— Жаль Таню — видно, у него это что-то новое…
— Не что-то, а сама видела: кто-то, — резонно возразил Славик.
— Надо бы поговорить с Сережей, — предложила Светлана. — Если бы ты поговорил с ним?
— О чем? — спросил Славик. — О чем я должен говорить с ним?
— Обо всем, — отрезала Светлана. — О том, что Таня любит его, что, если он от нее отвернется, он убьет ее, в общем, сам знаешь, как следует говорить в подобных случаях…
— Я не буду вмешиваться, — сказал Славик.
Светлана удивилась:
— Почему? Почему ты не хочешь вмешаться, в конце концов, ты же наш комсомольский секретарь!
— Да, секретарь, но не нянька, не гувернантка, не папа с мамой, Сережа парень достаточно взрослый, у самого мозги есть, пусть сам решает свои дела…
— Я позову их к нам на дачу, — решила Светлана. — Пусть приедут, побудут у нас хотя бы день, побродим вместе, поболтаем, может быть, он разговорится, и мы сумеем как-то убедить его, и он поймет…
Она не договорила, Славик бесцеремонно прервал ее:
— Не говори ерунды! Побродим, погуляем, как будто бы можно исправить то, что уже безнадежно испорчено!
— А ты уверен, что все уже безнадежно испорчено?
— Я знаю Сережку, знаю его психологию, поверь, это — начало конца, и знаешь, что я тебе скажу?
Славик расширил свои бархатные глаза.
— Надо, напротив, стараться отдалиться от Тани, быть как можно дальше от нее, чтобы тогда, когда он от нее окончательно отвалится, ей не было бы так больно, потому что мы отвалились раньше, и, таким образом, второй удар ей будет уже не так трудно перенести…
Светлана взглянула на Славика. Такой же, как всегда, ласковый, умильно улыбающийся, нежный. И как это она раньше не сумела разглядеть за этой внешне пристойной вывеской грубый лик законченного эгоиста? Почему на нее обрушилась непозволительная слепота? Как же продолжать жить с ним дальше?..
Так думала Светлана, а Славик в это же самое время привычно ласково улыбался и тоже, наверное, думал о чем-то своем.
Они разошлись довольно легко, безболезненно. Правда, он поначалу не желал верить, что это конец, пытался уговаривать:
— Свет, девочка, да что ты, не решай сгоряча! После будешь жалеть, уверяю тебя…
Но Светлана стояла на своем. Славик переехал обратно в общежитие. В семье Светланы никто не обсуждал ее поступок, раз так решила, значит, так тому и быть.
Она, никому не признаваясь, еще долго страдала, не спала ночами, иной раз, вставая утром, решала: сегодня же пойти к нему, больше так нельзя, он был прав, она, конечно, жалеет о том, что сделала. И все же ни разу не подошла, не помирилась.
В те тяжелые для Светланы дни она познакомилась с женщиной, поразившей ее, женщина была уже немолода, должно быть, пятьдесят с хвостиком, лицо в морщинах, но одета броско и ярко: розовые брюки, малиновая кружевная безрукавка, светло-русые, безусловно крашеные волосы пышно взбиты и нарочно растрепаны, пальцы рук унизаны перстнями, на запястьях бренчат дутые, в огромных камнях серебряные браслеты.
Было это в электричке, Светлана ехала к тете Паше, постоянной своей утешительнице и наставнице. Тетя Паша уже переехала от них к вдовой сестре, жила вместе с нею в Волоколамске и лишь время от времени приезжала навещать Готовцевых, которых продолжала любить.
Соседка Светланы, ярко одетая, ярко намазанная, первая заговорила с нею, оказалась она циркачкой, известной в прошлом акробаткой, ныне преподававшей в цирковом училище.
— Воспитываю новые кадры циркачей, — сказала женщина. Она назвала себя: — Таисия Гарри. Неужели не слыхали никогда? Я гремела на весь свет!
— Никогда не слыхала, — ответила Светлана. — Я всего два раза в жизни была в цирке.
Светлане не хотелось признаваться, что с детства не выносит цирк, потому что жалеет зверей, вынужденных выполнять приказы человека.
