Сергей тоже ходил в расстегнутой шинели и насвистывал что-то веселое. Он уже собирался ехать на пароходе в Симбирск, когда вдруг неожиданно пришло письмо из Уржума, а вместе с письмом пришли и деньги на дорогу. Письмо было от Польнера. Сергей перечитал его два раза, но всё никак не мог понять толком, кто же посылает ему на дорогу деньги. То ли сам Польнер вспомнил, наконец, о нем, то ли купцы-попечители вздумали опять облагодетельствовать "сиротку"?
Сергей уже крепко свыкся с мыслью, что он поедет на практику в Симбирск, и вдруг такая перемена! Он даже не знал, что ему делать - куда ехать: в Уржум или на практику? Но выбирать долго не пришлось.
Инспектор Широков объяснил ему, что он, как воспитанник приюта, не имеет права до совершеннолетия распоряжаться собой без ведома приютского начальства. Раз выслали деньги - надо ехать. И Сергей поехал.
Самый дешевый путь из Казани в Уржум был пароходом.
До пристани Сергея никто не провожал - его товарищи и сожители по комнате уехали домой еще накануне.
С маленькой корзинкой в руках он еле пробрался на пароход через большую, шумную толпу провожающих. Уезжало много народа, да и провожало немало. До отхода оставалось с полчаса. В каюте четвертого класса, большой, низкой и полутемной, было тесно и душно, как в тюрьме. Вся она была заставлена и завалена узлами, ящиками и кадками.
Плакали грудные младенцы, крикливо и уныло убаюкивали их женщины.
Какой-то белобрысый парень, сидя на грязном кособоком мешке, боязливо и тихо тренькал на балалайке.
Сергей оставался в каюте недолго. Он снова взял подмышку свою корзинку и вышел на нижнюю палубу. Тут тоже было грязно и шумно, но зато поближе к воде и всё-таки на воздухе.
Скоро пароход отчалил. Сергей подошел к борту, прислонился к нему и стал смотреть, как уходит назад грязная казанская пристань с ее неугомонной толчеей.
Вот он впервые едет на каникулы домой. Всего восемь месяцев прожил он в Казани, а уж кажется, что в Уржуме целых пять лет не бывал. Любопытно будет теперь пройтись по длинным, горбатым, точно коромысло, уржумским улицам, встретить знакомых людей, побывать на мельнице, в Мещанском лесу...
После этого лета ему в Уржуме, пожалуй, не гостить. В будущем году практика, а потом - на работу.
Целые сутки провел Сергей на пароходе "Кама", а всё не уходил с палубы. Даже и спал здесь, пристроившись на каких-то мешках. А на следующее утро у пристани "Соколики" он пересел на вятский пароход. Это уже был как бы свой, родной пароходик, небольшой, чистенький, с крашеной палубой, и назывался он "Дед". Все вятские пароходы почему-то именовались по-семейному: "Отец", "Дед", "Сын", "Дочь", "Внучка", и даже был пароход "Тетка".
Сергей сел на скамеечку и почувствовал себя почти дома. Мимо проплывали одна за другой знакомые пристани - Вятские поляны, Горки, Аргыш, Шурма. От Шурмы до Уржума только тридцать верст оставалось, там уже Русский Турек и Цепочкино.
Когда пароход отошел от Русского Турека, у Сергея сердце заколотилось - до того захотелось ему очутиться в Уржуме. Хоть с парохода слезай и беги домой берегом. Слишком уж медленно шлепал колесами неповоротливый "Дед".
На пристани Цепочкино, где Сергею надо было слезать, вместе с ним на берег сошло восемь человек пассажиров - пятеро мужиков из села Цепочкина, две старухи и рябой худой монах с кружкой, в которой брякали медные деньги. Монах собирал на постройку церкви.
Прямо против пристани одиноко возвышалась гора; на самой ее верхушке белела скамеечка, по склонам горы росли березы и кусты орешника. Под горой притулилась старая, облезлая часовня. К ней, размахивая по-солдатски руками, зашагал монах с кружкой.
От пристани до Уржума считалось двенадцать верст по тракту, но была еще вторая дорога, узенькая тропка напрямик, через заливные луга. Этот путь был вдвое короче.
