<p>
</p>
<p>
Начну с того, что дед был поборником традиций, поэтому всё семейство в обязательном порядке приезжало летом в деревню батрачить. До моего четырёхлетия мама приезжала каждое лето, чтобы за время отпуска успеть зацеловать меня до полусмерти, отработать моё иждивение на бескрайних картофельных грядках, а заодно испортить фигуру на деревенских харчах. Отец был более сдержан в проявлении чувств к трудовой повинности, поэтому своё редкое появление обстраивал, как снисхождение ангела воплоти. Он спускался с высот своего пятого разряда электрика на грешную крестьянскую землю и неделю грешил чрезмерным возлиянием, прикидываясь сапожником. После свершения этого ритуала, он откланивался и возвращался к своим трудовым подвигам телемастера. Так вот, как-то после окончания первого класса мама отконвоировала меня в деревню для прохождения очередной летней повинности. Для встречи столичных гостей народу в комнате собралось человек двадцать. Меня все трогали, тискали, тормошили, просили рассказать стишки и издевались от всей души. Я чувствовал себя звездой эстрады и стал молоть всякую детскую чушь направо и налево, не разбирая имён и званий. Звёздная болезнь прогрессировала у всех на глазах, и после долгих и мучительных выступлений привела меня к улётному исходу. Когда дед попросил меня помолчать, я уже по уши был в наркотическом дурмане всеобщего внимания, поэтому нагло проигнорировал его просьбу. На вторую просьбу деда я допустил роковую ошибку и в ультимативной форме предложил ему помолчать самому. Я был на вершине своего триумфального имени прямо над обрывом своего выступления.</p>
<p>
</p>
<p>
В тот момент, когда я произнёс заклинание молчания, воздух в комнотушке сжался до точки и поглотил все звуки. Эпицентр этой чёрной дыры находился где-то поверх моей головы, так как глаза двадцати человек были устремлены именно туда. В пылу выступления я не заметил этих атмосферных изменений, и продолжал разворачиваться на всю широту своей творческой натуры. Раскрыться полностью я так не успел, земля оказалась ближе. Моя натура неожиданно вознеслась над полом, а потом резко свернулась в бараний рог и устремилась в дедушкину промежность. В результате этих манипуляций я оказался зажатым между голенищами дедовских сапог. Почуяв неладное, я решил не медлить и применить голосовую психическую атаку на деда. После первого контакта с кожаным ремнём, я неожиданно для себя взял на две октавы выше обычного. Дед этот талант оценил по моему тощему достоинству следующим восторженным хлопком и просьбой замолчать на бис. Оценив невыгодность своей диспозиции, я решил обратиться за помощью к союзникам. Собрался с силами и послал голосовую депешу маме, с приложением самого умоляющего взгляда. Посыл разбился о безмолвное изваяние ужаса, застывшее на её лице. Указательный палец вертикально перечёркивал её рот и мои надежды на помощь. Ни какие мои волшебные заклинания не смогли вывести её из этого оцепенения.</p>
<p>
</p>
<p>
Третий импульс посланный ягодицами заставил меня задуматься и снизить тональность своей арии. При этом в бархатной тональности дедовского баса не было и намёка на злость. Он исполнял свою партию тихим елейным голосом, который громыхал в многолюдной тишине застывших статуй под акомпонемент художественного свиста ремня. Стало страшно, а ещё страшно обидно, что моя карьера столичной звезды так постыдно закатилась под дедовские ноги. Четвёртая инъекция «Сергея Сергеевича» в полупопие поставила печать молчания на мои уста, дабы не испустить через них дух. С противоположной стороны он бы всё равно со страху не выбрался, ибо там его сторожил кожаный демон. Дух бился где-то в районе мозжечка, пытаясь донести до моего сознания простую истину. Открыв ему врата, я осознал, что методы воспитания детей в этом захолустье остались ещё на патриархальном уровне. Я выключил свой громкоговоритель. Дед выждал минуту моей драматической паузы и разжал свои ножные объятия. Я выполз из дедовской промежности совершенно шёлковым пай-мальчиком, которого не нужно было просить дважды. Этот эффект длился ещё долгие-долгие годы, а мой сольный номер внесли в книгу рекордов нашего семейства, как доказательство, что «Сергей Сергеевич» это не только виртуальная страшилка, но и эффективный инструмент в деле воспитания личностей этого родового древа.</p>
<p>
</p>
<p>
С отцовским родовым древом я познакомился позднее, хотя корневая система дома была на соседней улице, но он уже пустовал. Дерево было менее ветвисто, но тоже нечета современным. С отцовской стороны мне досталось ещё две тёти и три дяди. Отец отца отправился на тот свет задолго до моего появления на этом, а бабушка Нюра к моменту моего прибытия в деревню уже перебрались к своей дочке Зине в Электросталь. Так что все мои детские воспоминания связаны с маминым семейством. Моя бабушка Аня не запомнилась мне какими-то яркими случаями или поступками. Разве что своей фирменной фишкой, которая стала притчей во языцех. Она постоянно перепалывала грядки только потому, что ей казалось, что кто-то их прополол неправильно. И это пожалуй всё. Да и некогда ей было чудить. Вся её жизнь это сплошной уход за нескончаемым цветником жизней и плодоовощным огородом. В моей памяти её лик олицетворяет огромную душевную доброту и всематеринскую любовь ко всем её чадам. А ещё память хранит печать постоянной заботы о семейном очаге в огромной русской печи, которая постоянно томила картошку, щи и старые кости деда на верхнем полке. Бабушка как живительная влага питала своей любовью это родовое древо, могучим стволом которого являлся дед. Покрытый корявой корой традиций, трещинами житейских правил и зазубринами ошибок, он даже после смерти остаётся объединяющим стержнем для всех его потомков. На сегодняшний день крона этого дерева раскинулась по всей России от Калининграда до Владивостока. И несмотря на то, что некоторые его ветви засыхают от старости, к нему каждый год прививают новые саженцы других родовых деревьев. В результате этой селекции на нём распускаются новые цветы жизни и созревают плоды любви. Когда мы собирались вместе, то шелестели воспоминаниями, гудели русскими народными песнями, а некоторые складывались в дрова.</p>
<p>
</p>
<p>
Глава 2. Детский сад</p>
<p>
Когда мне стукнуло четыре года, отец самостоятельно собрал свой первый телевизор из лишних деталей. Они случайно оставались от производственного процесса телемастерской, в которой он трудился. Это самопальное чудо было принесено в жертву какому-то административному богу, ведающим очередью на жильё. Подношение резко сократило срок рабской отработки и отцу выделили 58 долгожданных и вполне жилых квадратных метров в совхозной пятиэтажке. Временная прописка сменилась на постоянную, и социальный статус тружеников Подмосковного села позволил родителям пристроить меня в группу пятидневного наказания за то, что я младенец. С этого момента моя память ощетинилась нервными окончаниями, натужно напряглась и стала гадить воспоминаниями.</p>
<p>
