Вдруг пароходик так качнуло, что люди едва удержались на ногах. Матрос еле успел перехватить шест.

— Один двадцать! — донесся его голос. И хотя он звучал по-прежнему монотонно, всем послышались в нем торжествующие нотки. По палубе пронесся всеобщий вздох облегчения.

— Один сорок! Один восемьдесят! — выкрикивал матрос.

«Зюйд» шел вперед полным ходом. Трудный перекат остался позади.

От нечего делать Николай слонялся по пароходу. Здесь он встретил многих старых знакомых. На палубе сидела толстая женщина с мешками. Но теперь он почему-то не почувствовал к ней прежней неприязни. С ее лица исчезла настороженность. Черты расплылись, стали мягче, а выражение — доброе. Женщина жмурилась от яркого солнца.

Пчеловод, сидя возле своих пустых бидонов, сворачивал «козью ножку» из знаменитой бийской махорки и весело поблескивал очками.

Курчавый паренек сдвинул кепку на затылок, и, перегнувшись через поручни, плевал в воду. Потом он резко повернулся к пчеловоду и сказал:

— Что, батя, закурим?

— Отчего не поделиться с земляком, — усмехнулся старик и протянул парню газету. — Тоже, небось, как щука на мели?

— Насчет денег, что ли? — переспросил парень. — Деньги есть. Выехал неожиданно. Табачком, вишь, запастись не успел. Хотя мне и без денег сидеть не грех, я из отпуска. А вот как ты порожняком едешь, — не понятно. Ты же медом торговал…

— Ну так что ж, как торговал. Мед-то колхозный, стало быть, и денежки общие. Свои держу в правом кармане, колхозные — в левом, — и он похлопал себя по груди. — Чужое брать непорядок. Здесь принцип надо иметь.

— До Борового едешь?

— До Светлого, — ответил старик.

— Вместе, значит. Если надо, я четвертак займу. Дома разочтемся.

— Прижмет — попрошу, а пока терпеть можно. Значит, из отпуска?

— На работу, — прикуривая, ответил паренек.

— Чего ж так спешишь?

— Мне опаздывать нельзя. На днях завод пускают. Свеклу уже возят. А у нас на сахарном аппаратчики дороже золота. В прошлом году двоих к нам прислали из техникума. Откуда-то с юга. Удрали, черти. «Серо, говорят, у вас». Клуба доброго и то нет.

— Такие разве настоящее увидят, — усмехнулся пчеловод. — Гнилым носом цветы не нюхают.

К полудню пароходик подошел к первой пристани. Крутые берега отвесной стеной уходили вверх. Никакого причала здесь не было. Сходни были сброшены прямо на кромку суши в том месте, где от основания обрыва были пробиты вверх ступени. Причальный трос крепили к корявому стволу старой ивы, прибитой половодьем и теперь намертво вросшей в песок.

Не успел «Зюйд» пристать к берегу, как наверху показался человек в высоких сапогах, стеганом ватнике и защитного цвета фуражке. Ладонью он прикрывал от солнца глаза, стараясь разглядеть кого-то на палубе. И только когда пароходик почти вплотную подошел к обрыву, человек радостно закричал:

— Пелаге-ея! Ну как, везешь?

— Везу, везу! — отозвалась уже знакомая тетка с мешками, сорвав с себя белую косынку и размахивая ею над головой.

Как только мостки коснулись земли, человек в фуражке бросился на палубу, не обращая внимания на ругань матросов. Даже не поздоровавшись, он подбежал к грузу и начал ощупывать сквозь мешковину что-то похожее на свернутые шланги.

— Никак два? — изумленно воскликнул он.

— Два и есть, — не без гордости ответила Пелагея, уперев в бедра толстые руки и бросая победоносный взгляд.

— Вот баба! — искренне удивился человек и, обращаясь к Николаю, добавил: — Сущий черт в юбке! Для колхоза чистый клад. Мы с председателем, дорогой товарищ, два года бились, выпрашивали электродоильные аппараты в сельхозснабе. Черта с два выпросили! Послали Пелагею Ильиничну, а она, гляди, — целых два агрегата везет.

Не переставая удивляться, человек легко подхватил оба мешка и поспешил на берег. Паренек с сахарного завода вызвался помочь тетке Пелагее. Он поднял на плечо тяжелый ящик и, покачиваясь, направился к сходням. Второй ящик женщина хотела нести сама, но Званцев молча взвалил его на спину и, согнувшись в три погибели, потащился следом за Пелагеей, которая утицей плыла вдоль палубы.