Сергей взобрался на гору, а потом легко сбежал вниз. Он шел лугами, вскинув на плечо свою маленькую корзинку, где лежало несколько штук белья, кусок мыла, полотенце, а на самом дне - награда первой степени техническая книжка и похвальный лист с надписью: "За отличные успехи и примерное поведение".
Лист был плотный, глянцовитый, с гербами и золотым обрезом.
Подойдя к Солдатскому лесу, Сергей прибавил шагу. Уже начиналась окраина города и была видна Казанская улица. Тут Сергей не выдержал и пустился бегом. Только около солдатской казармы он остановился в раздумье.
- Куда же теперь итти - в приют или к бабке?
Деньги на дорогу как-никак прислали из приюта, - значит, он еще приютский и должен итти в приют. Но как же не зайти домой - к бабке и сестрам?
Сергей постоял с минуту и свернул в сторону Полстоваловской. Он шел по городу и с жадностью смотрел вокруг. Мало что изменилось здесь за этот год, но и самые незначительные перемены он замечал.
Свернув на Полстоваловскую, Сергей сразу же увидел, что крыша городского училища выкрашена зеленой краской, а старый, покосившийся забор вокруг дома бакалейщицы Людмилы Васильевны починен и подперт новыми столбами. А бабушкин домик совсем не изменился; только нижнее подвальное окошко треснуло, - верно, ребята пальнули с улицы "чижом".
Бабушка сидела у окошка, оседлав нос старыми очками, и чинила белье. Сестренка Лиза за столом читала какую-то книжку. Она первая заметила Сергея и крикнула:
- Ой, бабушка, кто приехал!
Бабка сняла очки, пристально посмотрела на внука и заплакала. Усадив его на табуретку перед собой, она не спеша стала рассказывать ему все новости.
Сережа узнал, что старшая сестра его Анюта уехала несколько дней тому назад к своей подруге в слободу Кукарку. Нынче она окончила ученье, и с этой осени сама будет учить ребят в деревне.
О себе бабка почти ничего не рассказала.
- Что про меня говорить? Девятый десяток доживаю. Слепну. Вот Лизуньку на ноги поставлю, а там и умирать можно. О тебе, Сереженька, я больше не беспокоюсь. Ты уже на верном пути.
Старушка взяла в руки фуражку Сергея с техническим значком, смахнула с нее ладонью пыль и положила на место.
- Нужно будет молебен отслужить, - это тебе бог учиться помогает, сказала напоследок бабушка. Сергей в ответ только усмехнулся.
Посидев дома с полчаса и пообещав забежать еще вечерком, Сергей отправился в приют. По дороге он заглянул в другую половину дома, к Самарцевым, но Сани дома не оказалось - он уехал кататься на лодке.
Польнер встретил Сергея приветливо и даже поздоровался с ним на этот раз за руку, как с равным.
- Располагайся в приюте как дома. В спальне у мальчиков для тебя найдется место.
Сергей чувствовал себя странно среди приютских. Его сверстников что-то не было видно. Оказалось, что Васька Новогодов уже стал сапожником, рыжий Пашка определился в столяры, Наташа Козлова на казенный счет учится в гимназии на Воскресенской улице, а маленькая Зинка умерла от скарлатины. На Сергея глазели незнакомые малыши-новички, только что поступившие в приют. Сергей услышал, как один из них, высунувшись в окно, закричал кому-то во двор:
- А к нам дяденька чужой жить приехал!
А "дяденьке" было неловко и даже как-то чудно жить с такими малышами в одной комнате. Он пошел к Польнеру и сказал, что хотел бы ночевать дома, на Полстоваловской, а столоваться, если можно, он будет приходить в приют. Польнер подумал с минуту, почесал бровь, зевнул - и дал согласие.
Вечером Сергей отправился опять на Полстоваловскую. Уже закрывались лавки и лабазы на Воскресенской, и приказчики навешивали на окна тяжелые деревянные ставни. Кое-где в домах зажгли огни. На углу Буйской и Воскресенской четверо босоногих мальчишек шумно играли в бабки.
На крылечке своей бакалейной лавки сидела Людмила Васильевна и вязала длинный белый шерстяной чулок. Такие чулки она вязала уже лет пять подряд, и неизвестно было, кто же будет носить такие большие, длинные, толстые чулки.
На этот раз Саня оказался дома.
За последний год он еще больше вытянулся и был выше Сергея чуть ли не на две головы. Он кончил реальное, но ходил всё еще в форме - донашивал ее.
