Сейчас он смотрит на себя с благосклонностью. Лицо свежее и глаза с бархатной поволокой. Многочасовая пытка разговором с Шиманко внешне никак не подействовала на него. А сейчас он наберет один номерок, и весь словесный понос босса забудется окончательно.
Мирон снимает трубку и садится в кресло так, чтобы видеть себя. Он начинает священнодействие: любовную беседу.
Федор возвращался домой поздно. Они засиделись со Звонарем. А потом он поехал его провожать. Ему очень хотелось поговорить со Светланой, но он останавливает себя: девушке рано вставать, а его звонок разбудит ее. Если б она сама позвонила...
Но телефон молчит. Федор идет в ванную и уже оттуда слышит телефонное бренчанье. Он вылетает в коридор, весь мокрый, чуть не падает, поскользнувшись на линолеуме, хватает трубку.
Пустые надежды! Незнакомый мужской голос лихорадочно повторяет: "Але, але!.."
Федор тут же догадывается, кто это. Он молчит еще секунду и отвечает, унимая досаду:
- Это ты, Купец?
Минут через сорок они сидят в скверике на Смоленской площади. Федор слушает рассказ Купцова, но мысли его заняты другим. Он думает о Ваське Вульфе, от его дома началась та дорожка, которая и привела его сейчас к ночной встрече с Купцом. Не вмешайся он тогда в историю с Аджиевым, все пошло бы по другому пути. Вот и затравленный, загнанный Купец не сидел бы сейчас ночью посреди Москвы, не исповедовался бы перед малоизвестным человеком. Не торчал бы Раздольский в Лондоне. Да и Крот, наверное, был бы жив...
А теперь, если он, Федор, вновь влезет в историю, что из этого получится? Может, пусть все идет, как идет?
- Ты о чем думаешь? - внезапно умолкает Купец. В стороне курят двое его спутников.
- Хочешь уцелеть? - спрашивает Федор.
- Если б хотел только этого, не возвращался бы с полдороги, раздраженно отвечает Купцов. - Ничего ты не понял, Стреляный...
- Слушай сюда, - продолжает Артюхов, не обращая внимания на то, что сказал собеседник. - Пусть твои ребята пустят слушок среди братвы, что ты ни с кем не договорился и слинял окончательно. Сам ложись на дно и не высовывайся. От тебя проку никакого, а вот этих двоих отдай мне. - Федор кивнул на курящих. - Мне помощь нужна. Вижу, они ребята отчаянные. От тебя же требуется одно: нарисуешь мне план "Руна". Все ходы и выходы, сигнализация какая, сколько людей служит. Кто там в связке с Шиманко вертится. Ясно?
- Ясно, - обреченно кивает Купец. - А меня, значит, в тираж?
- Только не мешай, - жестко отвечает Федор.
После беседы с Шиманко (ну, точно президенты двух великих держав, смеется про себя Стреляный) Федор чувствует себя бардодымом, который хочет просунуться за туза. Правда, неизвестно еще, какая карта сам Генрих Карлович. Кабинет у него клевый и прикид в порядке, но ведь аферист, мастер напускать туману. С такой публикой Артюхов никогда прежде дела не имел. Такие и в зоне, если все же попадали туда, выбивались на чистенькие места, не смешивались с основной массой уголовников.
А еще - Шиманко пел такие дифирамбы Аджиеву, что даже слушать было противно. Он буквально достал Федора своей словесной эквилибристикой, и тот решил остудить его пыл, брякнул про казнь "свиньей", которую одну только и признает Артур Нерсесович для своих врагов, о чем он будто бы слышал от верного кореша.
Видно было, Шиманко не поверил ему, но пыл его заметно угас. Наверное, средневековые методы расправы с недругами внушили ему некоторый трепет.
Он начал длинную витиеватую фразу о том, что подумывает о сотрудничестве с могущественным господином Аджиевым и поэтому даже расстался с некоторыми своими друзьями - сторонниками нецивилизованных методов. При этом он многозначительно посмотрел на Федора. Но тот был непроницаем. Он решил ни за что не проявлять инициативы и дождаться, добиться того, чтобы Генрих Карлович отчетливо сформулировал свои пожелания.
Шиманко постепенно начала бесить демонстративная "непонятливость" собеседника. Он делал самые разнообразные заходы, но все напрасно. Федор слушал и молчал.
- Так вы согласны? - обозлившись, но сохраняя любезную улыбку, спросил Генрих Карлович после почти часового монолога. По всем законам театра зритель должен был бы уже мирно спать в своем кресле, но Федор держался.
- На что согласен? - искренне удивился он. Другого, возможно, подобный вопрос вывел бы из себя, но Шиманко обладал большим запасом прочности. Он не смутился, только его серые глаза под прямыми бровями похолодели.
- Да я разжевал вам все, уважаемый... - спокойно сказал он. - Я собираюсь налаживать с господином Аджиевым деловые контакты, и получить немного информации из стана, так сказать, предполагаемого партнера нам бы не помешало.
- Но я ведь еще там не работаю, - усмехнулся Федор, - а вы мне уже "стучать" предлагаете.
Однако и на эту нахальную фразу не последовало никакой реакции. Шиманко лишь надул щеки и веско сказал:
- А вы там и не работайте. Вы на нас работайте. Тогда и "стучать", как вы это называете, не придется. Обязанности у вас такие - и все.
Такой оборот Федору понравился. Он рассмеялся и сказал, что при достойной оценке предлагаемых обязанностей в материальном выражении плюс процент за риск он готов.
После беседы Федор, покидая "Руно", ловит на себе пристальные и даже завистливые взгляды Мирона и Костика. Он думает о том, что такие и "сдать" могут, начни он и взаправду работать на Шиманко. Гнилая, дохлая компания. Клубок змей, готовых при удобном случае ужалить друг друга.
Шиманко остается один. Знакомство с Федором ничуть не уменьшило, а скорее еще больше распалило его сомнения. Стреляный оказался "крепким орешком". За ним чувствовалась какая-то непонятная Шиманко сила. А все, что он не понимал, он старался не допускать до себя. Наверное, зря он затеял эту историю. Надо будет действовать в направлении Калаяна. С Федором же подождать пока.
Шиманко сидел в одиночестве, перелистывая крохотное "досье" на Артура Нерсесовича. Немногое же ему удалось собрать. Насчет казни "свиньей" здесь, конечно, ничего не было. Информация эта ни в какие ворота не лезла, мрак. Генрих Карлович передернул плечами. Ну, а если все на самом деле так? Зачем Артюхов сказал ему об этом? Такое уголовнику выдумать не под силу. А может, это предупреждение? От Аджиева?..
Генрих Карлович срочно решил позвать к себе Мирона, но тот уже сам стучал в дверь.
Шиманко окинул непроницаемым взглядом помощника: хлыщ, никчемное, в сущности, создание. И положиться на них до конца нельзя.
- Что скажешь по поводу казни "свиньей"? - торжественно спросил его Шиманко.
- Казни? "Свиньей"? - растерялся Мирон. Всего он мог ожидать от хозяина, но не такого.
- Да я, кажется, ясно выразился, - наслаждался его замешательством Генрих Карлович.
- Шутка? - попытался выйти из тупика Витебский.
- Довольно страшная шутка, - насупился Шиманко. - Ты поройся где-нибудь в книгах, в энциклопедии, у специалистов по Китаю спроси, что это такое. Ты со Стреляным маху дал, Мирон. Прикажи Зяме, чтоб кровь из носу, а узнал, где тот в Москве живет, с кем встречается. Да поскорее. А то этой самой "свиньей" я вас лично казню.
Мирон вылетел из кабинета, как ошпаренный, и на лестнице столкнулся с Зямой Павлычко. Он еще не успел открыть рот, чтобы позвать его к себе и рассказать о разговоре с боссом, как тот выпалил первым:
- Купец, был в Москве, тряхнул старыми связями, хотел против нас братву поднять, но не вышло. Говорят, слинял уже окончательно.
- Да подожди ты с Купцом, - отмахнулся Мирон. - Тут дела покруче. Пойдем со мной.
Купцова Федор поселил у Глухаря. Связным между ними должен был стать Мишка, которому Федор дал свой номер телефона, наказав, что говорить с ним следует только в том случае, если он отвечает: "але", а если: "слушаю", значит, сразу вешать трубку и прямиком топать к Звонарю.
Федор и сам не знал, для чего ему такая конспирация, но чуял, что надвигаются серьезные времена и случиться может всякое.
