В шестьдесят первом Дюню перевели старшим фельдшером в психиатрическое отделение Плопской участковой больницы. Заведовать медпунктом назначили Алексея Ивановича Чебана. Сельчане с первых дней почувствовали контраст. Алексей Иванович все делал неспешно и неохотно. Но весьма охотно он наносил визиты больным на дому. К визитам быстро привыкли и в каждом доме фельдшера ждал щедро накрытый стол.

Говоря о медицинских работниках, сельчане грустно шутили. Если в качестве руководителей государства от Ленина, Сталина и далее лысый чередовался с нелысым, то в селе фельшер пьяница чередовался с трезвенником. Сейчас, к сожалению, село практически лишено медицины вообще.

Хочу воскресить моих предков,

Хоть что-нибудь в сердце сберечь..

Булат Окуджава

Мой дед

Мое первое, довольно позднее, воспоминание о деде Михасе, отце моей мамы, связано с летним ярким солнечным днем. Дед сидел на низкой табуреточке под раскидистым орехом, нагнувшись вперед, и что-то мастерил ножом. Голова его была чуть вытянута вперед. Грудь его тяжело вздымалась, плечи были подняты высоко, закрывая шею.

Дышал он тяжело, шумно, как будто сразу несколько гармошек вразлад играли в его груди. Руки у него были крупными, с длинными узловатыми пальцами, резко утолщенными на концах. Фиолетовые ногти были величиной с трехкопеечную монету. Толстые синие вены на руках, казалось, готовы были лопнуть.

Перед дедом стоял большой широкий табурет, на котором лежали инструменты. Баба Явдоха возилась у плиты, что-то рассказывая. Курица, бродившая вокруг табурета, подошла к босой синюшной дедовой ноге. Нога его казалась очень толстой и была покрыта множеством коричневых корочек, из под которых сочилась желтоватая водичка. Прицелившись, наклонив хохлатую голову, курица клюнула один из струпов. Дед отдернул ногу и взмахом руки, в которой был нож, отогнал курицу. Показалась капля темной, почти черной крови.

Бабушка подошла к тряпочкам, висевшим на, протянутой от ореха до угловой балки хаты, черной проволоке. Сняв одну, она накрыла дедову ступню, попутно посылая курице самые страшные проклятия. Дед периодически клал инструменты на большой табурет и опускал руки, упирая их в края маленькой табуреточки. Казалось, ему так легче дышать. Слушая разноголосые дедовы хрипы, я чувствовал нарастающее стеснение в груди. Становилось трудно дышать, я ощущал, как и мне начинает не хватать воздуха.

Дед родился и рос в числе десятерых детей на обрывистом берегу речки Жванчик в селе Заречанка Каменец-Подольской губернии. По рассказам деда, в каждой семье было не менее восьми детей. В конце девятнадцатого века вместе с остальными, в поисках лучшей доли, почти весь путь до Бессарабии пешком проделали и несколько родственных семей Мищишиных.

До сегодняшнего дня всех моих родственников по линии матери в селе за глаза называют дiдьками. В минуты возмущения, либо восхищения мой собственный отец называл маму и меня:

- От дiдько (дьявол)!

В первую мировую войну дед был призван в царскую армию. По его словам, из всего взвода грамотным был только один солдат еврейской национальности. Физически он был очень слабым. В первые же дни при рытье окопов у него буквально слезла кожа с ладоней и они представляли собой две сплошные раны. Более крепкий физически, дед помогал ему рыть окоп, выполнял за него часть других работ. В ответ солдат делился с ним едой, так как часто получал передачи от недалеко живших родственников.

Вскоре часть была передислоцирована и передачи прекратились. Дед продолжал помогать. Мовш (они называли друг друга Миша) вызвался обучить деда грамоте. В результате через полгода дед свободно читал и писал, знал арифметику и даже писал письма для своих сослуживцев.

Мовш, по словам деда, постоянно читал все, что попадало под руку. Пристрастился к чтению и дед. В одном разбитом доме он нашел три книги, из которых одна была церковная, одна - для юношества. Книги дед заучил наизусть.

Весной шестнадцатого года на фронте дед попал под газы. Получил сильнейшее отравление. Спасся тем, что успел забраться на чердак двухэтажного дома, где провел несколько дней. По словам деда газы шли по низу и вся местность была густо усеяна телами отравленных русских солдат.

Когда повернул ветер, нашли его случайно. Проведя три дня в госпитале, он был выписан, так как начались бои и раненые пошли потоком. В тяжелом состоянии деда демобилизовали, выдали документы и он самостоятельно добрался домой.

Поправился дед быстро. Женился, пошли дети. В конце восемнадцатого года родилась моя мама. Получил земельный надел. Совместно с младшим братом Регорком ( Григорием ) держали пару лошадей. Отделившись, заложил сад, а в начале тридцатых годов и виноградник.

Его фронтовой друг из села Фрасино привез из Трансильвании черенки различных сортов винограда. Наряду с местными сортами, взятыми у соседа Юрка Ткачука, дед посадил и привезенные черенки. Если сад выкорчевывали еще при жизни деда под строительство дома Гавришей, то виноградник, заложенный дедом сохранялся до конца семидесятых.

Я не могу перечислить всех сортов винограда у деда. Предпочтительными сортами были: Изабелла, Кудерка, Белая Лидия, Тирас. Но выше всех стоял сорт Раиндор. Это был виноград, дающий небольшие кисти ягод желто-розового цвета, очень сладких, с необыкновенным дурманящим ароматом. Дед не любил и никогда не высаживал Тысяча Первый и Бако. Он не любил темных сортов винограда и вина.

В тридцатых дало знать о себе отравление газами. У деда началась одышка, стали сильно отекать ноги. Болезнь его медленно, но верно прогрессировала. Несмотря на болезнь, я не могу припомнить деда ничего не делающим. Руки его всегда были заняты. С помощью самых примитивных инструментов дед самостоятельно делал деревянные краны для вина, не только не дающие течи, но и привлекающие взгляды своим изяществом.

Деревянный ухват, лопата для выпечки хлеба, трехпалая рогатина для перемешивания сусла, ручки ножей и многие другие инструменты отличались легкостью и удобством. Лучковая пила, деревянная часть которой была сработана дедом, спустя много лет после его смерти хранилась у моего отца. После смерти родителей пила была бездумно оставлена мной в открытом сарае и, приехав однажды, я ее не нашел.

Каждый год отец вместе с дядей Колей Сербушкой привозили деду целый воз диких побегов, вырубленных весной по краю лесополос вокруг колхозного сада. В селе они использовались для изготовления тычек под виноград. Воз вываливали за погребом.

Усевшись на свою неизменную табуреточку, дед, бывало, по несколько дней сортировал и раскладывал привезенное зятьями. Мы с Тавиком помогали ему, вытаскивая и подавая деду указанные им побеги. Часто помогал Боря, живший со своей мамой Антосей во второй половине дома.

Тонкие, кривые, с изломами побеги сразу откладывались и шли на дрова. Самые ровные, без боковых веток длинные побеги дед укладывал, как говорил тогда я, головой к ногам. С нашей помощью дед стягивал их ржавой проволокой в нескольких местах. Плотно скручивая проволоку зубом от конной бороны, дед окончательно выравнивал побеги. Готовые связки мы с Тавиком навешивали сушиться на толстые колья в стене стодолы под длинной соломенной стрехой. После сушки дед делал из ровных побегов ручки для лопат и граблей.

Неспешно расположив перед табуреточкой, подолгу проворачивая, принесенный нами из стодолы чурбан, дед ставил на него свою барду, которую не доверял никому.