Выгнав старшего брата, Ярославичи приступили к новому переделу Русской земли. Святослав уступил Всеволоду Чернигов[140], взяв себе взамен Ростово-Суздальскую землю и Бело-озеро. Владимир Мономах был выведен из Владимира-Волынского в Переяславль (вместе с которым он, кажется, получил и Туров[141]), а на его место сел сын Святослава Олег. Глеб сохранил за собой Новгород, третий Святославич, Роман, по-прежнему держал Тмуторокань[142]. Авторитет великокняжеской власти был восстановлен даже в больших масштабах, нежели при Изяславе.

Вероятно, тогда же Святослав удовлетворил церковные претензии Всеволода, учредив в Переяславле титулярную митрополию, по образцу черниговской. Житие Феодосия Печерского (в Успенском сборнике XII в.), рассказывая о переяславском епископе Ефреме, говорит, что он «поставлен бысть митрополитом в городе Переяславли». Согласно внутренней хронологии памятника, это произошло между 1073 и 1077 гг.[143]

За совершенные церковные уступки император Михаил VII Дука (1071–1078) потребовал от Святослава военной помощи против отложившихся от Византии болгар и херсонесцев. Святослав обещал выступить против болгар сам, а на Херсон послать своего сына Глеба и Владимира Мономаха, но переговоры затянулись, и оба похода, по всей видимости, так и не состоялись[144]. В то время, указывает Анна Комнин, Византия «не имела ни боеспособного войска, ни достаточного количества денег в царской казне, чтобы на них можно было найти вспомогательные войска из чужеземцев».

Киевляне, видимо, относились к Святославу достаточно лояльно, памятуя, что в 1069 г. он пытался удержать старшего брата от расправы над мятежным городом. Во всем Киеве один Феодосий Печерский, как повествует его Житие, беспрестанно обличал нового князя в том, что он не по праву сел на братний престол. Преподобный отказывался от встреч со Святославом, запретил поминать его имя в своей церкви и однажды послал ему большое обличительное письмо, в котором приводил имена нечестивых братоубийц древности и между прочим писал: «Голос крови единоутробного брата твоего вопиет на тебя к Богу, как кровь Авелева на Каина!» Вероятно, в это время печерское монашество приступило к переосмыслению культа Бориса и Глеба: если до сих пор святые братья-мученики почитались только как целители[145], то теперь они становятся примером безусловного послушания родовому долгу, святыми страстотерпцами, чей подвиг заключался в отказе «возняти руку на брата старейшего».

Святослав гневался, грозя Феодосию заточением, но так и не осмелился причинить какое-нибудь зло праведнику, которого чтила вся Русь. В сущности, этот честолюбец и клятвопреступник был очень набожен. От него остались два великолепных Изборника (1073 и 1076), на одном из которых красуется его надпись: «Не оставь, Господи, без внимания стремлений моего сердца! Но прими нас всех [то есть княжескую семью] и помилуй!» Житие Феодосия особо подчеркивает зависть Святослава к тому, что Изяслав имел в своей области столько святых мужей (вспомним в этой связи организацию побега Антония в Чернигов). Вероятно, не желая повторять ошибок брата, потерявшего расположение Антония и Никона, Святослав крепился, терпеливо снося Феодосиевы укоры и жертвуя на монастырь большие суммы. В 1073 г. он заложил в Киеве знаменитую Великую Печерскую церковь и отписал монастырю собственное село. В конце концов непреклонный игумен Печерской обители смягчился, перестал открыто бранить Святослава, разрешил поминать его имя на литургии (правда, только после Изяслава) и даже начал захаживать на княжий двор, чтобы душеполезной беседой наставить князя в братолюбии.

На примирительный дух Феодосия также могла настроить та решительность, с которой княжеская власть подавила всплески языческих волнений на окраинах Руси. Судя по тому, что эти эпизоды были включены в Повесть временных лет в виде пространных нравоучительных новелл, печерские книжники с большим одобрением отнеслись к жестким действиям Святославовой администрации по искоренению дьявольского «бесованья».

