С рассветом Курбский возвратился к ставке Фирстенберга, которую держал в полном окружении Даниил Адашев, не пустив свои пять тысяч в погоню за немцами.
Разумно поступил. Вся казна отставного магистра оказалась в руках воевод, а пленено было сто семьдесят знатных чинов Тевтонского ордена.
Стремительно развил князь Андрей Курбский свой первый успех, в два месяца одержал не менее десяти значительных побед, важнейшая из которых — Феллинская. Могучая крепость пала в результате умелой осады и столь же умелого штурма.
И князь Курбский, и окольничий Адашев могли надеяться на ласковое слово царя, на его милость за столь высокое воеводское мастерство, которое весьма и весьма ослабило Тевтонский орден, который теперь, без приукраса можно сказать, дышал на ладан. Однако Иван Грозный словно в рот воды набрал, а друзья Курбского и Адашева слали настораживающие вести.
Главное, что следовало из тех сообщений: настал конец счастливым дням для государя и России, грядут неотвратимо чёрные дни для всех без разбора.
Не совсем так. Разбор имелся. Цепко Иван Грозный ухватился за Алексея Адашева и за Сильвестра. Одного вроде бы отпустил в монастырь, другого — на воеводство, но следом за ссылками полились на обоих ушаты грязи — бывших любимцев стали обвинять во всех смертных грехах, особенно настаивали на участии в отравлении любимой жены государя. Курбского конечно же Адашев известил о гнусной напраслине, на них возведённой, и князь со всей ясностью понял: не сносить братьям голов, а стало быть, и его, Курбского, голова держится не прочно. Его наверняка казнят как друга и единомышленника опальных. Впервые у князя возникла мысль о том, не податься ли ему вместе с братьями Адашевыми к королю польскому, как предлагал Даниил Адашев. Но Алексей наотрез отказался, и это меняло дело. Вместе — приемлемо, уйти одному означало поставить своих товарищей ещё в более тяжёлое положение.
И так князь прикидывал, и эдак. Всё не по уму.
С одной стороны, кроме друзей ещё и семья. Если с ней бежать, схватят как пить дать. Если одному уйти, что тогда станет с любимой женой? Соломенная вдова, пособница изменнику. Ко всему прочему, побег означал и потерю нажитого за многие сотни лет родом Курбских, и потерю чести, славы.
С другой стороны, у него есть право, освящённое Русской Правдой, древнейшей, Ярослава Мудрого и Ивана Третьего, служить по своему усмотрению великим князьям, теперь именующим себя царями и королями. А ляхи — единая славянская семья. Они ближе всех к славяноруссам. И законы у них издревле схожи. Прежде, до завоевания России монголами, не враждовали две могучие ветви славянского народа. Более того, ляхи пришли на помощь русским, начав вместе с ними и с Литвой, тоже единокорневым народом, отвоёвывать захваченные монголами русские земли. До верховий Оки дошли шаг за шагом.
Жадность, однако, пересилила честь, совесть и славянское братство. Не захотелось бывшим союзникам после освобождения России от ига монгольского отдавать, как было изначально задумано, добровольно то, чем они владели многие десятилетия.
Способствовала разобщению и католическая церковь, которая к тому времени основательно запустила свои щупальца в Польшу и в Литву.
Вот так и началась вражда. Непримиримая. Кровопролитная. И всё же — она наносная. Пламя вражды можно загасить, если постараться. Подобная мысль согревала, оправдывая в какой-то мере переход на сторону врагов России.
Но сколько сил отдал род Курбских возвеличиванию своей отчизны? Один поход Фёдора Семёновича Курбского-Чёрного[26] против владыки Сибирского ханства Ипака чего стоит. Набирало силу Сибирское ханство, осколок Золотой Орды, укрепляло союз с ногайцами и даже с крымцами, нависая новой угрозой над Россией. Угрозой из Сибири. Первые её признаки уже осязались. Хан Ипак начал притеснять вогулов и остяков, которые жили в дружбе с Россией, вели крупную меновую торговлю с русскими купцами через Мангазею и через Камень с Пермью и Вяткой, при этом русских купцов и промышленников тюменские татары не только грабили, но и убивали. При поддержке Ипака начал озоровать и князь Асяка, глава вогульского Палымского княжества. Подобного терпеть было нельзя. И вот Иван Третий, Великий, Грозный, разгромив на Угре хана Ахмата и освободившись от татаро-монгольского ига, решил нанести упреждающий удар по Ипаку, одновременно объясачить вогулов и остяков, а при удачном стечении обстоятельств присоединить их к России.
Родовая память Курбских сохранила все боевые подвиги князя Фёдора, свершённые в том исключительной важности для отечества походе. Сохранила и то, что Курбский-Чёрный мечтал, побив хана Ипака, стать великим князем Тюменского княжества, в который войдут все народы Сибири — дружеского Москве княжества, но свободного от неё. Иван Третий Грозный проведал о том замысле, но не опалил князя Фёдора, а прислал к нему в товарищи воеводу Салтыка Травина[27]. Смирился Курбский-Чёрный, а по завершении похода понял, сколь важно честно служить отечеству. Его наказ, данный сыновьям, которых он призывал быть истинными патриотами родины, дорожить честью, был не забыт и его потомками, в том числе и князем Андреем Курбским.
Сын Фёдора Михайловича повторил подвиг отца, о чём в Государевой разрядной книге под 1499 годом записано:
«Повелением государя великого князя Ивана Васильевича всея Руси хождение воевод князя Петра Фёдоровича Ушатого, да Семёна Фёдоровича Курбского, да Василия Ивановича Заболотского Бражника в югорскую землю, на Коду и на вогуличи. А от Печеры-реки воеводы шли до Камня две недели, и тут разделились воеводы: князь Пётр да князь Семён через Камень шли щелью, а Камня в облаках не видать, только ветрено. Да убили воеводы на Камне самояди 50 человек и взяли 200 оленей, а на оленях от Камня шли неделю до первого городка Ляпина. А всего до тех мест шли 4650 вёрст. Из Ляпина встретили с дарами югорские князья на оленях, и от Ляпина воеводы пошли на оленях, а рать — на собаках. И Ляпин взяли, и поймали 23 города, да 1009 лучших людей и 50 князей привели. Да Василий Бражник взял 8 городов. И пошли к Москве здоровы все ко государю».
У Великих князей московских и первого государя Российского Ивана Третьего Великого Грозного, хотя и стремился он к единовластию, в чести были князья и бояре, особенно Владимировичи. Иван Третий уважал права удельных князей, признавших его царскую власть. Никогда за поперечное слово, даже не в угоду общему делу сказанное, не опалял. Напротив, прислушивался к советам, даже к тем, какие оприч души, и если находил в них доброе начало, принимал.
Круто повернул укоренившийся порядок сын его от второго брака с Зоей Палеолог, племянницей последнего византийского государя Константина Девятого. Упрятал венчанного на престол Дмитрия[28], внука Ивана Третьего, сам царствовал не будучи венчанным на царство, оттого, может, с болезненной остротой воспринимал любой, даже самый полезный совет, им не дозволенный. Тогда многие, привыкшие говорить смело о недостатках в правлении, поплатились либо ссылками, либо головами. Пострадал тогда и Семён Фёдорович Курбский, воевода, славный не только походом в землю югорскую.
А уж Елена правительница, вторая жена не венчанного на царство царя, тоже незаконно властвовавшая, вовсе не давала никому пара изо рта выпустить, руками своего любовника Овчины-Телепнева расправляясь с добрыми советчиками, не в угоду ей сказавшими слово.
А сын Елены Глинской, не весть от кого зачатый[29] (ещё при жизни мужа поговаривали, что она якшалась с Телепневым), но даже если от законного царя, всё равно на четверть крови Мамаевской[30], ибо Глинские — потомки хана Мамая, разбитого Дмитрием Донским и окончательно добитого царём Золотой Орды Тохтамышем. Не умертвил Тохтамыш врага России и своего врага, а отпустил к польскому королю, который дал Мамаю на содержание городок Глину.
