Когда подъехали они к главным воротам площади, то увидели нечто небывалое и поразительное:^[267] у каждой из створок, изнутри, при входе на площадь, стояла сосна, вся из чистого золота, высотой в рост человека, и очень толстая, так что и сотне людей не под силу было бы поднять такую. Эти сосны когда-то во времена благоденствия по своей великой щедрости приказал водрузить Император. Войдя же во дворец^[268], обнаружили они множество пантер и львов^[269], сидящих на толстых серебряных цепях. Затем они поднялись в залу, всю украшенную резьбой по алебастру^[270].

Император, узнавший о прибытии своего Маршала, приказал пропустить его. Тирант застал Императора за одеванием. Кармезина причесала его, а затем подала умыться, ибо он имел обыкновение проделывать сие ежедневно. На инфанте была парчовая юбка, целиком расшитая узором в виде листьев приворот-травы^[271], вокруг шли буквы из жемчужин, и девиз гласил: «Но только не для меня». Закончив одеваться, Император сказал Тиранту:

Скажите, Маршал, что за недуг напал на вас вчера?

Тирант отвечал:

Вам, Ваше Величество, должно быть известно, что все мои недуги от путешествия по морю^[272], ибо здешние ветры нежнее западных.

Тут инфанта заметила прежде Императора:

Сеньор, море не вредит иноземцам, ежели они таковы, какими должны быть, но лишь укрепляет их здоровье и продлевает им жизнь.

При этом она не сводила глаз с Тиранта и улыбалась ему, дабы он догадался, что она его поняла.

Император вышел из залы, беседуя с Маршалом, а инфанта взяла Диафеба за руку и, задержав его, заметила:

Услышав то, что вы мне говорили вчера, я не спала всю ночь.

Хотите, я вам признаюсь, сеньора? Мы тоже не спали. Но я весьма утешился, когда вы поняли, что имел в виду Тирант.

А вы полагали, что гречанки глупее и проще француженок? Ну нет, в нашей стране сумеют разобраться в вашей латыни, какими бы загадками вы ни старались говорить.

Великая честь для нас, — сказал Диафеб, — беседовать на латыни с теми, кто весьма в ней сведущ.

Ведя беседы с нами, вы скоро убедитесь, сколь мы в ней сведущи, а также увидите, сумеем ли мы распознать ваши повадки.

Инфанта приказала позвать Эстефанию и других придворных девиц, дабы они побыли вместе с Диафебом, и те незамедлительно явились во множестве. Убедившись, что Диафеб остается в хорошем обществе, инфанта отправилась в свои покои, чтобы одеться к мессе. Тирант же тем временем проводил Императора в храм Святой Софии^[273], где тот остался за молитвой, а сам вернулся во дворец, дабы проводить в храм также и Императрицу с Кармезиной. В парадной зале застал он в кругу многочисленных девиц своего кузена Диафеба, рассказывающего им историю любви Филиппа и дочери сицилийского короля. Диафеб так по-свойски говорил и так запросто обращался с девицами, будто всю свою жизнь с самого детства провел только с ними.

Завидев Тиранта, все девицы встали и приветствовали его, а затем усадили в круг и повели с ним беседу.

Наконец вышла Императрица, облаченная в платье темно-серого бархата. Она отозвала в сторону Тиранта и спросила, как он себя чувствует. Тирант отвечал, что уже хорошо. Инфанта также не замедлила появиться. Она была одета в подбитое собольим мехом платье, с разрезами по бокам, с широкими рукавами, цвет которого соответствовал ее имени^[274]. Волосы ее не были ничем прикрыты, а голову венчала небольшая корона, украшенная брильянтами, рубинами и другими ценными каменьями. Ее изящные манеры и несравненная красота как нельзя лучше свидетельствовали о том, что она — с помощью фортуны — достойна была повелевать всеми прочими дамами на свете.

Тирант по праву верховного Маршала взял Императрицу под руку, и они пошли впереди всех; здесь же находилось большое число графов, маркизов и прочих именитых людей; каждый желал повести под руку инфанту, а она сказала:

Я не хочу, чтобы меня сопровождал кто-либо, кроме моего дорогого Диафеба.

Тут все расступились, и Диафеб взял ее под руку. Но Тирант, Бог свидетель, предпочел бы быть рядом с инфантой, а не с Императрицей. И потому Диафеб, когда шел с инфантой в храм, сказал ей:

Смотрите, ваше высочество, как души умеют чувствовать друг друга.

К чему вы это говорите? — спросила инфанта.

К тому, ваше высочество, — отвечал Диафеб, — что вы надели юбкуиз шаперии^[275], расшитую крупными жемчужинами, а чуткое сердце Тиранта подсказало ему надеть то, что составляет ей пару. О, как бы я был счастлив, если бы смог накрыть его плащом вашу юбку!

И так как они шли прямо вслед за Императрицей, он взял в руку плащ Тиранта. Тирант, почувствовав, что его тянут назад, задержался немного, а Диафеб положил полу плаща на юбку инфанты и произнес:

Сеньора, теперь жемчужина на своем месте.

Ах я несчастная! Да вы, наверно, совсем обезумели? Нет в васникапли стыда, если при всех вы такое говорите! — воскликнула инфанта.

Нет, сеньора, ведь никто ничего не слушает, не слышит и не видит, — ответил Диафеб. — И я готов прочесть «Отче наш», начав с конца, если кто-нибудь, услышав, сможет понять нас.

Я уверена, что вы получили благородное образование и изучали знаменитого поэта Овидия^[276], который во всех своих книгах говорил лишь об истинной любви. А кто старается подражать учителю, уже многого добьется в сей науке. А ежели бы вам было известно, на каком древе произрастают любовь и честь и как возделывать почву под ним, вы были бы самым счастливым человеком!

Завершив сию беседу, вошли они в храм. Императрица села под балдахином, а инфанта отказалась, сославшись на сильную жару; но на самом-то деле не пошла она под балдахин потому, что желала вволю смотреть на Тиранта. Он же встал у алтаря, рядом со многими герцогами и графами, которые пришли в церковь. И все пропускали Тиранта вперед, оказывая ему честь, которая подобает Маршалу. Тирант имел привычку слушать мессу, опустившись на колени. Когда инфанта увидела его коленопреклоненным, то взяла одну из своих подушек, обтянутых парчой, и приказала отнести ее Тиранту. Император, заметив, что его дочь оказала знак внимания Маршалу, остался очень доволен. А Тирант, увидев подушку, присланную ему инфантой, встал и, обнажив голову, отвесил глубокий поклон в ее сторону.

Не думайте, будто инфанта смогла как следует молиться во время сей мессы, глядя на Тиранта и на его товарищей, роскошно одетых по французской моде. Тирант же, вдоволь насмотревшись на необыкновенную красоту инфанты и сравнив ее со всеми дамами и девицами, которых когда-нибудь случалось ему видеть, решил, что никогда не встречал он прежде и не встретит впредь ни одной, столь же щедро одаренной природой, как она, ибо в ней в совершенстве воплотились благородство, красота, изящество, была она сполна наделена и богатствами, и великими знаниями, а потому казалась более ангелом, чем земным существом; созерцая ее женственный и хрупкий облик^[277], убеждался он, что ничего более гармоничного природа не способна создать и что невозможно найти изъяна в ней ни в большом, ни в малом. Тиранта привели в восхищение ее белокурые волосы, что сияли словно золотые нити, разделенные на две равные части прямым пробором, который обнажал белоснежную кожу; восхищался он и ее бровями, будто нарисованными кистью художника: несколько приподнятые, они не были ни слишком темными, ни слишком густыми, но совершенно безупречными; еще более восхищен был он ее глазами, что казались двумя звездами, сияющими подобно самоцветам; ее взоры, не будучи слишком настойчивыми, излучали доброту и говорили о том, сколь уверена она в себе; нос ее был тонким и изящным, ни чересчур большим, ни чересчур маленьким для ее прекрасного лица исключительной белизны, словно позаимствованной у лилий и роз; губы ее были красными, как коралл, а зубы — белыми, мелкими и частыми, будто из хрусталя. Чрезвычайно восхищен был Тирант ее руками без единого изъяна, белоснежными и столь пухлыми, что ни одна косточка не выпирала, а также длинными и тонкими пальцами с удлиненными ярко-красными ногтями, накрашенными хной.