Леонтий, епископ Ростовский

С особенной силой «бесовское наущенье и действо» проявилось в Ростовской земле, где язычество крепко держалось среди местного славяно-финского населения[146]. В начале 70-х гг. XI в. Верхнее Поволжье поразил недород. Толпы голодных людей бродили по городам и весям в поисках пропитания. Бедствием немедленно воспользовались языческие жрецы, направившие народное недовольство в выгодное для себя русло. По всему краю прокатилась волна убийств и погромов. Нападению подвергались в первую очередь христианские центры – города, погосты и княжеские села. Беспорядки в Ростове закончились гибелью епископа Леонтия, растерзанного взвинченной жрецами толпой язычников. Под Ярославлем мутили воду какие-то два волхва, объявившие, что знают, «кто держит обилие» (задерживает урожай). Во главе голодных толп они двинулись вверх по Волге, избивая по погостам «лучших жен» – смотрительниц и ключниц княжьих и боярских дворов, которых называли также «большухи гобиньных (богатых) домов»[147]. Волхвы говорили про них: «Эта держит жито, а эта мед, эта рыбу, а та меха» – и, умертвив женщин, «отымали» себе их «именье». Для демонстрации своих колдовских способностей, говорит летопись, они также заставляли людей приводить к ним своих сестер, матерей, жен, над которыми проделывали некий ритуал: «в мечте» (символически) взрезали у них заплечья и вынимали оттуда «либо жито, либо рыбу»; многих затем тут же убивали. Здесь Повесть временных лет в несколько искаженном виде описывает обряд, который в первой половине XIX в. этнографы наблюдали в мордовских селах. Перед деревенскими праздниками, по обычаю сопровождавшимися пирами-братчинами, особые уполномоченные обходили дома, собирая съестные припасы в фонд общинного пиршества и языческих жертвоприношений. Хозяйки, приготовив в мешке разную снедь, становились спиною к дверям и поджидали их прихода. Те входили в дом, разрезали мешок, вынимали его содержимое и наносили в спину или плечи хозяйке легкие уколы ритуальным ножом[148]. Эта этнографическая параллель позволяет разглядеть в волхвах и их сообщниках представителей восточнофинской «чуди» (скорее всего, мерянских племен, к тому времени почти ассимилированных славянами), тем более что именно финские поверья объясняют неурожаи женским чародейством. Можно предположить, что, захватив погосты и села, волхвы заставляли жителей устраивать для них пиршества, которые заканчивались трагически для богатых женщин. Впрочем, если верить «Летописцу Переяславско-Суздальскому», четкого различия по половому признаку среди жертв колдовских ритуалов не было: «Много жен и муж погубиша».

От Волги волхвы повели свою ватагу вверх по Шексне к Белоозеру. По пути число их сторонников выросло до 300 человек – цифра для слабозаселенного края совсем не маленькая. Молва об их бесчинствах бежала впереди, и напуганные белозерцы обратились за помощью к Яну Вышатичу[149], которому в то время «приключися прити от Святослава» собирать дань в этих местах. Отряд Яна насчитывал всего 12 «отроков» (младших дружинников) и одного священника («попина»). Видимо, не имея точных сведений о силах бунтовщиков, Ян отправился наводить порядок. Стоянка волхвов была обнаружена им в окрестностях города, на опушке леса. Как можно думать, важнейшие дела восставшие решали в «кругу», на общей сходке, поскольку Ян через своих отроков вступил в переговоры не с волхвами, а со всеми, кто был в лагере. Первый его вопрос был: «Чьи они смерды?»[150] Те ответили, не таясь, что «Святослава». Тогда Ян потребовал выдать ему волхвов, «яко смерда еста моего князя». Получив отказ, Ян вознамерился лично пойти к язычникам, чтобы добиться своего, но отроки, осведомленные о настроениях в лагере, отсоветовали ему делать это: «не ходи без оружья, осоромять тя». Ян взял топор и велел им следовать за ним. Навстречу горстке храбрецов высыпала вся орава ослушников. Трое из них, выйдя вперед, попытались остановить Яна угрозой: «Смотри, на смерть идешь, не ходи». Однако Ян был настроен решительно. Приказав отрокам убить нахалов, он зашагал дальше практически в одиночку. Разъяренная толпа бросилась на него. Первый из добежавших занес над ним топор. Ян, опытный воин (к тому времени ему должно было быть под пятьдесят), играючи отбил удар и обухом своего топора поверг врага наземь. Подоспевшие отроки продемонстрировали не менее виртуозное владение оружием. После короткой схватки язычники в панике бежали в лес; правда, они все же сумели убить Янова «попина».