Описывая выборы в ЦК, Воронский допустил, таким образом, явную, но скорее всего невольную ошибку. Означает ли это, что столь же неверно он представил отношение Ленина к Малиновскому, и мы должны поверить Орджоникидзе? Но версия Орджоникидзе слишком не вяжется со всем, что известно об отношении Ленина к Малиновскому в дальнейшем. С другой стороны, ошибка памяти здесь невероятна, беседу с Лениным Орджоникидзе описал весьма детально. В таком случае может быть единственное объяснение: мемуарист сознательно исказил факты ради созидания посмертного ленинского культа, чем усердно занимались в 20-е годы все наследники Ленина[210].
Для Орджоникидзе это было тем более естественно, что с первой встречи в 1911 г. в Париже этот наивный и непосредственный тогда парень (по определению Зиновьева) относился к Ленину с обожанием. После нескольких месяцев общения Ленин доверил ему подобрать надежных делегатов на Пражскую конференцию, с чем Орджоникидзе успешно справился. Взаимная их симпатия была омрачена в конце жизни Ленина известным «грузинским инцидентом», когда, по словам Ленина, «Серго зарвался», набросившись с кулаками на одного из «национал-уклонистов», который в пылу спора обозвал его «сталинским ишаком»[211]. Ленин потребовал «примерно наказать» Орджоникидзе за «великорусский шовинизм» и рукоприкладство, заметив, что говорит это с сожалением, так как принадлежит «к числу его друзей»[212].
Рисуя в 1925 г. образ непогрешимого вождя, чуть ли не пред-видевшего, благодаря своему «чутью», возможность предательства Малиновского («…А если он завтра выкинет какую-нибудь штуку? Если он выскочит из ЦК и создаст оппозицию, что вы будете делать?»), Орджоникидзе хотел, по-видимому, искупить таким дешевым способом свою вину перед покойным Ильичом. Сделать это было тем легче, что в печати тот же вымысел вкратце уже изложил в 1922 г. Петровский, правда, без того, чтобы сочинять сказанные якобы Лениным слова.
Существуют и другие основания отдать предпочтение свидетельству Воровского. Первую реакцию Ленина на неожиданное появление Малиновского в пражском народном доме описал Зиновьев. «Вот это то, чего нам недостает на конференции!» — воскликнул Ленин[213]. Эти слова, сказанные еще до появления «Константина» в зале, где проходила конференция, до личного знакомства с ним, объясняют многое. Для Ленина Малиновский был не просто еще одним московским делегатом, но прежде всего известным деятелем рабочего движения, олицетворявшим те тенденции его развития, о которых говорилось на конференции.
Порвав с меньшевиками, Ленин частично и косвенно признал их правоту в вопросе об организации партии: жизнь убеждала в том, что ставка только на подполье грозит полной изоляцией от рабочих, обессмысливая усилия, предпринятые Лениным для раскола РСДРП. Теперь Ленин предлагал ориентироваться на тип организации германской социал-демократии при Бисмарке: введенные им «исключительные законы» пришлось отменить, так как социал-демократы, подвергшиеся преследованиям, даже усилили свое влияние, опираясь на легальные позиции и на представительство в рейхстаге. «Мы сделали недостаточно в легальных обществах, — убеждал Ленин делегатов. — Надо вырвать их из рук либералов, [вырвать] все легальное движение. Нужно распространять, расширять легальные общества… Везде нелегальные ячейки окружать сетью легальных ячеек»[214].
Вот эту перспективу, когда партия, оставаясь верной революционным целям, будет опираться на легальные организации, и высвечивал, как представлялось Ленину, приход к большевикам Малиновского. Понятно, что впечатление от его облика и манер не могло играть в таком случае существенной роли. Ведь ему доверяли задолго до конференции тысячи рабочих, наблюдавшие «шаг за шагом жизнь и деятельность своего секретаря»[215] (из показаний Ленина в 1917 г.), — могли ли этим похвастать профессиональные революционеры-подпольщики, известные узкому кругу партийцев и мало кому из беспартийных рабочих?