Наверху уже было много народу. Какие-то люди грузили на пароход фанерные ящики с броской надписью «Не кантовать».

Парочками расхаживали колхозные девчата, пришедшие за три километра встретить пароход. На них были розовые и ядовито-зеленые береты, а быстрые пальцы перебирали концы пестрых газовых косынок, небрежно наброшенных на плечи.

Девчата щелкали кедровые орешки и, небрежно поплевывая шелухой, бросали озорные взгляды на матросов. Некоторые отпускали в адрес ребят колкие словечки.

Матросы отшучивались грубовато, но беззлобно. Звали ехать с собой.

Девчата прыскали в кулаки, громко перешептывались и заливались смехом.

К Николаю подошел Васька. Глаза его припухли от сна.

— Иди кушать, — сказал он хриплым голосом. — Мы там тебе каши пшенной в котелке оставили и чаю. Иди, а то простынет.

И тут же, увидев девушек с орешками, весь как-то просиял и протянул руку:

— Сыпь, дочка, сибирский разговор, не стесняйся, мы все тут люди свои.

— Свои да не наши. — ответила девушка с прозрачными голубыми глазами и короткими светлыми косичками.

Она насыпала в подставленную ладонь горсть орешков и, чуть прищурившись, добавила тихо:

— Смотри, матрос, зубы не поломай. Орешки-то крепкие…

Подруги ее громко рассмеялись.

Через час «Зюйд» отвалил от берега. Вспенивая за кормой мутную воду, он начал разворачиваться. У штурвала стоял Васька, и Николай решил зайти в рубку.

Васька отпустил рулевое колесо, и оно быстро завертелось в обратную сторону. Поймав штурвал, он лихо сдвинул на затылок свою мичманку. Потом не спеша вытащил из кармана помятую пачку «Примы» с черными отпечатками пальцев и ловким движением вытряхнул в рот сигаретку.

— Ну и работенка, будь она неладна, водить это старое корыто! — И Васька сильно хлопнул ладонью по штурвалу.

В это время в рубку заглянул капитан. Он нахмурился и сказал:

— Посторонним тут не разрешается.

— Ничего, — усмехнулся Васька, — он свой.

— А ты не скалься, когда говорят! — вскипел старик, и уши его покраснели.

Николай смутился и уже сделал шаг к выходу, но Васька поймал его за рукав.

— Стой, я же сказал тебе!

Капитан покраснел еще больше и, плюнув, в сердцах захлопнул дверь.

— Не тушуйся, — засмеялся Васька. — Старик не злой. Это он так, для порядка.

На следующий день часам к одиннадцати впереди показался большой остров, поросший осиной и березой. Густая не летняя синева окрашивала небо. Серебрясь, плыли в легких воздушных потоках тонкие паутинки. На песчаной отмели сидела ворона и долбила клювом раковину беззубки.

«Зюйд» осторожно вошел в узкую протоку, но подойти к берегу не смог. С борта спустили двухвесельный тузик. В два приема на нем переправились к берегу восемь человек, в том числе и Васька. Николай недоумевал. Что им там делать на острове? Сомнения развеял пчеловод. Он стоял у борта, попыхивая цигаркой.

— Вот чертова артель! В Светлом, где ихний капитан живет, с лесом плохо, так они теперь ему дрова на зиму заготавливают. Надо пойти подсобить, не то простоим до вечера.

За пчеловодом потянулись и другие. Чернявый паренек нервничал, но вмешиваться в дела команды не решался. За долгие годы пассажиры сжились с матросами всех пароходиков, плававших по реке, и теперь считали своим долгом помочь им.

Когда через четыре часа «Зюйд» вышел на фарватер, Николай заглянул в кубрик. Васька уже сменился с вахты и, задрав ноги, преспокойно покуривал. На столике лежала ветка облепихи, унизанная мелкими оранжевыми ягодами. От них пахло чем-то, похожим на землянику.

— Чего это ради вы на старика работаете? — сказал Николай. — Авторитетом он, видно, у вас не пользуется…

Штурвальный посмотрел на Званцева с таким удивлением, словно увидел его впервые.

— Ты кем работаешь на сейнере? — неожиданно спросил он.