- Исключат! - говорили одни. - Уж если Широков решил что-нибудь, он своего добьется.

- Да нет, - возражали другие, - постановления же об этом еще не было.

- Какого постановления?

- Да педагогического совета. Ведь не могут же без совета исключить! Это всё одни разговоры.

- Ну, там разговоры или не разговоры, а пусть попробуют исключить. Видели, что нынче в училище началось? А завтра еще не то будет. Вон в Томской семинарии два месяца назад хотели одного парня исключить, так там ребята все стекла выбили, провода перерезали и самого инспектора, говорят, поколотили. И мы то же самое сделаем.

Третьеклассники долго бы еще спорили и волновались, но тут вмешался Сергей:

- Вот что, ребята. Завтра мы, как ни в чем не бывало, придем на занятия, а там будет видно.

С тем и разошлись.

А на другое утро, чуть только пробило семь часов, Костриков, Асеев и Яковлев вышли из ворот своего дома и зашагали в училище на Арское поле.

В гардеробной, которая в промышленном называлась "шинельной", уже было тесно и шумно. Ни один из надзирателей не заметил самовольно явившихся учеников. Но как только они вышли из шинельной в коридор, Макаров сразу же подскочил к ним.

- Прошу вас покинуть училище впредь до особого распоряжения инспектора. Вам это русским языком было сказано.

Товарищи переглянулись и пошли назад, в шинельную.

Но не успели они еще одеться, как их окружили ученики из третьего класса, второго и даже первого.

- Прошу сию же минуту, не медля, разойтись по классам. Занятия начинаются! - закричал, заглядывая в шинельную, Макаров, но его никто не хотел слушать.

Классы пустовали. Да, видно, и сами учителя в это утро об уроках не думали.

Они заперлись в учительской, и ни один из них не появлялся в коридоре, хотя звонок прозвенел уже давно.

Еще с полчаса просидели Костриков, Асеев и Яковлев в конце коридора на широком подоконнике, окруженные целой толпой товарищей. Макаров издали смотрел на это сборище, но не решался подойти.

Но вот снова прозвонил длинный, пронзительный звонок, и учителя гуськом вышли из учительской, направляясь в классы на занятия. Толпа возле подоконника поредела.

- Как? Вы еще здесь, господа? - удивился Макаров, снова набравшись храбрости.

"Господа" нехотя двинулись к выходу, и надзиратель Макаров сам проводил их до парадной двери.

Лишь только захлопнулась за ними тяжелая дубовая дверь, как в училище началась суматоха. Ученики старших классов бросились в шинельную, чтобы остановить Сергея Кострикова и его товарищей. Но шинельная уже была пуста.

- Выгнали! - закричал кто-то из ребят и, подбежав к тяжелой, длинной вешалке, на которой висела добрая сотня шинелей, начал валить ее на пол. Однако вешалка была основательная и не подавалась.

На помощь парню бросилось еще несколько ребят. Вешалка покачнулась и, взмахнув всеми рукавами и полами, грохнулась на пол.

На нее, словно на баррикаду, взгромоздились ученики.

- Прекращайте, ребята, занятия! - кричали они на весь коридор. Пускай вернут в училище Кострикова, Асеева и Яковлева.

- Директора! Инспектора!

Тут надзиратели совсем растерялись. Стоило им заглянуть в дверь, как в них летели чьи-то галоши и фуражки, а иной раз и шинели. Ученики уже высыпали на лестницу.

- Директора! Инспектора требуем! Инспектора!

- Директора нет в городе. Инспектора тоже нет. Он уехал, - врал ученикам побледневший до синевы, вконец перепуганный надзиратель Тумалович.

Но никто ему не верил. Все высыпали на улицу и пошли мимо здания училища. У одного из окон толпа остановилась. Здесь жил инспектор Широков.

- Давайте споем ему вечную память! - крикнул кто-то из толпы.

- Начинай, споем! - подхватили голоса.

- Вечная память... вечная память... вечная память инспектору Широкову, Алексею Саввичу, - запел дружный хор, а один из парней влез на тумбу и начал дирижировать, размахивая длинными руками.

У окна, спрятавшись за тюлевую занавеску, стоял злой и растерянный Широков.

После "вечной памяти" школьники двинулись по Грузинской улице. Они шли и пели студенческую революционную песню:

Был нам дорог храм юной науки,

Но свобода дороже была

Против рабства мы подняли руки,

Против ига насилья и зла.

Навстречу им уже выезжал наряд полиции. Их задержали и вернули назад. Они не успели даже дойти до угла улицы.

Пусть нас ждут офицерские плети,

Казематы, казарма, сухарь,

Но зато будут знать наши дети,

Как отцы их боролися встарь...

пели школьники, оттесняемые полицией.

В тот день, когда ученики промышленного училища, отпев заживо инспектора Широкова, высыпали с песнями на улицу, Сергей тоже не сидел дома.

В Державинском сквере, где два дня назад у него было свидание с Виктором, он встретился с ним опять.

- Ну, как дела? - спросил Виктор. - Сегодня вечером будет?..

Сергей нахмурился.

- Сегодня нет, - сказал он.

- А что случилось?

- Да ничего особенного. В училище не попасть. Начальство собирается исключить меня, Асеева и Яковлева. За четырнадцатое число...

- Так, - нахмурился Виктор. - Штука неприятная. А сколько вам осталось до окончания?

- Шесть месяцев.

- Всего-то? Подлая история... У вас, кажется, родителей нет?

- Нет. Я с восьми лет в приюте.

- Ну, что-нибудь придумаем, - сказал Виктор, участливо положив руку на колено Сергею.

- Конечно, придумаем, - кивнул головой Сергей. - А может, еще и обойдется. - Наши там бунтуют... Но как бы дело ни повернулось, станок достать надо, а то его через два дня заказчикам вернут. Адрес остается тот же?

- Тот же, - сказал Виктор.

- Ну, значит, до восемнадцатого.

17 ноября утром около крыльца Казанского училища остановились санки.

Из них вылез, кряхтя, полицеймейстер и толстый седобородый преосвященный в высокой бобровой шапке.

Всех учащихся созвали в актовый зал.

Первым держал речь преосвященный. Он долго говорил о том, что грешно и неразумно итти против начальства и что бог карает мятежников, а начальство вольно с ними поступать "строго и справедливо". Ученики молчали.

Затем коротко и резко сказал несколько слов полицеймейстер. Речь его можно было передать несколькими словами: "учатся на казенный счет, а бунтуют".

- Грошовой стипендией попрекает! - сказал кто-то в задних рядах.

И наконец заговорил сам инспектор. Заложив по-наполеоновски руку за борт сюртука, Алексей Саввич Широков вышел вперед и сказал хриплым, отрывистым голосом:

- Довожу до сведения учащихся, что Костриков, Асеев и Яковлев исключены... - Здесь Широков гулко вздохнул.

Все замерли.

- ...не будут, - закончил Широков.

В зале поднялся шум. Кто-то негромко крикнул "ура".

Училищное начальство вынуждено было оставить "бунтовщиков", так как боялось, как бы школьный бунт не перехлестнул через стены училища. В любую минуту промышленников могли поддержать казанские студенты и рабочие.

С 18 ноября в промышленном училище всё пошло своим чередом. Звенели звонки, начинались и кончались уроки, начинались и кончались перемены. Все были на своих местах - и учителя, и ученики, и сторожа.

Длинная, тяжелая вешалка в шинельной тоже стояла на своем месте. Три крайних ее крючка были заняты тремя шинелями - Кострикова, Асеева и Яковлева.

Когда три приятеля появились утром в училище, их встретили как героев. В шинельной их качали, на дворе им кричали "ура".

Во время уроков учителя разговаривали с ними осторожно и тихо, как будто все три товарища только что перенесли тяжелую болезнь.

Одним словом, порядок в училище был налажен. Всё было тихо и мирно до восьми часов утра следующего дня. А в восемь часов обнаружилось нечто такое, что снова переполошило училищное начальство и даже полицию.

Из механической мастерской исчез ручной печатный станок, только что отремонтированный и приготовленный к сдаче заказчикам. Когда об этом узнал инспектор Широков, он сказал надзирателям испуганно и сердито: