Слово «бездельники» было неразрывно связано с пользующимися дурной славой цыганами и вызывающими подозрение безработными. В одной из своих флит-стритских идиллий поэт Джон Дэвидсон написал о «полируемой бездельниками стене». Стоит только произойти преступлению, как тут же собирается «небольшая кучка зевак», как, например, в «Тайне Лористон-гарденс» («Этюд в багровых тонах», часть I, глава 3).

«Лентяйство» колебалось где-то между «бездельничаньем» и «праздношатанием». В 1890-х годах писатель-юморист Джером К. Джером редактировал литературный журнал «Лентяй», в котором была напечатана «Загадка Старка Монро» Конан Дойла. Выдающиеся личности, такие как Генри Ирвинг или сам Конан Дойл, интервьюировались для «Лентяя» в весьма расслабленной манере. Идея, состоящая в том, чтобы представить чтение как подчёркнуто праздное занятие, не нова, но журнал осовременил её и предложил читателю присоединиться. В 1892 году Конан Дойл вступил в реальный клуб «Лентяи», расположенный на Арундел-стрит, недалеко от Стрэнд, явно послуживший прототипом клубу «Трутни», описанному П. Г. Вудхаусом. Как в уайльдовской манере замечает Холмс: «Я не помню чувства усталости на работе, хотя безделье меня полностью выматывает» («Знак четырёх», глава 8, «Нерегулярные полицейские части с Бейкер-стрит»). Скука — цена, которую представители богемы, эти щеголеватые интеллектуалы, платят за свободу от упорядоченной жизни, и, как это ни парадоксально, знак превосходства.

Это была ещё одна относительно современная идея. «Иногда скука, — пишет Питер Туи, разбираясь в истории вопроса, — может заставить человека держаться особняком от других людей, от целого мира и, что самое странное, от самого себя. Скука обостряет самовосприятие». Ощущение скуки, возможно, давало представителям богемы приятное ощущение непохожести на остальных, что, правда, часто сопровождалось ограниченностью в средствах.

«Шерло Комбс» в «Непутёвых расследованиях», 1892 г., журнал «Лентяй», Люк Шарп.

Некоторые критики различают обычную скуку и бодлеровскую тоску, утверждая, что скука — «сиюминутная реакция», а тоска — «нечто вселенское». Случается, однако, что Шерлок Холмс, подобно своим современникам, английским поэтам-декадентам, явно переживает и то, и другое одновременно: «Преступления скучны, жизнь скучна, на земле вообще не осталось ничего, кроме скуки» («Знак четырёх»).

Холмсу, действительно, докучает «скука»— любимое слово, обозначающее раздражение, — но только потому, что, как ни парадоксально, большинство людей не видят, какой удивительной и «необычной» — ещё одно любимое слово («Союз рыжих», «Голубой карбункул») — может быть повседневность. Всё, что достаточно хорошо для всех остальных, — они называют это «обычным» — просто недостаточно хорошо для Холмса.

Шерлок Холмс в исполнении Уильяма Джиллетта и его «подкожные впрыскивания» с доктором Ватсоном, 1900 г.

То, что Холмс нуждается в частой стимуляции, — прямое следствие его желания избавиться от скуки. Иногда помогают интеллектуальные проблемы или «дела», но когда и этого недостаточно, он прибегает к искусственным способам, как Бодлер, непревзойдённый представитель французской богемы, обращаясь к пузырьку с кокаином («Знак четырёх», глава 12 «История Джонатана Смолла»).

Уильям Джиллетт в роли Шерлока Холмса, литографическая компания Дж. Оттманна, издатель Р. Г. Расселл, 1900 г.

Даже для представителей богемы успех имеет значение, а неудачи ранят:

Артур Рэнсом рассказывал о том, как посетил грязную каморку начинающего писателя, где тот ютился с женой и ребёнком:

Мы пили из пары бокалов, которые мой великий человек достал из коробки в углу.

Потом он заговорил о литературе, да так хорошо, что несвежая постель, грязная комната, жена и ребёнок как будто перестали существовать. Несмотря на немытые руки и нестираный халат, он снова встал на путь величия. Изящным жестом он поднял бокал, взглянув на рубиновое вино, а сам рассуждал об Эдгаре Аллане По и его методах… От По мы перешли к детективам и детективным историям: Габорио, Шерлоку Холмсу и аналитическому подходу а потом к взаимодействию критики и искусства.

«После ужина», 1884 г., слева направо: Генри Ирвинг, Дж. Л. Тул и Сквайр Бэнкрофт, фотография рисунка, Фил Мей.

По словам Рэнсома, этот исключительный романист со временем добился определённых успехов и отказался от своего экстремального богемного образа жизни. В его случае самоотверженность и преданность, очевидно, окупились, хотя можно предположить, что время от времени он возвращался к своим старым привычкам. Ведь Рэнсом также говорит: «Бродяжничество — зависимость, от которой труднее всего убежать». В конечном итоге, однако, большинство представителей богемы, реальных или вымышленных, изменили своему пути, выйдя на пенсию или просто исчезнув на некоторое время, как, например, Холмс.

В любовных романах того периода, главными героями которых были преимущественно женщины, богема могла выступать искушением, ловушкой или неким обрядом посвящения, и погружение в неё всегда было временным. Капри, героиня романа Дж. Фицджеральд Молли «Никаких чудес. История богемной жизни», — натурщица (предшественница «Трилби» дю Морье), сперва бедная и беззаботная, предполагает, что вскоре оставит подобный образ жизни. «Я часто желаю, — говорит она художнику Марку, своему возлюбленному, — быть не такой богемной, как сейчас. Это всё очень хорошо и приятно, когда ты молод, но здесь, в Лондоне, надо становиться на путь респектабельности и благосостояния ещё подростком, особенно если ты женщина». Береника, наивная героиня романа Фанни Эйкин-Кортрайт «Богемная история любви», проводит время с мужчиной, которого считает своим дядей, бедствующим писателем, смирившимся с неудачей. «Приехав в Лондон два года назад, я был полон великих устремлений, — говорит он ей, — но теперь всё кончено». Он предпочёл бы «удобное кресло, уютный кабинет, хорошую гавайскую сигару в зубах, змеящиеся струйки дыма, мечты и мысли, грустные или весёлые, но только не свои, а других людей, о которых можно просто почитать». Эйкин-Кортрайт была набожной христианкой и учительницей в школе для девочек, которая придерживалась доктрины «гендерного разделения»; её героиня получит некоторые жизненные уроки, наблюдая мужскую неудовлетворённость жизнью. В более позднем произведении этого течения, романе Флоренс Уорден 1899 года «Богемная девушка», о котором мы говорили выше, героиня «не была богемной с рождения — не была одной из них. Красивый дом в пригороде Лондона и очаровательная квартира в Париже; в этих окрестностях Дайна и Милдред Уальд росли с самого детства и до тех пор, пока не стали яркими молодыми женщинами». Когда семья Уальдов разоряется, девочки получают работу в театре, живут в каморке и пользуются вниманием мужчин, но в конце концов счастливо выходят замуж. Хотя богема выживала в новых изменённых формах, многие описания поздневикторианской богемы были записаны постфактум и потому неизбежно проникнуты ностальгией. После Первой мировой войны стало ясно, насколько изменился мир; Лондон тоже стал совсем другим. Записывая свои мемуары в 1919 году, художник Гарри Фернис отдал неоднозначную дань уважения тому, что потерял за прошедшие годы: