Сергей и Саня переглянулись и захохотали.

- Что смешного-то? Чего зубы-то скалите? Ведь за такие бумажки людей в Сибирь гоняют, а им смешки!..

Старуха долго еще ворчала. Ей и в голову не приходило, что "бесы бесстрашные" - это ее внук Сережа и самарцевский Санька и что у нее на дворе за баней зарыта тайная типография.

Весь день Сергей ходил, точно после выдержанного экзамена.

Он видел, как мимо их дома, придерживая шашку, пробежал полицейский надзиратель Петушок в непомерно большой фуражке. За Петушком вышагивал длинный рыжеусый Дергач, а за ним, задыхаясь, еле поспевал тучный пристав. Через десять минут после них, поднимая на Полстоваловской облака пыли, промчалась пролетка с исправником.

- Зашевелились! - усмехнулся Сережа. - Да поздно! Теперь уже наши листовочки пошли по всему уезду гулять.

В городе - на улице, в домах, в лавках, на речке - только и было разговору, что о листовках. Думали, что это дело рук ссыльных.

Все перешептывались, охали, качали головами, разводили руками.

Сергей и Саня ходили по улицам, прислушивались к разговорам, посмеивались про себя. Им очень хотелось сбегать в конец Полстоваловской и узнать, что слышно у ссыльных. Но об этом и думать было нечего, по крайней мере дня три-четыре.

Вечером, как обычно по субботам, все уржумцы топили бани у себя на дворе. И в эту субботу установленный порядок не был нарушен, несмотря на весь переполох.

Бабушка Маланья тоже топила баню. Сергей со своим приятелем таскали воду ведро за ведром. В конце концов бабушка на них даже прикрикнула:

- Никак всю речку вычерпали. Другим-то оставьте!

А мальчикам в этот день на радостях казалось, что они не то что речку могут вычерпать, а целое море.

Когда поздно вечером, после всех домашних, они пошли в баню мыться, Сергей совсем разошелся. Он выплеснул на каменку подряд несколько шаек воды. Раскаленные камни зашипели, и белый горячий пар густо повалил от печки.

- Хватит! И так жарко! Что ты, с ума сошел? - крикнул Саня, которого из-за пара не было видно.

- Жарко? - спросил Сергей и выплеснул под ноги Сане целую шайку холодной воды.

- Серьга, чорт! - заорал Саня.

Он сидел на лавке с намыленной головой, и лицо у него было сердитое.

- Озяб, Санечка? Ну, давай я тебя веничком попарю!

Сергей схватил с лавки лохматый березовый веник и кинулся к товарищу, но Саня успел схватить шайку холодной воды и окатил Сергея с головы до ног.

- Ну уж теперь не жди пощады!

Саня не на шутку перепугался. Он съежился на лавке и выставил перед собой в виде щита пустую шайку. Мыльная пена разъедала ему глаза, а воды под рукой не было. От этого он строил такие рожи, что Сергею стало смешно.

Он сел на скамейку напротив и, протянув Саньке руку, сказал:

- Ну, ладно, так и быть! Мировая!

Саня поставил пустую шайку на пол и промыл глаза из Сережиной шайки.

После перемирия оба приятеля полезли на полок и принялись тереть друг другу спины.

Но долго они еще не могли угомониться.

Ночью бабка вышла во двор, чтобы посмотреть, не забыли ли ребята погасить в бане лампу.

Огонь в окошке еще мерцал.

Бабка подошла к бане и вдруг услышала оттуда:

Люди гибнут за металл!

Люди гибнут за металл!

Сатана там правит бал...

Сильный, звонкий, раскатистый голос Сергея бабка сразу узнала. Это пел он. А приятель его подпевал глуховатым басом:

Правит бал, правит бал, правит бал...

Бабка заглянула в окошко и даже руками развела.

Товарищи сидели на полке и дружно распевали, постукивая по дну шаек кулаками:

Сатана там правит бал...

- Какие песни к ночи поют, да еще в бане. Тьфу! - плюнула бабка и постучала в окошко.

- Идите спать, полуночники!

Через несколько минут огонь в бане погас. Две тени быстро пробежали по двору, и дверь амбара захлопнулась.

В эту ночь Сергей и Саня спали как убитые.

* * *

Всё лето стояла жара, и даже в середине августа солнце еще припекало во-всю. Только-только начали поспевать яблоки, а Сергею пора уже было собираться в Казань. Пятнадцатого августа в промышленном начинались занятия.

Накануне отъезда, уже поздно вечером, Сергей пошел к ссыльным прощаться. Идя по Полстоваловской, он еще издали увидел, что в окнах маленького домика темно.

"Может, они все на дворе сидят?" - подумал Сергеи и подошел поближе.

На низеньком покосившемся крыльце кто-то сидел и курил. Папироса освещала кусок светлой рубашки и острую маленькую бородку. Это был Христофор Спруде.

- А наши рыбу ловят... Садитесь! - сказал он и подвинулся.

Сергей присел на крылечко.

- Завтра еду - проститься зашел.

- Ну так подождите, наши, верно, скоро вернутся. Хотите курить?

Оба закурили.

Было так тихо, что каждое слово, сказанное вполголоса, отдавалось по всей улице.

На другом конце Полстоваловской, у ворот дома старовера Проньки, кто-то сидел на лавочке и негромко пел. Песня была грустная, и мотив как будто церковный.

Поздно-поздно вечерами,

Как утихнет весь народ,

И осыплется звездами

Темносиний небосвод...

Песня вскоре смолкла.

Огни в домах гасли один за другим, стало еще тише и темнее. Сергею начало казаться, что он сидит где-то посреди поля рядом с каким-то дорожным товарищем. Соседние домишки в темноте были похожи на стога сена.

- Тихий городок, - сказал Спруде, - третий год, как нас сюда выслали.

- А где вы раньше жили?

- Россия велика. Где только я не бывал... Жил и в Петербурге, и в Москве, и на Дону, и на Урале, и в Казани...

- Хороший город Казань, верно? - спросил Сергей.

- Город не плох, да и люди там есть хорошие. У меня там и сейчас один товарищ живет, студент. Может, забежите к нему? У него много народа собирается - студенты, семинары, рабочие...

- Я бы с удовольствием!.. - сказал Сергей поспешно. - Да вот, как они...

- Что они! Скажите им только, что Христофор прислал, они вас, как старого приятеля, примут.

Спруде наклонился к самому уху Сергея:

- Раз уж вы на гектографе печатали и листовки ночью разбрасывали, значит, вас рекомендовать можно... Да смотрите - не забывайте одного: в нашем деле нужно... нужно... Как бы это покороче сказать? Нужно, чтобы сердце было горячее, а голова холодная!

Глава XXXVII

ПОСЛЕДНИЙ ГОД В КАЗАНИ

В 1903 году Сергей начал работу практикантом у Крестовниковых, на том самом заводе, на котором он побывал в первый год своего учения в Казани.

Теперь уже не со слов Акимыча и не мимоходом познакомился он с тягучей и унылой жизнью в цехах, пропахших щелоком и несвежим бараньим салом.

По одиннадцати часов подряд не отходили рабочие от чанов с кислотами и от бурлящих котлов, в которых варилось знаменитое казанское мыло.

У Крестовниковых работало много татар. Сергей видел, как, обливаясь потоками пота, татары таскали огромные бадьи с гудронным салом. Многопудовая бадья покачивалась на палке, врезавшейся в плечи переносчиков. За день они иной раз перетаскивали на своей спине по триста-четыреста пудов.

Этих парней подбирали всегда по росту - молодых и сильных. На опасной работе, на переливке кислот из бутылей в чаны, тоже стояли татары. Руки и ноги у всех у них были в язвах и ожогах. За эту страшную и опасную работу им платили от восьми до восемнадцати рублей в месяц, а работали они весь день или всю ночь подряд.

Когда Сергей, усталый, в замасленной блузе, возвращался с завода домой и, переодевшись, садился к столу за училищные чертежи, в ушах у него долго еще оставался гул котельного отделения, грохот лебедок, ругань мастеров и унылые выкрики грузчиков-татар.

Сергей работал до поздней ночи, покрывая белый лист контурами усовершенствованных машин, котлов и двигателей. Он чертил и думал о душных, грязных цехах Крестовниковского завода, где таких котлов и двигателей и в помине не было, где работали по старинке, так же, как и полсотни лет назад, в год основания завода.