Таисия Гарри высоко подняла подрисованные карандашом брови:
— Да что ты? Неужто не любишь цирк? А я горжусь, что я циркачка, из старинной цирковой династии, я ведь не только акробатка, я умею танцевать, ходить с шестом на проволоке, ездить на любой лошади, дрессировать собак и даже кошек, а это, имей в виду, девочка, самый трудный материал, кошки на редкость своенравны и тяжело поддаются дрессировке…
Циркачка, не скупясь, делилась с нею множеством всякого рода занимательных историй, которые случались в цирке. Больше всего Светлану поразил рассказ об одном известном дрессировщике.
— Это был замечательный мастер, — рассказывала циркачка. — По-моему, звери слушались не только его слова, но даже и взгляда, едва только он входил в клетку. Удивительный был человек, поверь, я таких никогда еще не встречала, а мне пришлось видеть многих дрессировщиков. Но как-то случилась с ним беда. Его жена влюбилась в какого-то мальчишку, наездника с бегов, и бросила мужа. Причем бросила она как-то удивительно подло, собрала все вещи, какие только могла взять с собой, и ушла, не написав ни строчки, не сказав ни одного слова на прощанье, а ведь прожили вместе немало лет, наверное, семнадцать. И знаешь, что получилось? Он был так поражен, так убит в самое сердце, что разом сник. У нас в цирке говорят обычно в подобных случаях: он потерял кураж.
— Что это значит? — спросила Светлана.
— Это значит потерять бодрость духа, стойкость, мужество, волю к победе, способность бороться, одним словом, он все потерял. И звери почуяли это, ведь звери очень умные, все понимают, они почувствовали, что дрессировщик потерял кураж, и разорвали его.
— Разорвали? — воскликнула Светлана.
— Да, на куски. Вдруг поняли: нет больше куража…
Светлана передернула плечами.
— Боже мой, какой ужас! Ведь они слушались его и любили?
— Слушались и, надо думать, любили, — согласилась Таисия Гарри.
— Это были львы?
— Нет, тигры и барсы. Они коварнее львов. Львы намного деликатнее.
Как ни была Светлана ошеломлена рассказом Таисии Гарри, однако слова о деликатности львов не могли не вызвать улыбку. Но Таисия с жаром продолжала:
— Уверяю тебя, девочка, львы деликатней и чистосердечней! Мой дед дрессировал и тех и других, он, помню, говорил: лучше иметь дело с десятком львов, чем с одним тигром или барсом. Вот уж, в самом деле, звери без стыда и совести…
Таисия вышла из электрички раньше Светланы. На прощанье протянула ей руку, бренчавшую браслетами.
— Помни, девочка, никогда не теряй кураж, поняла?..
Приехав к тете Паше, Светлана рассказала ей об интересной встрече, о том, что рассказала ей циркачка.
— А что, — заметила тетя Паша, — правильно она сказала, и тебе бы теперь в самую пору и послушаться. Потому как, думаешь, не вижу, что страдаешь?
— Нисколько я не страдаю, — сердито сказала Светлана.
Тетя Паша махнула рукой:
— Как же, так я тебе и поверила! Но что было, то было, а кураж не теряй, не след его терять, это я тоже так соображаю.
Между тем Славик вызвал свою маму, она немедленно прибыла из Калязина, заплаканная, жалкая, в нелепой шляпке на сухонькой голове, на руках нитяные, самодельные перчатки.
— Света, дорогая, что случилось? Почему ты так обидела моего бедного мальчика? Он же места себе не находит…
— Мы слишком разные, — отвечала Светлана. — Мы не можем быть вместе…
Она бросилась искать помощи у родителей Светланы:
— Что же это такое? Неужели наши дети разошлись навсегда?
Отец Светланы молчал, мать сказала:
— Пусть сама Светлана решает, как ей быть…
В глубине души Ада была довольна: Славик был ей давно уже не по душе.
— Но он же такой хороший, — взывала к Аде сватья. — Он не пьет, не изменяет, не шляется, любит Светлану…
Ей так и не удалось уговорить ни Светлану, ни ее мать. И она уехала к себе в Калязин, а Светлана, встречаясь в институте со Славиком, равнодушно кивала ему:
— Привет…
Он отвечал ей так же походя:
— Привет…
Светлана не притворялась. Со временем все отболело, все пришло в норму. И она уже могла спокойно встретиться с бывшим своим мужем, даже перекинуться с ним несколькими словами. А матери сказала:
