- Пусть будет двадцатка. Два сантиметра. - и пожал плечами.

Через пару минут я протянул лист, исписанный числами, и сказал:

- Столько-то.

Дядя Миша довольно хмыкнул и с гордым видом написал свой результат. Его результат оказался в два с лишним раза меньше моего. Почему?.. Ага! Вот почему!

- Так вы высчитали площадь только одного боку, а у доски их целых шесть.

Все гости склонились над тетрадным листком. Дядя Миша стал пересчитывать. Потом все числа сложил в столбик. Через минуту комментарии были излишними.

Затем дядя Миша нарисовал прямоугольный треугольник и, оставив те же размеры, спросил:

- А если доска клином?

Это мы в уме. Площадь широкой стороны разделил на два. ═

- Да-а... - только и сказал дядя Миша.

Но дядя Никола Гусаков, все годы работавший в колхозе землемером, не унимался:

- А вот тако... Скiлько тут буде гектарив? - после чего нарисовал поле и у каждого края написал по цифре.

Дядя Миша вмешался:

- Лешайте, Неколо! Хвате! То не для дитины. И так добре знае.

Я залез на лежанку. Взял линейку и чистый листок в клетку. Всмотрелся. Хорошо подходят две клеточки на сто метров. Как раз один сантиметр. Четыре клеточки, две прямо, а две в сторону, сто на сто - один гектар. Это мне Тавик говорил! Нарисовал. Получился, помню, неправильный четырехугольник, совсем как тот, что рисовал сосед. Долго не подходила по размерам четвёртая сторона, пока не догадался использовать линейку, как циркуль. Так соединил стороны последнего угла. Но тут нельзя просто умножить длину на высоту! Как-то сама собой пришла мысль разделить четырёхугольник на два треугольника. Перпендикуляры удачно опустились на одну общую сторону. Измерил высоту каждого треугольника. А дальше - совсем просто! Вот площадь каждого треугольника. Потом сложил. Послюнявив химический карандаш, написал. Чтобы было отчётливее. Не слезая, протянул с лежанки лист.

Гусаков полез во внутренний карман кафтана. Вытащил сложенную вдвое вдоль, потёртую ученическую тетрадь. Открыл. Поводя пальцем по страницам, долго искал. Наконец выпрямился:

- ... ... ... твою мать! Зэмлистроитиль з райсполкому з Тэрнове довше щетав то самэ поле в Понорах. Тай ше скiлько находелеси з метровкою по полю. Як те щетав? А ну, каже! Показуй!

Быть в роли учителя и объяснять мне нравилось всегда. А особенно, если я сам знал то, о чём меня спрашивали. Спустившись с лежанки, сел за стол. Дядя Миша геометрию поля освоил сразу. Потом, наконец, сказал, что понял и землемер дядя Никола. Дядя Толя Грецив не вмешивался. Только в конце, прицокнув языком, сказал:

- От жидик!

Потом долго дядя Никола Гусаков давал мне задания. Выполняя их, я, скорее всего, вычислил, все колхозные пахотные и не пахотные площади. Когда он уходил, мама отворачивалась к плите. Плечи её коротко сотрясались. Это означало, что моей маме очень весело!

Следующим летом отец, поехав навестить Алешу, привёз из Черновиц комплект для кафельной печки. Кафельных печек в селе ешё не было. Нужен был мастер. Дядя Симон, живший в Диметрештах и бывший печником, тогда кафельных печек ещё не возводил. На месте мастеров не нашлось.

Уже летом, вернувшись из очередной поездки в Черновцы, отец приехал не один. Рядом на пороге дома стоял приехавший с ним печник. Лет пятидесяти, одетый в потёртое солдатское ХБ, не по сезону летом на ногах были кирзовые сапоги. За плечами был увесистый выцветший рюкзак, наполненный инструментами. Наш дом сразу же пропитался запахом немытых ног, сопревших портянок и сапог. А следующим утром мама, вытащив подушку на улицу, долго изучала её. Выбив, за прищепки повесила сушить до вечера.

Спросив, где будет стоять печка, долго мерил, считал, потом снова мерил. Потом отец старательно выпиливал доски в полу, укорачивая лигари (лаги). Потом заливал фундамент под печку, выравнивал под ватерпас. Мастер больше стоял в стороне и смотрел. Мама вначале посмеивалась.

Подсчитав пакеты с кафелем, мастер взялся за дело. Работал очень медленно. Сначала укладывал ряд-два огнеупорных кирпичей, потом с помощью проволочных крючков и петель, крепил, заполненные глиняным раствором, кафелины. После каждой уложенной кафелины садился на низенький табурет и подолгу курил. Обедал не спеша. К обеду обожал стопку сливянки. После обеда час-другой спал на топчане под старой грушей.

Однажды к нам зашёл дядя Миша. Мама еще во дворе тихо попросила его:

- Мишка, подивись за роботой сэго майстра. Ты розбираешьси. Мини здается, шо вiн дуже помало робе. В мени всё вже кипит.

Дядя Миша долго наблюдал за работой мастера. Потом молча пересчитал взглядом уложенные кафелины и еще лежащие в картонных пакетах. Когда пришел отец, дядя Миша вышел за ним на улицу. Вполголоса сказал:

- Николо, тебе больше, чем на ряд, не хватит кафеля. Я подсчитал.

Отец не поверил. Зашли в дом, стали считать. Точно. Не хватает, и много.

- Как же так? - вопрошал отец у мастера.

Тот пожимал плечами:

- Мабуть купили менше...

Стали мерять и считать заново. Оказывается мастер на одну кафелину увеличил длину всей печки.

Отец попросил дядю Мишу пару дней присмотреть за мастером, а сам поехал в Черновцы. Вечером следующего дня отец привез в пакетах недостающий кафель. За эти два дня дядя Миша с удовольствием включился в процесс воздвижения печки, на ходу осваивая профессию кафельщика. Быстрыми темпами строительства печки мастер был недоволен, чего, кстати, не скрывал.

Однажды в саду дядя Миша сказал:

- Николо! Это какой-то тёмный человек. Он хорошо знает все, что касается леса. А среди людей, как будто и не жил. Наверное, какой-то бандера.

Наконец печка, благодаря дяде Мише, была достроена. Мастер, неохотно собрав свой рюкзак, уехал. Отец проводил его до станции, купив, по предварительной договоренности, билет до Черновиц.

После отъезда взрослые ещё пару недель говорили о загадочном мастере. Бандеровец он или нет, яснее не стало. Сейчас я полагаю, что скорее всего это был бомжевавший одинокий человек, который, столоваясь довольно обильно три раза в день, да ещё со стопкой сливянки, просто тянул время.

С тех пор отец ещё два раза переделывал кафельную печь. Оба раза перестраивал её дядя Миша. Воздвигал печку дядя Миша за полтора-два дня.

В семидесятом брат Алёша, работавший тогда заместителем главного врача района, достраивал новый дом. Двери и окна делал дядя Миша. Когда он приступил к остеклению окон, я, будучи студентом, ему помогал. Тогда я узнал, что окна, двери и полы родительского дома в Елизаветовке в тридцать девятом делал дядя Миша. А позже, в сорок восьмом, после ограбления дома двоюродной сестры мамы - Анны Гудема-Брузницкой, в нежилой комнате нашего дома дядя Миша установил ставни со штангой по диагонали. Сделанные добротно и плотно закрываясь, эти ставни впоследствии здорово помогали мне, когда я осваивал мастерство фотографии.

Окна и двери моего, построенного в семьдесят пятом, дома так же делал дядя Миша. Материал на окна он забраковал, мотивируя непригодностью для них архангельской ели. Древесина была настолько рыхлой, что прижатая стамеска погружалась в дерево довольно глубоко, сминая, а не разрезая его. Отец тогда настоял на своём. Двери, изготовленные тогда из сибирской древесины, звенящие, как гитара и пускающие смолу, стоят до сих пор. Окна, всё же прослужившие сорок лет, в прошлом году я сменил на современные стеклопакеты с термо- и звукоизоляцией.

Уже на склоне лет дядя Миша сконструировал почти миниатюрную многофункциональную веялку, позволяющую очищать семена от размеров с фасоль до макового зерна. Я видел её в работе. Использовав вместо шарниров с подшипниками эластичные прорезиненные ленты, дядя Миша добился малошумной работы веялки, практически, без износа деталей. А вместо прашовки сапой, придумал и сконструировал оригинальный ручной культиватор.