Затем следовали труба или альт, тромбон. Кзади размещался баритон. Справа располагался со своим сложным хозяйством барабанщик, слева - бас- труба. Мы, независимо от собственных способностей и степени тяготения к музыкальному искусству, знали все инструменты, знали по фамилиям, именам и кличкам самих исполнителей.

До середины пятидесятых на свадьбах играли музыканты с разных сел нашей округи. Выбегая навстречу и сопровождая повозку с музыкантами до места свадьбы, мы уже знали по именам музыкантов. Свадебные оркестры редко были постоянного состава. Они менялись в зависимости от предпочтений заказчика, сезона, занятости музыкантов.

Особой популярностью пользовались музыканты из села Редю-Маре. Выделялись артистичностью исполнения братья Лакий: Кифорца (Никифор) и Петюца (Петр). С ними часто играл, тогда еще совсем молодой аккордеонист и флейтист корбульчанин Филя Кацер. А всего в Редю-Маре было четыре полноценных состава музыкантов.

В компании братьев Лакий часто играл настоящий мастер аккордеона, неподражаемый виртуоз Алик Мукомилов. Все в районе от мала до велика звали его просто Алик. За его мелькающими по клавиатуре пальцами уследить было невозможно.

Подстать ему, талантливо играла его жена - Любовь Михайловна, родная сестра Фили Кацера. Она служила акомпониатором школьного хора, работала преподавателем музыки в доме пионеров (тогда музыкальной школы в Дондюшанах не было). На свадьбах она не играла из принципа.

Единственный раз я видел Мукомилову играющей на свадьбе ее младшей сестры Зины, вышедшей замуж за двоюродного брата моей мамы - Сашу Папушу, младшего брата нашего учителя Ивана Федоровича. Это было в пятьдесят седьмом. Взяв из рук мужа аккордеон, она самозабвенно, полуприкрыв глаза, играла. Это был вальс жениха и невесты. Когда она закончила играть, многие, не стесняясь, вытирали слезы. Через много лет, услышав снова, я с волнением узнал эту мелодию. Это был вальс "Под небом Парижа" Юбера Жиро.

Артистичностью и виртуозностью отличалась игра плопского скрипача цыганской национальности - Миши Бырля. Все называли его просто Бырля. Имени его не знало даже большинство сельчан, не говоря об окрестных селах. Его темно-коричневая, почти черная, вытертая до желтизны по углам скрипка, казалось, говорила и пела человеческим голосом. Играл он, сильно наклонив свою кудлатую голову влево, всегда с закрытыми глазами. Напиваясь до беспамятства, он продолжал играть со свойственной ему экспрессией.

Подстать Бырле мастерски играл на скрипке цаульчанин Андрей Юрчишин. В Тырново, когда во время летних каникул я проходил практику в радиомастерской, жил у него на квартире. Почти каждый вечер звучала его скрипка, напоминая мне время, когда я совсем малышом слушал и смотрел его талантливую игру на сельских свадьбах.

Земляк и соплеменник Бырли, совсем небольшого роста, одноглазый Коля Бонтиш играл на редкостном огромном аккордеоне с богатой инскрустацией. По словам старших наших приятелей, уже выучивших на уроках французского языка латинский алфавит, громадный аккордеон Бонтиша назывался "Вельтмейстер".

Мы знали совсем молодых ещё братьев - Васю, Ваню и Пусю Мельников. Подходили поближе к оркестру послушать кларнетиста Лянкэ, трубача Митю Молдована, через много лет вместе с Филей игравших на похоронах мамы моей жены. В любую группу органично вписывались мошанские музыканты: аккордеонист Митя Шамотайло и трубач Ваня Пчела.

В середине пятидесятых колхоз приобрел инструменты для духового оркестра. Научиться играть хотели многие. Но учебный марафон выдержали единицы. Через год колхозный оркестр играл на бульваре богатый репертуар.

Стали мои земляки стали играть и на свадьбах, провожаниях в армию, на всех тожественных мероприятиях села. Из оркестра выделялись братья Ставничи: Иосиф, Олекса и Тавик, трубач Гриша Гормах, тромбонист Олекса Брузницкий, баритон Иосиф Чайковский. Внушительную бас-трубу, как игрушку, держал, громадного роста, Иван Паровой.

А пока прибывшие к дому молодого (жениха) музыканты располагались на помосте и начинали настраивать инструменты, пробуя их, каждый на свой лад. Аккордеонист, пробегая пальцами по клавиатуре, извлекал переливы звуков от низких басов до самых высоких тонов и наоборот. Затем, нажав сразу на несколько клавиш обеими руками и растягивая меха, заставлял аккордеон слегка рявкнуть. Потом наигрывал отрывки нескольких знакомых мелодий.

Трубачи просматривали на свет снятые мундштуки, продували, тщательно оттирали носовыми платками и снова прессовали или вкручивали в инструмент. Тромбонист, беря пробные ноты, двигал кулисой, поверяя легкость скольжения. Наклонив инструмент, трубачи нажимали на клапана для выпуска не скопившейся еще жидкости со слюной, заодно проверяя сам клапан.

Потом у трубачей губы терлись о зубы. Как будто, упрашивая, чтобы их слегка прикусили. Нижнюю губу верхними, верхнюю нижними зубами. И так несколько раз. Лишь потом по губам пробегал влажный язык, как бы лаская. К покрасневшим и слегка припухшим губам подносили мундштуки труб и раздавались первые пробные звуки инструментов. Труба-альт произносила "та...та-та-та", тромбон вторил "там-там" и лишь бас-труба пристреливалась одиночными низкими "бу... бу".

Барабанщик отрешенно постукивал войлочной головкой колотушки по натянутой коже барабана. Почему-то поглядывая вверх, подкручивал барашки, натягивая или отпуская кожаную мембрану. Потом слегка ударял тарелками. Сперва отрывисто, а затем косо отводя одним краем, вызывая легкое, медленно стихающее шипение.

Скрипач, достав свою неразлучную спутницу из футляра, огладив ее так, что скрипке позавидовала бы его собственная жена, начинал пощипывать по очереди струны, подкручивая вправо-влево черные головки натягивающих винтов. Затем по туго натянутому волосу смычка гулял кусочек канифоли.

И лишь потом, поджав левым плечом и устроив подбородник так, чтобы было удобно скрипке, слегка ударял смычком по струнам. И снова... Смычок взад-вперед, притираясь к каждой струне... А, затем целая музыкальная фраза, когда скрипка выговаривает слова почти человеческим голосом...

Каждый инструмент пока негромко жил своей отдельной жизнью, не слушая собратьев. А перед оркестром стоял уже слегка веселый, несмотря на то, что свадьба еще не началась, Мишка. Словно полководец на плацу, он наблюдал за подготовкой оркестра, слегка переваливаясь с носков на пятки.

Неожиданно, почти без паузы, словно повинуясь взмаху палочки невидимого дирижера, грянул короткий оглушительный марш. Мишка, как будто давно ждавший специального сигнала, с ходу пустился в пляс. Левая рука его оказалась за затылком. Правая, далеко отставленная в сторону, держала между средним и указательным пальцем дымящуюся сигарету. Мишка отплясывал марш в своем, ничему и никому не подвластном плавном ритме.

Последним аккордом ударила по коже барабана быстро стихающая дробь. После короткой паузы зазвучал осторожный флуер в исполнении скрипки в волшебных руках Бырли. Затем аккордеон и кларнет повели мелодию в волнообразно нарастающем, казалось, неповторимом ритме.

Потом альт-труба сорвала с высокой горы хрустальный поток божественных звуков, и в такт двигающейся кулисе тромбона стремительно понеслась, будто плывушая по волнам, мелодия, покачиваясь на пологих гребнях низких, почти утробных звуков барабана и бас-трубы. Так в моем далеком детстве звучала древняя "Хора". Традиционной свадебной мелодией всегда была "Сырба".

На звуки музыки потянулись первые гости молодого. Во двор степенно входили пары, иногда по две-три сразу. Женщины несли в руках выпеченные к свадьбе хлеба, обернутые длинными вышитыми рушниками. Мужики доставали из глубоких карманов своих праздничных кафтанов бутылки самогона.

Ребятня, отделившись от родителей еще у калитки, кучковались у угла палатки, поближе к музыкантам. А те уже играли жизнерадостную залихватскую мелодию, слова которой мы, кажется, знали еще с пеленок: