Ей-богу, дочь моя, — воскликнул король, — вы продумали все лучше меня, и я очень порадуюсь, коли все так и будет сделано. А поскольку я перед отъездом чрезвычайно озабочен тем, как бы оставить мое королевство в порядке и как бы никто не догадался о моем отъезде — из-за неприятностей, которые могут от сего воспоследовать, пока будем мы в сарацинской земле — я, по всем этим причинам, хотел бы, чтобы вы, дочь моя, сами распорядились сим пиршеством.

Король просил сенешаля^[187] срочно явиться вместе с распорядителями пира и сказал им, чтобы они выполняли все приказания его дочери Рикоманы, и те отвечали, что сделают это с радостью.

Инфанта превосходно всем распорядилась и приказала подать разнообразные кушанья. Все это говорило о ее изысканном вкусе. Празднество же сие было затеяно ею ради одного: испытать Филиппа и, увидев, как он ест, понять, знаком ли он с хорошими манерами.

В тот самый день, когда был назначен торжественный пир, инфанта распорядилась, чтобы король, королева, Филипп и она сама сели за отдельный стол, установленный на возвышении; а герцог де Мессина, Тирант, графы, бароны и все остальные ели бы за столом, стоявшим пониже королевского. А накануне празднества король послал двух рыцарей к Филиппу и Тиранту, прося их назавтра присоединиться к нему во время мессы и обеда. И те благодарно приняли приглашение.

Поутру они оделись в лучшее платье и вместе со свитой, столь же роскошно облаченной, отправились во дворец, чтобы засвидетельствовать почтение королю. Тот с превеликой любезностью принял их и взял под руку Филиппа, а герцог де Мессина — Тиранта, и так они отправились в королевскую часовню. Когда же король пришел туда, у него спросили разрешения привести к мессе королеву и инфанту, и он с радостью согласился. Сопровождая дам, Филипп взял под руку инфанту, ибо оказался поблизости от нее, а Тирант не отставал от него ни на шаг, боясь, как бы тот не допустил какой-нибудь глупости, которая придется не по вкусу инфанте.

Когда месса закончилась и король вместе со всеми вернулся во дворец, то столы были накрыты. Король сел за стол, стоявший в середине, а королева рядом с ним. Чтобы оказать честь Филиппу, король усадил его во главе своего стола, а инфанту напротив него. Тирант хотел остаться и стоять подле Филиппа, но король сказал:

Тирант, мой брат, герцог де Мессина, ждет вас и не хочет без вас садиться.

Сеньор, соблаговолите распорядиться, чтобы он сел, — попросил Тирант, — ибо на таком празднестве, как сегодняшнее, необходимо, чтобы я прислуживал королевскому сыну.

Тогда инфанта, потеряв терпение, сказала ему с некоторым раздражением:

Вы, Тирант, постоянно нянчитесь с Филиппом, но не беспокойтесь, в доме моего отца, господина короля, найдется достаточно рыцарей, чтобы ему услужить, и вам тут быть необязательно.

Когда Тирант услышал язвительную речь инфанты и понял, что ему придется уйти, он подошел к Филиппу и шепнул ему:

Как увидите, что король станет мыть руки, а инфанта опустится перед ним на колени, держа чашу для омовения, то делайте то же, что и она, и опасайтесь попасть впросак.

Филипп обещал, что все сделает так, как наказал Тирант, и тот отошел. Когда все расселись, то королю поднесли кувшин с водой, а инфанта встала на колени и поддержала чашу. Филипп хотел сделать то же самое, но король никак не соглашался. Так же омыла руки и королева. Когда очередь дошла до инфанты, то она взяла за руки Филиппа, чтобы он помыл их вместе с ней, но Филипп, выказывая любезность и куртуазность, сказал, что это не нужно, опустился на колени и хотел подержать ей чашу, но она ни за что не желала умываться одна, так что в конце концов они помыли руки вместе. Затем принесли хлеб и положили перед королем и перед каждым сидящим; никто к нему не прикоснулся, ожидая, когда принесут кушанья. Филипп же, увидев хлеб, торопливо схватил нож и один из караваев, разрезал его на двенадцать толстых ломтей и разложил их около себя. Увидев, какую оплошность допустил Филипп, инфанта не могла удержаться от смеха. Король, все гости и молодые рыцари, которые прислуживали за столом, хохотали над Филиппом, и инфанта от них не отставала. От Тиранта это не ускользнуло, ибо он не спускал глаз с Филиппа. Он выскочил из-за стола и сказал:

Боже мой! Не иначе как Филипп опозорился, совершив какую-нибудь ужасную глупость.

Тирант немедленно подошел к его месту, оглядел стол короля, увидел ломти каравая, нарезанные Филиппом, заметил также, что никто больше не прикасался к хлебу, и мгновенно догадался о причине насмешек. Тогда он быстро забрал у Филиппа ломти хлеба, достал из кошелька двенадцать золотых дукатов, положил их на каждый ломоть и приказал раздать бедным.

Когда король и инфанта увидели это, то перестали смеяться. И король спросил Тиранта, что означает все, что тот проделал.

Сеньор, — произнес Тирант, — когда я исполню все, что нужно, я объясню это вашему величеству.

И, раздавая ломти хлеба с дукатами, он поднес последний к губам, произнес над ним молитву и отправил вслед за остальными. Тогда королева сказала:

Мне бы очень хотелось узнать, что означает сие действо.

И Тирант ответил следующее.

Глава 102

О том, как король Сицилии перед отъездом пригласил Филиппа и Тиранта на пиршество и как Тирант исправил ужасную оплошность, допущенную Филиппом.

Сеньор, вы и все остальные удивлены тем, что Филипп начал, а я закончил, и посмеялись над нами. А причина сего кроется, ваше величество, раз уж вы пожелали об этом узнать, в следующем: их величества христианнейшие короли Франции^[188], получив величайшие милости от Господа Нашего, доброте которого нет конца, постановили, чтобы все их дети, прежде чем начать трапезу, разрезали бы первый принесенный им каравай хлеба на двенадцать кусков и на каждый из них — если они еще не посвящены в рыцари — клали бы серебряный реал и отдавали их из любви к Богу и почтения к двенадцати апостолам; а после посвящения в рыцари чтобы клали на каждый кусок золотой. И поныне все, кто происходит из королевского дома Франции, так поступают. Вот почему, сеньор, Филипп разрезал хлеб на двенадцать долей, чтобы каждый из Апостолов получил свою.

Клянусь Богом, — сказал король, — никогда еще я не слышал о таком возвышенном и милосердном обычае. И я, коронованный монарх, и за целый месяц не раздаю столько милостыни.

Тут принесли угощенья. Инфанта сказала Тиранту, чтобы тот сел за стол на прежнее место, а Филипп, поняв, какую великую оплошность он допустил и с какой деликатностью Тирант ее исправил, за едой постоянно помнил об этом и делал все так, как инфанта.

Когда все поднялись из-за стола, инфанта обратилась к одной из своих придворных дам, которой она очень доверяла, и, одолеваемая одновременно гневом и любовью, начала ей жаловаться.

Глава 103

О том, как сетовала дочь короля Сицилии после того, как закончилось пиршество.

До чего же я страдаю из-за того, что этот Тирант встает поперек моему жела-нию и я ни часа не могу поговорить наедине с Филиппом! С сыном, братом или господином и то не бывает никто до того неразлучен! А ведь я ни словом не могу перемолвиться с Филиппом так, чтобы Тирант не вмешался в наш разговор. О Тирант! Уплывай скорей отсюда, и пусть тебе повезет в других землях, только оставь меня вдвоем с Филиппом ради спокойствия моей души и мне в утешение; а если ты не уедешь, жить мне всю жизнь в муках, ибо ты так ловко умеешь исправлять неловкость других! Скажи, Тирант, за что ты мне так досаждаешь? Ведь если ты когда-нибудь любил, то должен знать, что за отдохновение беседовать один на один с тем, кого любишь. Я же до сих пор не ведала и не чувствовала любовных страданий: мне были приятны ухаживания и знаки любви, но когда я вспоминала, что все это — вассалы, к тому же придворные моего отца, все их признания и похвалы уже не волновали меня. Теперь же я, несчастная, хочу заснуть и не могу, ночь кажется мне чересчур длинной, сладкое — горьким, как желчь, руки меня не слушаются, душа моя в смятении; я хочу лишь, чтобы меня оставили в покое! Если это — жизнь, то что же такое смерть!