Будучи у деда, в тот день я долго откладывал возвращение домой. Когда мы с Алёшей возвращались от деда, издали увидев красное одеяло, я шёл вначале вслед за Алёшей, скрываясь от старого цыгана. Приблизившись, я увидел, что цыган продолжает лежать укрытым с головой. Тем не менее, поравнявшись с красным одеялом, уже шёл рядом с братом, прикрывавшим, как мне казалось, меня от лежащего старика. Когда мы миновали табор, я постепенно обгонял Алёшу, рассчитывая, что он надёжно заслоняет меня от взоров старого кудлатого цыгана.

Второе, случившиеся со мной при виде цыган, потрясение я испытал через несколько лет на шляху, ведущем через наше село из Плоп в Брайково. Тогда я наблюдал, необычную в своей жестокости и своеобразии драку двух цыганских таборов.

Возле колодца в самом центре села, в углу огорода Тавика, моего двоюродного брата, остановились несколько цыганских кибиток. Соскочившие с передков, несколько цыган помоложе, стали доставать воду и лить её в длинный, выдолбленный из песчаника, жёлоб, из которого утром и вечером поили колхозных лошадей. К жёлобу по очереди подводили лишь разнузданных лошадей, тянущих, за собой кибитки. Кони жадно начинали пить. Не дав насытиться, под уздцы силой отводили не утоливших жажду животных. Их место тут же занимали другие.

Мы, малолетние, видели тревогу, спешку и стремление цыган, как можно скорее, покинуть место вынужденного короткого постоя. Мужчины переругивались между собой. Женщины опасливо поглядывали вдоль дороги на Плопы. Детей не было видно вообще. Все они, скорее всего сидели, прижавшись друг к другу, в глубине кибиток.

Со стороны Плоп показался всадник, скачущий на низкорослом, вислобрюхом коне без седла. Его босые, грязные пятки прижимались к животу лошади. Издали он исступлённо кричал по цыгански, оборачиваясь и показывая коротким кнутовищем в сторону кладбища:

- МасЕг! АрсЕний лерОм!

О том, что запечатлела моя нестойкая детская память в крике цыгана и последующем массовом побоище через много лет я рассказал литературному сотруднику районной газеты "Трибуна", переводчику, знающему несколько иностранных языков, включая японский, цыгану по национальности Анатолию Рэдицэ.

Прослушав несколько раз повторенные мной восклицания наездника - цыгана, Анатолий оперативно расставил все точки над "и". По его мнению, цыган в панике восклицал:

- Май сЕгу! АрасЕн. Ми ле Ром!

В переводе с цыганского означает: "Быстрее! Живее! Нас догоняют! Цыгане!"

Не успев напоить последнюю пару лошадей, цыгане спешно взнуздали, затянув удила, лошадей. Выстроившись в цепочку, четыре кибитки резво взяли курс в сторону Брайково. Однако пологий, кажущийся незначительным по крутизне, но длинный подъём стал неодолимым препятствием для потерявших силы в бешеной гонке, давно выдохшихся, лошадей. Кони артачились, не желая преодолевать подъем.

Мы, сидевшие, как воробьи, на заборе Тавикова двора, ссыпались и переместились во двор напротив. Там жил мой одноклассник, самый старший в нашей компании по возрасту, Иван Твердохлеб. Митро - его отчим, отставив в сторону вилы, вместе с нами оперся о частокол забора, наблюдая за табором. По ту сторону забора разворачивалось захватывающее зрелище, которое в нашей тихой Елизаветовке увидишь не каждый день.

Старший по возрасту цыган что-то крикнул. Остальные бросились к повозкам, вытаскивая какое-то тряпьё. Один подбежал к кибитке и сорвал цветастый платок с сидевшей на облучке старой цыганки. Все принялись плотно завязывать глаза лошадям. Завязав глаза, табор тронулся. Каждую кибитку сопровождали по два цыгана. Одни, взяв лошадей под уздцы, тянули их вперёд. Другие изо всех сил стегали измученных животных по крупу и спинам. Шагавший за последней парой лошадей, изо всех сил лупил по хребту коня длинной увесистой палкой.

Больше всех артачились кони, тянувшие переднюю кибитку. Державший их под уздцы старый цыган в сердцах хлестнул лошадь кнутовищем по морде. Лошадь привстала на дыбы. Внутренняя посторонка лопнула. Непостижимым образом нога лошади оказалась по другую сторону дышла. А идущий сзади ударил по крупу в очередной раз. Лошади окончательно запутались и, резко повернув, встали поперек дороги. Одно из передних колёс попало под днище кибитки и намертво заклинило. Табор встал.

А со стороны Плоп, тем временем показались несколько всадников. Они быстро приближались. Преследуемые, выхватив из под днища телег слеги (жерди), стали в ряд, заслонив собой ряд кибиток. В кибитках всё замерло. Только две или три женщины, соскочив с облучков, встали поодаль за мужчинами. За всадниками замаячила, несущаяся вскачь, бричка, на которой сидели несколько человек.

Под верховыми вздыбились кони, остановленные ударами толстых слег. В руках нападавших были палки покороче. С высоты удары наносились чаще и были точнее. За исключением пожилого коренастого цыгана, преследуемые защищались вяло.

На помощь защитникам табора бросилась, путаясь в юбках, ещё не старая цыганка. Она изо всех сил хлестнула кнутом самого рослого из нападавших, возможно вожака. Сопровождавшая цыганку небольшая лохматая черная собачонка, словно по команде, вцепилась в ногу вожака. Оттолкнув цыганку, он схватил собаку за задние ноги и, размахнувшись, ударил собакой цыганку поверх спины. Развернувшись, изо всех сил своим живым орудием стал хлестать коренастого цыгана. Подоспевшие на бричке, спрыгнув, всем скопом навалились на старшего и молниеносно связали его, примотав затем его руки к туловищу. Ножей, привычного в нашем воображении оружия цыган, никто ни разу за время драки не вытащил.

А вожак преследователей, всё ещё держа еле шевелящуюся собаку, неожиданно изо всех сил ударил её головой о ступицу колеса. Затем отбросил тело собаки в придорожную канаву. После пленения старшего никто из преследуемых не сопротивлялся. Меня поразило то, что бывшие противники стали разговаривать между собой, если не спокойно, то не враждебно. Как будто все закончили сообща какую-то важную работу.

А мы, словно приклеенные к забору, всё так же стояли, как окаменелые. Во рту у меня пересохло, в руках до кончиков пальцев ощущалась какая-то неприятная нудьга. Ноги дрожали, обессиленные. Хотелось присесть. Всё происходящее казалось нереальным, как будто я только что просмотрел кино с неприятными для меня кадрами. Не верилось, что всё ещё минуту назад происходило наяву.

А цыгане тем временем, нападавшие и защитники, сообща и делово, распрягли лошадей. Приподняв на руках одну сторону телеги, вывернули и за дышло выправили переднюю ось. Шкворень, чуть было не вылетевший из поворотного круга оси, самостоятельно встал на место. Два цыгана остались запрягать лошадей. Остальные вернулись к последней кибитке. Приподняв, усадили связанного цыгана лицом назад.

За время драки, сидящие в кибитках, сидели тихо, прижавшись друг у другу. Отдавленный спинами сидящих детей и женщин брезент за время драки не шевелился. Как будто за брезентом рядком были уложены небольшие наполненные мешки. Только пожилая цыганка с первой телеги уселась боком, свесив ноги, на последней, рядом со связанным цыганом. Повернувшись, вытерла тёмным платком кровь на лбу, залившую и свернувшуюся на левом глазу цыгана. Вероятно это была его жена. Двое цыган помоложе, вскочив на своих лошадей, пустили их рысью к Плопам.

Оставшиеся нападавшие пристегнули своих коней к отдохнувшим за время побоища лошадям первого табора. Развязав животным глаза, поправили уздечки. Неспешно, словно снявшись с обычной стоянки, табор тронулся в сторону Брайково. Заднее колесо последней кибитки сильно виляло, оставляя в пыли вдавленный гладкий змееподобный след. В такт вихляющему колесу качались, опущенные с телеги, ноги связанного цыгана.

О происшедшей на шляху драме напоминала только истоптанная дорожная пыль, местами облепившая свернувшуюся, уже высыхающую черную кровь и неподвижное тело собачонки, лежащей, разбросав ноги, с закинутой окровавленной головой на пологом скате придорожной канавы.