– Нормально я.

Газ прискакал обратно. Тут я уже сообразил, что за шум я слышал – это банда примчалась меня спасать. Он шлепнулся на землю рядом со мной, осмотрел мою голову.

– Что, Понибой, порезали тебя немножко?

Я только тупо на него уставился:

– Порезали?

Он вытащил носовой платок, смочил кончик слюной и осторожно прижал его к моей голове.

– Как свинью – кровь идет.

– Кровь идет?

– Сам погляди! – он показал мне платок, который будто по волшебству стал красным. – Они что, с ножом на тебя полезли?

Я вспомнил голос: «Хочешь подстричься, грязер?» Наверное, они задели меня лезвием, когда пытались заткнуть мне рот.

– Ага.

Я не знаю никого красивее Газа. Он красивый не как Дэрри – Газ красивый, как кинозвезда, такой красивый, что на него люди на улицах оборачиваются. Он пониже Дэрри и слегка поменьше, зато лицо у него выразительное, с тонкими чертами и он как-то ухитряется казаться сразу и задумчивым, и бесшабашным. У него темно-золотые волосы, которые он зачесывает назад, – длинные, гладкие и прямые; а летом они так выгорают на солнце, что становятся ослепительного пшенично-золотистого цвета. Глаза у него темно-карие – живые, веселые глаза, которые могут смотреть на тебя с нежностью и сочувствием – а потом вдруг вспыхнуть от ярости через секунду. Глаза у него папины, но Газ такой один. Он пьянеет, когда танцует или участвует в гонках, и при этом к алкоголю даже близко не подходит. На нашей стороне почти все парни пьют – хотя бы изредка. Но Газ не пьет вовсе – ему и не нужно. Он пьянеет просто от жизни. И он всех понимает.

Газ глянул на меня повнимательнее. Я поспешно отвернулся, потому что, сказать по правде, уже хлюпал носом. Я знал, что я весь белый, и чувствовал себя так же, и трясся, как лист.

Газ только руку на плечо мне положил.

– Ну-ну, Понибой. Они тебя больше не тронут.

– Знаю, – ответил я, но тут земля у меня под ногами стала расплываться, и по щекам покатились горячие слезы. Я раздраженно смахнул их. – Напугался только, и все.

Я судорожно вздохнул и перестал плакать. Нельзя перед Дэрри плакать. Разве что тебе досталось, как тогда Джонни, когда мы нашли его на парковке. А по сравнению с Джонни мне так и вообще не досталось.

Газ взъерошил мне волосы:

– Ты, Пони, парень что надо.

Я невольно улыбнулся – Газ кого хочешь развеселит. Наверное, это потому, что он сам все время улыбается.

– Газ, вот ты псих, ты совсем ненормальный.

Дэрри смотрел на нас так, будто хотел нас стукнуть лбами.

– Оба вы чокнутые.

Газ только бровь вздернул, этому он у Смешинки научился.

– Похоже, у нас это семейное.

Дэрри уставился на него, но потом тоже расплылся в улыбке. Газировка один не боится Дэрри и обожает его дразнить. Я б матерого гризли и то охотнее бы подразнил, но Дэрри как будто даже любит, когда Газ его дразнит.

Ребята из нашей банды гнались за вобами до самой машины, швыряясь в них камнями. Теперь они бежали назад, к нам – четверо поджарых, крепких парней. Матерые ребята, это по ним сразу видно. Я вырос вместе с ними, и они считают меня своим, хоть я и младше, потому что я – братишка Дэрри и Газа и еще умею держать рот на замке.

Стиву Рэндлу – семнадцать, он высокий и худой, у него густые набриолиненные волосы, которые он вечно зачесывает в замысловатый кок. Он смышленый и пронырливый, и они с Газом – лучшие друзья с первого класса. Стив специализировался на машинах. Никто не мог скрутить колпак с машины быстрее и тише него, а кроме того, он машины знал вдоль и поперек и мог водить все что угодно, лишь бы колеса были. Они с Газом вместе работали на заправке, Стив – неполный день, Газ – полный, и клиентов у них было больше всех в городе. То ли потому, что Стив так хорошо разбирался в машинах, то ли потому, что к Газу девчонки слетались как мухи на мед, уж сказать не могу. Стив мне нравился только потому, что он был лучший друг Газа. Ему я не нравился, для него я был «хвостик» и малышня. Газ всегда брал меня с собой, если они с ним куда-нибудь шли без девчонок, и Стива это бесило. Но я тут был ни при чем, Газ сам меня звал, я с ним не просился. Газ меня малышней не считает.

Старше всех – Смешинка, и он же в банде главный остряк. Росту в нем где-то футов шесть, он крепко сложен и очень гордится своими рыжеватыми бакенбардами. У него серые глаза и улыбка до ушей, и даже помирай он – все равно будет отпускать шуточки. Его просто-напросто не заткнешь, как будто ему смешинка в рот попала. Отсюда и прозвище. Даже учителя уже забыли, что на самом деле его зовут Кейт, да и мы редко вспоминаем, что у него вообще-то имя есть. Жизнь для Смешинки – одна затяжная шутка. Он славился выкидным ножом с черной рукояткой и умением ловко воровать в магазинах (а иначе и ножа у него бы не было), и еще он вечно паясничал перед копами. Не мог удержаться, и все тут. Над каждым его словом не хочешь, а будешь смеяться, вот его и подмывало потешаться над копами, чтобы хоть как-то скрасить их унылую жизнь. (Это он мне так объяснил.) Он любит драки, блондинок и – по какой-то необъяснимой причине – ходить в школу. В свои восемнадцать с половиной он по-прежнему младшеклассник, и так ничему и не научился. Он ходит туда просто потехи ради. Вот он мне нравился, и даже очень, потому что с ним мы вечно смеялись над самими собой да и над чем хочешь. Он мне напоминал Уилла Роджерса – может, из-за улыбки.

Но если вы спросите, кто в банде самая заметная фигура, я скажу, что это Даллас Винстон – Далли. Я любил его рисовать, когда он был на взводе, потому что тогда его характер можно передать буквально двумя штрихами. У него лицо как у эльфа, скуластое и с острым подбородком, зубы мелкие и острые, как у зверька, а уши – как у рыси. Волосы у него такие светлые, что почти белые, и он не признает никаких там стрижек, никакого масла для волос, поэтому волосы падают ему на лоб рваными прядями, сзади торчат вихрами и кудрявятся за ушами и на затылке. У него голубые, пронзительно ледяные глаза, в которых застыла ненависть ко всему миру. Далли три года прожил в бандитском Нью-Йорке, его впервые арестовали, когда ему было десять. Тонкая грань, которая отделяет грязера от бандита, в Далли была неразличима. Он был такой же бедовый, как хулиганы из южных кварталов, вроде банды Тима Шепарда.

В Нью-Йорке Далли выпускал пары в драках банда на банду, но здесь организованные банды – редкость, вместо них тут группки друзей, которые держатся вместе, а война здесь идет между социальными классами. Когда мы собираемся схлестнуться, это обычно означает, что двое чего-то не поделили, и тут как раз мимо проходили все их друзья. Ну-да, у нас есть даже банды с названиями, Речные Короли, например, и Тигры с Тибер-стрит, но тут, на юго-западе, соперничающих банд нет. Поэтому Далли, конечно, время от времени ввязывался в хорошую драку, но ненавидеть ему было особо и некого. Ни с какой бандой мы не воевали.

Только с вобами. А их не победить, хоть ты что делай, потому что им все потакают, и даже если мы их отлупим, ничего от этого не изменится. Может, Далли потому и был такой злой.

О Далли ходила слава. В полиции на него было целое досье. Его арестовывали, он напивался, он участвовал в родео, врал, мошенничал, воровал, обчищал карманы у пьяных, колотил детишек – в общем, чего только ни делал. Он мне не нравился, но он был умный и его волей-неволей приходилось уважать.

Последним – и самым мелким – был Джонни Кейд. Представьте себе маленького черного щенка, который мечется в толпе, среди чужих людей, а его все пинают, и получите Джонни. Он был самым младшим, мне почти ровесник, худощавый вдобавок, меньше всех остальных. Глаза у него большие и черные, а лицо загорелое, угольно-черные волосы он густо смазывает бриолином и зачесывает набок, но они до того длинные, что вечно падают ему на глаза растрепанной челкой. На всех он глядит нервно и подозрительно, особенно после того, как его вобы отделали. В банде он был любимчиком, младшим братишкой. Отец вечно лупил его, а матери до него дела не было, и только если что-нибудь было не по ней, она орала на него так, что у нас дома слышно было. Как по мне, а это для него было еще похуже взбучки. Если б не мы, он бы уже миллион раз из дому сбежал. Если б не банда, Джонни в жизни бы не знал, что такое любовь и теплота.