Не приходится удивляться и тому, что Ленин не придал значения словам Малиновского (сказанным «под большим секретом») о том, что ему пришлось жить по чужому паспорту в связи с событиями 1905 года — в этом не было ничего необыкновенного, многие социал-демократы поступали так же; выше уже говорилось, что в подробности Ленин вникать не стал. Не обратил внимания на этот «секрет» и Зиновьев[216].
Известно, что первые выступления Малиновского в партийной среде не всегда удовлетворяли требовательных слушателей. На Краковском совещании ЦК РСДРП с партийными работниками в конце 1912 г. его речи, как вспоминал А.А.Трояновский, свелись к освещению экономического положения разных категорий рабочих; большого понимания политического положения и широты взглядов он не обнаружил[217]. Выступая после совещания с публичным рефератом в зале Краковского народного университета имени А.Мицкевича, он рассказал о рабочем движении в России, говорил красноречиво, но и здесь от него ожидали более глубокого политического анализа[218]. По-видимому, Ленина это не смущало. Он ценил Малиновского за то, что тот рассказывает о хорошо ему знакомом, рассказывает не стандартно, по-своему, подтверждая, следовательно, тем самым неразрывную связь с рабочим классом. Можно было заслушаться, свидетельствуют Зиновьев и Крупская, когда он рассказывал о быте рабочих, о различиях между питерским и московским рабочими[219]. И, конечно, совсем немаловажно было то, что Малиновский принадлежал к признанному авангарду рабочего класса — к металлистам, к «рабочей интеллигенции».
Мысль о неизбежности появления и в России подлинных рабочих лидеров превратилась к тому времени в общее место социал-демократической агитации. В Петербурге еще в 1905 г. социал-демократы-профессионалы говорили о развитых, начитанных рабочих: «Это будущие русские Бебели»[220]. Сталин не сказал ничего оригинального, когда в 1910 г. закончил прокламацию к 70-летаю Августа Бебеля словами: «Да послужит он примером для нас, русских рабочих, особенно нуждающихся в Бебелях рабочего движения»[221]. И М.Горький восклицал, обращаясь к одному из своих корреспондентов: «Когда, наконец, у нас явятся политиками сами рабочие!»[222]. В свое время отзовисты, критиковавшие рабочих депутатов III Государственной думы за оппортунистическую тактику, объясняли ее тем, что во фракции «нет Бебелей», и призыва-ли отказаться в таком случае от участия в Думе. На это Ленин отвечал: «Бебелем нельзя родиться, Бебелем надо сделаться, Бебели не выходят готовыми, как Минерва из головы Юпитера, а создаются партией и рабочим классом»[223].
И вот теперь, казалось, у большевиков появился почти сформировавшийся рабочий-парламентарий, обладающий необходимыми для этого качествами. Решение выдвинуть кандидатуру Малиновского на выборах в IV Государственную думу представлялось совершенно естественным (тем более, что о своих шансах пройти в выборщики сообщил Ленину и Зиновьеву он сам). Другая мысль — включить его и в состав ЦК, возможно, утвердилась не сразу. Разговор с Лениным, о котором пишет Орджоникидзе, правдоподобен постольку, поскольку в прежних составах думских социал-демократических фракций еще не было депутатов, которые одновременно являлись бы и членами ЦК РСДРП. Но, видимо, вскоре точка зрения Ленина на этот счет изменилась. Ведь ему было известно, в отличие от большинства делегатов, что вопрос о Малиновском — члене ЦК уже стоял в 1910–1911 гг. И хотя Ленин не намеревался выпускать из своих рук бразды правления, заманчиво было утереть нос меньшевикам, твердившим о самодеятельности рабочих, но не имевшим рабочих среди руководителей своей фракции.
