- Здесь не смеются…
Пред Мишей мелькнуло худое, длинное лицо надзирателя, его круглые, бесцветные глаза, седые мохнатые брови, высоко поднятые над ними, широкий лоб, обтянутый жёлтой, морщинистой кожей…
Студент вздохнул и стал читать надписи. На потолке, там, где, лёжа на нарах, легко было достать до него рукой, кто-то очень тщательно, печатными буквами написал:
“Сдесь сидел Якоф Игнатив Усоф. По убийству жены и Сашки Грызлова за подлость иху. Винваре это было. 1900. Выпустил им кишки”.
Миша снова вздрогнул. Его поразило содержание надписи и ещё больше тщательность, в которой чувствовалось, что Усов твёрдо верит в своё право убивать людей.
Он хотел представить себе Усова и не нашёл для него человеческого образа, - этот спокойный убийца рисовался в его воображении бесформенным, грозным пятном, и в центре этого пятна ровным светом горел тусклый, кроваво-красный огонь.
За дверью раздались тяжёлые шаги и громкий возглас:
- Смирно!
Потом загремело железо, дверь отворилась, в камеру вошли двое надзирателей и младший помощник начальника тюрьмы - маленький человек с тёмной, острой мордочкой и пугливыми мышиными глазками. Он искоса окинул взглядом фигуру студента и молча отвернулся от него. Один из надзирателей рыжий, толстый, с большим животом - подошёл к окну и потрогал рукой решётку; другой, знакомый Мише высокий старик, неподвижно стоял у косяка двери и смотрел в лицо юноши мёртвыми глазами. Скользнув около его ног, в камеру влетела - точно облако холодного воздуха зимой - серая фигура уголовного арестанта; он быстро швырнул под нары деревянную шайку, густо вымазанную смолой, и исчез. Ушло и начальство, громко стукая ногами. Взвизгнул тяжёлый засов, потом дверь шумно заперли замком и пошли дальше по коридору, унося с собой холодный, твёрдый лязг ключей.
- Смирно-о! - донеслось в камеру Миши подавленное восклицание.
Где-то протяжно завизжал блок, хлопнула дверь, воздух вздрогнул от звука, похожего на выстрел, вновь раздался тяжёлый скрежет железа, отчётливо прозвучали мерные твёрдые шаги, ещё раз Миша услыхал суровый окрик:
- Смирно-о!..
И - стало тихо, точно всю тюрьму сразу окутали мягкой, непроницаемой для звуков тёмной тканью…
Малинин почувствовал, что у него точно зуб заболел, но тотчас же устыдился тихо ноющей боли, встряхнул головой, сунул руки глубоко в карманы брюк и, громко насвистывая, зашагал по камере.
В окошке явился мёртвый глаз надзирателя, и его сухой старческий голос спокойно произнёс:
- Свистеть - нельзя!
- Нельзя? - остановясь, повторил Миша.
- Ну, да…
- Хорошо… не буду! - усмехаясь, сказал Миша, пожав плечами.
Несколько секунд глаз тускло поблестел, потом медленно всплыл вверх. За дверью прозвучали, удаляясь, мягкие шаги. В соседней камере у каторжан гудел тёмный, однообразный шум… Кто-то, должно быть, молился или рассказывал сказку… Миша подошёл к окну, встал на подоконник и, прислонясь лбом к холодному железу решётки, стал смотреть во тьму ночи… А ночь была так густо темна, что казалось - если за окно высунуть руку, рука покроется сырым, чёрным, как сажа, налётом…
III
В тишине, точно подстерегавшей звуки и готовой резко обнаружить их, Миша почувствовал, что в нём снова растёт гордость собою.
…Среди сотни людей только он один нашёл в себе мужество смело спорить против насилия!.. Ему вспомнились влажные глаза девушки. Может быть, теперь, сидя в своей маленькой комнатке, она рассказывает подругам о том, как высокий студент говорил речь, призывая на борьбу с насилием.
Высоко в чёрном небе трепетно горели маленькие, страшно далёкие звёзды - сквозь грязное стекло окна плохо было видно их.
Миша, не мигая, смотрел в высоту, и его думы кружились в медленном хороводе, сменяя одна другую…
“Приятно будет рассказывать о тюрьме, когда выйдешь на свободу!..” думалось ему. Он крепко закрыл глаза, подумал и через минуту взволнованно шептал:
Сквозь железные решётки
С неба в окна смотрят звёзды…
Ах! В России даже звёзды
Смотрят с неба сквозь решётки…
Четверостишие показалось ему красивым и остроумным. Обрадованный этим, он соскочил с окна и, расхаживая по камере, вслух стал декламировать, возбуждённо улыбаясь:
Ах! В России даже звёзды
Сквозь решётки смотрят с неба!
- Говорить - нельзя! - раздался тревожный, громкий шёпот.
Миша остановился и несколько секунд молча смотрел в глаз надзирателя, блестевший среди двери.
- Почему же нельзя? - спросил он наконец, невольно понижая голос.
- Запрещено!
Мише показалось, что теперь глаз точно ожил и в нём сверкает испуг.
- Но - почему? - тихо спросил Миша, подходя к двери. - Ведь кроме вас - никто не слышит… а вам разве я мешаю?
Он наклонился к двери, и вместе с тёплым дыханием лица его коснулись странные, строгие слова:
- Чего вы смеётесь, господин студент? Разве для смеху вас сюда посадили?
- Да скажите вы… - начал Миша.
Но глаз надзирателя исчез, за дверью притаилась тишина.
- Смирно! - глухо раздался за окном сиплый голос. Звякнуло ружьё, составленное к ноге. Во тьме часовой торопливо и негромко бормотал:
- Двенадцать окошков… дыве будки…
- Ты, чуваш! Ежели увидишь башка из окна высунется, або рука - не стреляй!..
- Слушаю!
- То-то! А то - бухнешь, как намедни… Быков, объясни ему подробно!..
В тишине каждое слово сверкает, как искра во тьме.
- Ежели увидишь - в окно смотрят - не стреляй! Понял?
- Тах точино…
Слова, сказанные ломаным языком, звучат боязливо и грустно.
- Ну, а ежели кто полезет из окна, а то побежит тут вот, али там видишь?
- Тах точино…
- Сейчас ты кричи - кто идёть? И раз кричи, и два… а третий стреляй, ну, только - вверх, для тревоги… И тогда - бегущего этого - тоже стреляй… али бей прикладом, али штыком… Как тебе сподручно, понял?
- Тах точино…
- Ну, ходи теперь вот отсюда дотудова… и гляди в окна… Да дрыхнуть не вздумай!
- Никак нету…
- То-то, - идол! А ну, объясни - когда ты должен стрелять?
- Кохда полезит на стине…
- А ежели он прямо через стенку?
Слышно, как ноги нетерпеливо топают о сырую землю.
- Н-ну, чёрт!..
- Тохда - бить… - раздаётся робкий, тихий голос.
- А ежели - голова в окне, - тогда что?
Молчание. Брякает ружьё. Озлобленно плюют…
- Н-ну, дубовая башка!..
Громко звучит нецензурное ругательство и - противный звук, точно ударили ладонью по тесту…
- Тогда - ничего… - как вздох, доносится едва слышный ответ.
- Врёшь! - рычит бас. - Тогда должен сказать - убери прочь голову… Понял? У, жабья морда… Марш!..
…Миша плотно прильнул к решётке, стараясь увидеть часового, который говорит так грустно и робко. Узкое пространство между стеной тюрьмы и высокой каменной оградой было наполнено густой тьмой, и в ней медленно, почти бесшумно двигалась небольшая серая фигурка, высоко подняв голову. Тонкая полоска штыка, поблескивая во мраке, была похожа на рыбу в воде.
- Вубери башка! - прозвучал торопливый, испуганный возглас.
Миша тихо слез с подоконника, осмотрелся вокруг. В камере было душно… На глаза ему попало циничное ругательство, крупно выведенное карандашом на сером фоне стены… Он прочитал его, помолчал и вдруг громко повторил вслух… Потом взглянул на дверь, лёг на нары и закрыл глаза…
Тотчас же в двери тускло заблестел рыбий глаз…
IV
Миша крепко спал, раскинувшись на нарах, и ему снилось, что он бежит по узкой, тёмной улице, а за ним гонится кто-то невидимый, хватает его за плечи и кричит непонятные, строгие слова:
- Поверка!..
Он открыл глаза, приподнял голову - около нар стоял рыжий, толстый надзиратель и дёргал его за полу тужурки, а высокий, сутулый помощник начальника тюрьмы насмешливо смотрел на него серыми глазами и говорил:
- Извольте вставать вовремя, здесь не у маменьки!
- Сейчас… - безобидно улыбаясь, сказал Миша, быстро соскочив с нар.
