Да потерять мне всю премудрость, которой научил меня мой отец, покуда я его слушалась, если ты сегодня ночью не потеряла много крови.

Ты права, она шла у меня из носа, — быстро ответила Эстефания.

Уж не знаю, из носа или из пятки, — заметила Услада-Моей-Жизни, — но она у вас текла. Теперь вы убедились: мне и моим знаниям можно доверять и все, что я вам скажу — истинная правда. Я буду рада, ваше высочество, если вы соблаговолите выслушать рассказ о том сне, какой привиделся мне этой ночью. Я прошу лишь наперед простить меня, коли что-нибудь в этом рассказе досадит вам.

Принцессе доставили большое удовольствие речи Услады-Моей-Жизни, и она с громким смехом сказала, чтобы та рассказывала все что угодно и что она заранее прощает ей все грехи — вольные и невольные — своей апостольской властью^[447]. Тогда Услада-Моей-Жизни принялась повествовать о том, что ей приснилось, в следующем духе.

Глава 163^[448]

О том, какой сон видела Услада-Моей-Жизни.

Я расскажу вам, ваше высочество, обо всем, что я видела во сне. В то время как я спала в парадной опочивальне вместе с другими четырьмя девушками, появилась Эстефания с одной свечой — дабы не слишком ярким был свет, подошла к нашей кровати посмотреть, спим ли мы, и убедилась в этом. Я же была словно в бреду и сама не знаю, спала или бодрствовала. И привиделось мне, будто Эстефания тихонько, чтобы никого не разбудить, открывает дверь и видит сеньора Тиранта вместе с коннетаблем, которые ее там поджидают. Они были при мечах, в плащах и куртках, а на ноги надели короткие шерстяные носки, чтобы громко не топать. Едва они вошли в комнату, как Эстефания задула свечу и пошла впереди всех, взяв за руку коннетабля. Предоблестный Маршал шел последним, и Эстефания, которая очень походила на поводыря, провела наших слепых к вам в спальню^[449]. Вы же, ваше высочество, были умащены благовониями, однако одеты, а не разоблачены и весьма нарядны. Тирант взял вас на руки и носил по комнате, беспрерывно целуя, а вы ему говорили: «Отпусти меня, Тирант, отпусти!» Тогда он положил вас на вашу кровать. — Тут Услада- Моей-Жизни подошла к кровати и воскликнула: — Ах, кровать! Сегодня — не то, что вчера, и нынче ты пуста, всеми оставлена и никому не нужна. Где же тот, кто был здесь, когда я видела сон? Мне кажется, что в забытьи я встала в одной рубашке, подошла к замочной скважине и стала смотреть, что вы делаете.

А еще что-нибудь тебе приснилось? — весело спросила Принцесса, громко смеясь.

Клянусь Пресвятой Девой Марией — да! — ответила Услада-Моей-Жизни. — Я от вас ничего не утаю. Вы, сеньора, взяли затем часослов и сказали: «Тирант, я из великой любви позволила тебе прийти сюда, чтобы немного тебя успокоить». Тирант же не знал, что ему делать теперь. А вы сказали: «Если ты любишь меня, то отныне постоянно должен рассеивать все мои страхи и сомнения. Из любви к тебе я взяла на себя сей грех, недостойный девицы, столь приближенной к трону. Не отказывай же мне в моей просьбе, ибо до сих пор я жила похвально целомудренной и свободной от прегрешений. Однако благодаря мольбам Эстефании — и по ее вине — ты смог получить милость от влюбленной женщины и теперь заставляешь меня сгорать от благородной любви. А посему я прошу тебя: соблаговоли довольствоваться уже тем, что тебе позволено прийти».

«Все, кто знает толк в любви, — отвечал вам Тирант, — осудят вас за чрезмерную и безумную тревогу, которую вы постоянно испытываете, тем самым нанося раны самой себе. Я же надеялся, что вы исполните мое желание, не страшась последствий. Однако я не хочу, чтобы вы разуверились в моей честности. И поскольку вашему высочеству не угодно мне уступить, но угодно мне доставлять мучения, то я готов с радостью исполнить все, что вы прикажете». «Замолчи, Тирант, — говорили вы, ваше высочество. — И не тревожься ни о чем, ведь моя честь полагается на твою любовь». И вы заставили его поклясться, что он не причинит вам никакой обиды. «А если ты захочешь совершить это, то немалый принесешь мне вред, и охватит меня такая тоска, что до конца дней своих буду я сетовать на тебя, ибо утраченную невинность не вернешь». Весь этот разговор между вами и Тирантом слышала я во сне. А еще — тоже во сне — видела я, как он без конца вас целовал, а затем, распустив шнуровку на лифе^[450], торопился покрыть поцелуями всю вашу грудь. Когда же он хорошенько вас расцеловал, то захотел, чтобы рука его очутилась у вас под юбкой, дабы поискать насекомых. Но вы, моя добрая сеньора, никак не соглашались. И боюсь, что ежели б вы согласились, то данная Тирантом клятва тут же и была бы нарушена. Вы же, ваше высочество, ему говорили: «Придет время, и ты получишь в полное распоряжение то, чего так желаешь, а я сохраню невинность, чтобы отдать ее тебе». Затем приблизил он свое лицо к вашему и обнял вас за шею, а вы — его, и, прильнув к вам, как лоза, обвившая ствол дерева, он пылко вас целовал. Привиделось мне затем, что Эстефания лежала на своей кровати, и даже показалось, что я вижу ее белоснежные ноги, и будто бы она говорила: «Ах, сеньор, вы мне делаете больно! Сжальтесь надо мной хоть немного и не убивайте меня!» Тирант же ей говорил: «Сестрица Эстефания, неужели вы хотите запятнать свою честь, крича так громко? Разве вам не известно, что у стен часто бывают уши?» Тогда она взяла край простыни, положила его в рот и стиснула изо всех сил зубами, чтобы не кричать. Но вскоре не удержалась и снова громко воскликнула: «Что же мне делать, несчастной? Я не могу не кричать от боли, а вы, как я вижу, решили убить меня». Тут коннетабль заставил ее умолкнуть. Я же, слыша сладостную жалобу Эстефании, сокрушалась, что мне не повезло и не была я с вами третьей вместе с моим Ипполитом. Хоть и не искушена я в возвышенной любви, поняла я теперь, в чем ее цель. И узнала душа моя о любви то, что ранее было ей неведомо. Страсть моя к Ипполиту стала вдвое сильнее, потому как не досталось мне от него поцелуев, какие получили Принцесса от Тиранта, а Эстефания от коннетабля. Чем больше я о нем думала, тем больше страдала. Кажется, набрала я немного воды и смочила грудь и живот, дабы облегчить страдания.

Затем, опять взглянув во сне в скважину, вскоре услышала я, как Эстефания, лежавшая в забытьи, раскинув руки и сдавшись противнику, тем не менее сказала: «Уходи прочь, бессердечный! В тебе так мало любви, что ты имеешь жалость к девицам, только покуда не лишишь их целомудрия. Знаешь ли ты, бессовестный, какое наказание тебя ждет, если не получишь ты моего прощения? А я, несчастная, из сострадания к тебе, еще больше люблю тебя. Зачем же давал ты мне обещание, если теперь его нарушил? Зачем в знак клятвы соединил ты свою правую руку с моей? Зачем не далее как вчера призывал в свидетели святых, когда обманно ручался, что не причинишь мне зла и оправдаешь мои ожидания? Дерзость твоя неслыханна, ибо, полагаясь на свою власть надо мной, ты заранее вознамерился лишить меня покрова целомудрия. И дабы истинная причина моей жалобы стала вам известна...» — воскликнула Эстефания, обращаясь к Принцессе и Тиранту и показывая им свою рубашку, а затем добавила: «Любовь должна искупить эту кровь».

Все это она говорила со слезами на глазах. Потом сказала: «Кто теперь захочет знаться со мной, кто будет доверять мне, если я саму себя не смогла уберечь? Как же мне следить за девицей, которую мне препоручат? Утешает меня лишь одно: я не сделала ничего, что повредило бы чести моего мужа, и лишь выполнила его волю, хотя и против своего желания. На моей свадьбе не было придворных, и не служил священник в парадном облачении, не пришли на нее ни моя мать, ни мои родные; не раздевали меня, дабы затем облачить в свадебную рубашку, не поднимали силою на ложе, ибо я сама сумела на него подняться; не трудились ни музыканты играть и петь, ни любезные рыцари — танцевать, потому как свадьба моя была тайная. Однако все, что я сделала, будет приятно моему мужу». Много чего еще в том же роде говорила Эстефания. Затем, видя, что день близок, вы, ваше высочество, вместе с Тирантом старались ее утешить изо всех сил. Некоторое время спустя, когда запели петухи, вы стали умолять Тиранта уйти вместе с Диафебом, дабы никто в замке их не заметил. Тирант же нижайше просил вас, ваше высочество, оказать ему милость и снять с него клятву, дабы мог он одержать столь желанную победу, подобно своему кузену. Но вы не соблаговолили согласиться. И остались победительницей в сем сражении. Когда они ушли, я проснулась и не увидела вокруг ничего и никого, в том числе и Ипполита. Я глубоко задумалась, ибо, обнаружив влагу на груди и животе, решила, что сон этот — на самом деле явь. И до того мне стало горько, что я вертелась с боку на бок, словно больной, который находится при смерти, но никак не умрет. Решила я тогда любить Ипполита безо всяких ухищрений и прожить свою несчастную жизнь, как Эстефания. Но неужели глаза мои навсегда закроются, а никто мне так и не поможет? От любви до того взбудоражились все мои чувства, что я умру, если Ипполит не придет мне на помощь. Пусть бы уж лучше я провела всю жизнь в грезах! И в самом деле тяжко просыпаться тому, кому снились хорошие сны^[451].