Не доверяет?! И почему принял он так смиренно приказ главного воеводы играть полку в прятки, рыская по лесным тропам, а не грудью встречать ворогов?! Едва дождался Богдан, когда гонец главного воеводы покинет стан полковой, и — с напористым вопросом к Хованскому:

   — Мы — Передовой полк! Нам ли по чащобам таиться?!

Улыбнулся Хованский. Снисходительно. Прощая недомыслие начинающему воеводе.

   — Я примерно то же самое говорил князю Воротынскому, но он мне преподал урок. Тебе он тоже не лишним станет. Не о том нынче думка наша должна быть, кто перед кем выше нос задерёт, но о державе нашей многострадальной. Её судьба нынче решается. У Девлетки сто двадцать тысяч ловких в сечах ратников. Добавь ещё таких зубров, как Дивей-мурза, глава похода, и Теребердей — глава ногайских туменов. Их перстом не перешибёшь. Да и перст наш не слишком толст — вполовину меньше у нас рати. А мы просто обязаны победить, ибо Девлет-Гирей хочет сделать Кремль своим дворцом, а Москву стольным градом своего магометанского царства. Как Мамай в своё время.

   — Мамай — не чингизид. Он Ордой не мог править, а властолюбцем был великим. Девлетка же — чингизид. Иль ему Орды мало? Ему пограбить и — восвояси. Живи потом, в ус не дуя, несколько годков.

   — Верно, чингизид. Только орды-то нет. Вся она кончилась. Крым один остался. А Девлетка возомнил себя восстановителем былого могущества татарского. Прошлогодний удачный налёт ему окончательно голову вскружил. Вот и прикинь: может ли всяк по своему разумению действовать, как бывало прежде с князьями, отчего кровь православная лилась ручьями, но без пользы — монголы покорили в общем-то великую державу и сколько веков измывались над ней! Победить можно только при единстве действий, без всякого пререкания исполняя приказы главного воеводы, которые исходят из его замысла.

   — Мог бы прежде сказать об этом.

   — Хитрость — тогда хитрость, когда она неожиданная. Он свой замысел рассказал только мне одному, а я дал ему клятву умолчания. Не обессудь. Так нужно было до поры до времени. А теперь вот, выбирай: на переправах ли стоять, щипать ли будешь, выводя лазутчиков крымских, будто повезло им, на гуляй-город? Подумай, но недолго.

И в самом деле, есть над чем поразмышлять. Оборона переправ — дело видное, но довольно бесхитростное: враг напирает, ты бьёшь его. Никакой хитрости, никакой воеводской смекалки не покажешь. Стой стеной, не страшась смерти. Когда же невмоготу станет, отходи к следующей речке. А их до Десны несколько: Нара, Лопасня, Рожая, Пахра — это крупные. Переплюек же не перечесть. Но тоже — рубеж. На каждом можно на денёк-другой задержать крымцев. Славно, конечно, но грудь в грудь, и жив ли останешься, Богу одному ведомо. А что говорил мудрый дядя Малюта, наставляя в последний перед походом вечер:

«Не уподобляйся князю Ивану Бельскому. Не зарывайся в норы. Не задохнись, как он задохнулся от дыма в своём погребе. Если сложить голову судьба, то со славою сложи её. А лучше будет, если живым воротишься со славой и со щитом...»

В прошлом остались те размышления, когда он бездействовал в лесу под Окой — сейчас он выбирал, всё взвешивал.

«Да и не главным я буду на переправах. Опричники — как подмога. А слава всегда на голову старшего опускается». Истина неоспоримая. Это когда неладно что, тогда всегда находят виновного из второрядных. Сподручно ли на такое по доброй воле идти? Иное дело, набеги стремительные: выскочил из леса (а ему, Бельскому, какой резон впереди скакать?), посёк как можно больше растерявшихся и — снова в чащобу. Если погоня случится, в лесу сподручней с ней сразиться, а то и рассыпаться, коль силёнок не хватит для рукопашки. Тем более будут и сотники бывалые и тысяцкие не без головы. Они все сами знают, как поступать в тех или иных случаях.

Всё обдумал Богдан Бельский и уже вскоре сообщил о своём решении Хованскому:

   — Я готов щипать.

   — Вот и ладно. Даю тебе две тысячи под руку. С лучшими тысяцкими во главе. А моё слово тебе такое: без совета с ними — ни шагу. Не мни себя пупом земли. Ищи с ними дружеский язык, не осуждая за резкость и прямоту. Не с боязнью бы шли они к тебе, как к племяннику Малюты, но с открытой душой. Тогда и успех твой сам в твои руки поплывёт. А с ним — и слава.

Неоспоримая правильность в словах первого воеводы, но сам-то Хованский, похоже, не забывает, чей он, Бельский, племянник: тысяцких лучших отдаёт, да и рати не кот наплакал — целых две тысячи. С ними можно развернуться и показать себя.

Поговорили недолго — собрались уже приглашённые на совет. Их малое число. Хованский с Хворостининым, Бельский с двумя тысяцкими, ему подчинёнными. Чётко первый воевода определяет задачу Хворостинину — встречать одной тысячей засадами передовые дозоры ворогов, но в рубку не ввязываться. Побить сколько успеет и — в лес.